Собрание сочинений. Том 4. Война с Турцией и разрыв с западными державами в 1853 и 1854 годах. Бомбардирование Севастополя - Егор Петрович Ковалевский
Вследствие сделанных объяснений французским и английским кабинетами относительно цели вступления их флотов в Черное море, Государь Император протестовал торжественно против такого явного нарушения прав своих и против действительного участия западных держав в нашей войне с Турцией. Пребывание русских представителей в Париже и Лондоне сделалось уже невозможным; дипломатические сношения наши с Англией и Францией прекратились.
Таким образом, на скользком пути враждебных направлений еще сделан один шаг. Что ж влекло нас так неудержимо вперед по этому пути? Последствия выяснили, что это была не одна простая случайность и вовсе не упорство нашего кабинета; но заранее предпринятая и ловко обдуманная политика Франции и Англии! Она так искусно была задрапирована в императорскую мантию и громкие фразы, что заранее угадать ее было трудно. Переговоры велись для того только, чтобы выждать время, нужное для приготовлений, а вовсе не для мирных соглашений. Там, где они были возможны, их прерывали насильственно, и тут только можно было подметить тайные намерения морских держав, как напр., в отказе Турции принять Венскую ноту. Дело в том, что для Наполеона III нужна была война. Не станем говорить о личных страстях, сильно затронутых в сношениях с нами, заметим, что хотя он вышел торжествующим из своего «coup d'état» 2-го декабря[41], но, что народ мог одуматься, если дать ему время спокойно размыслить о своем положении и не удовольствоваться одним названием «Империи» за все утраченные им права, что нужно возвратить Франции ее прежнее влияние, значение; нужен подвиг, достойный Наполеонидов, слава, блеск, который бы ослепил французов, заставив их забыть об утраченной свободе. При таких условиях – война с Россией, главной виновницей поражения первой Империи, являлась едва ли не единственным ручательством за его дальнейшее правление. Англии оставалось разжечь и взлелеять эту мысль, вполне совпадающую с ее политикой. Притом же, кабинет ее хорошо изучил Наполеона и, направляя оружие его против России, он знал, что тем отклоняет удар от себя.
Недоумение Европы продолжалось недолго; вслед за событиями, изложенными нами выше, появилось в официальной части «Всеобщего монитера» письмо Императора французов к Его Величеству Императору Всероссийскому, а по получении его в Петербурге, было напечатано в здешних газетах, вместе с ответом Императора Николая I[42].
Наполеон III говорил за себя и за свою союзницу; впоследствии пришлось ему и действовать за нее, предоставив Англии роль страдательную в продолжение всей войны. Сам тон письма делал невозможным примирение. Людовик-Наполеон[43] требовал, чтобы мы оставили княжества, требовал, стоя с флотами союзников в Черном море; предлагая возобновить переговоры, он присоединял к предложению обвинение и угрозу за поражение турецкого флота при Синопе. Считаю излишним распространяться здесь, в какой степени Россия была вправе напасть на турецкий флот, перевозивший войска и оружие на наши азиатские берега, напасть на него после того, как турки уже захватили Николаевский пост и ознаменовали себя жестокостями, достойными варварских времен, в Армении: вопрос разрешается сам собой. Как бы желая придать более значения своей угрозе, Наполеон III, декретом от того же числа (17/29 января) призвал под знамена 40,000 конскриптов 1851 года.
Ответ Императора Николая I-го исполнен достоинства. В нем, между прочим, сказано: «когда Ваше Величество, не довольствуясь быть зрителем или даже посредником, пожелали быть вооруженным пособником моих врагов, тогда, Государь, было бы гораздо прямее и достойнее вас, предварить меня о том откровенно, объявив мне войну. Тогда всякий знал бы, что ему делать». Далее: «если при всем том Ваше Величество, с меньшим равнодушием к моей чести, возвратитесь чистосердечно к нашей обоюдной программе, если вы подадите от сердца вашу руку, как я предлагаю вам свою, в эти последние минуты, я охотно забуду все, что в прошедшем могло бы быть для меня оскорбительным. Тогда, Государь, но только тогда, нам можно будет вступить в суждения и может быть согласиться. Пусть ваш флот ограничится удержанием турок от доставления новых сил на театр войны, охотно обещаю, что им нечего будет страшиться моих нападений. Пусть они пришлют мне уполномоченного для переговоров, я приму его с надлежащим приличием. Условия мои известны в Вене. Вот единственное основание, на котором мне позволено вести переговоры».
Это письмо было выражением духа народного, только облеченного в формы более умеренные. В то время, конечно, ни один русский не склонился бы перед надменным диктаторством Людовика-Наполеона, и если не всякий верно понимал значение громадных сил, скоплявшихся против нас, то всякий помнил 1812 год и веровал в правоту своего дела, твердость и несокрушимость русского духа. В России был общий возглас – война! Как будто долго сдерживаемый порыв, наконец, порвал все дипломатические путы и освободился от них. Радостно откликнулся этот народный возглас на далеком юго-западе турецких владений, между племенами нам единоверными, и какие теплые и чистые молитвы воссылали они за успех русского оружия.
В то время восстание греков уже разгоралось в Эпире и готово было обнять весь юг Европейской Турции; – угнетенные, истерзанные, доведенные до отчаяния жестокостью и самоуправством пашей, жители взялись за оружие, решившись лучше погибнуть славной смертью, чем томиться жизнью позора, под гнетом нравственным и материальным. Некоторые славянские провинции Турции отозвались на этот порыв отчаянного самоотвержения. Вскоре после того, как горсть смелых защитников народных прав, собравшись в небольшой
