Влада Баранова - Язык и этническая идентичность. Урумы и румеи Приазовья

Румеи различают варианты самоназваний на румейском (этноним rum?j и лингвоним rum?jku ghlysa) и русском языках. В русской речи румеев этнониму rumej соответствует номинация «грек». Наиболее привычным и частотным самоназванием для большинства современных носителей служит именно русский вариант — греки. По-румейски также можно сказать о человеке grek (а не только rumej), тогда как противоположное заимствование — использование в русской речи этнонима «румей» встречается крайне редко.

Существуют особые варианты самоназваний — локальные номинации, образованные от топонима: «ялтане» («ялтанцы»), «янисольцы», «сартанцы» (или «сартаньоты»), «бугазоты» и пр. Носители подчеркивают, что все эти группы — части сообщества «греки», «наши греки». Некоторые исследователи полагают, что в каждом селе существуют особые номинации, обозначающие местных жителей и их язык (село Сартана — сартаньот — сартаньотка) [Белецкий, 1970, с. 6; Араджиони, 1998, с. 72]. Эти номинации используются, как правило, в разговоре на румейском языке.

Варианты этнонима «греко-эллины», «греко-эллинцы» или просто «эллины», «эллинцы», а также лингвонимы «эллинский язык», «греко-эллинский язык» не являются подлинными самоназваниями, как этнонимы «греки» и «румеи». Этноним («греко-эллинцы» принят группой для различения с урумами — («греко) — татарами» и используется, как правило, лишь в рассказах о контактах с последними.

Внутри группы информанты называют румейский язык «греческий» или на румейском — rumejku. Последний термин используется только в пределах своей группы, поскольку общение с соседями происходит на русском языке. При взаимодействии с урумами (или при обсуждении последних) румеи могут использовать лингвоним «греко-эллинский», или «эллинский», однако чаще все-таки употребляют обозначение «греческий».

Высокая вариативность наблюдается при выборе лингвонимов при обсуждении новогреческого языка. Молодые информанты нередко называют этот язык новогреческим, однако старшие поколения румеев обычно используют номинацию «эллинский» или прибегают к описательным конструкциям («тот греческий, который в Греции»). Как правило, румейский в подобных случаях именуется «греческий, наш греческий», однако информанты могут назвать и свой язык эллинским при обсуждении соотношения румейского и новогреческого языков [72].

Информанты, считающие румейский и новогреческий близкими, но все же разными идиомами, иногда стремятся различать их на терминологическом уровне, произвольно разграничивая лингвонимы «греческий» и «эллинский». Другие румеи непоследовательно применяют лингвонимы «греческий» и «эллинский» для различения собственного идиома и новогреческого языка, и в каждом конкретном случае невозможно отчетливо обнаружить, что обозначает для информанта совпадение номинаций: омонимию лингвонимов или общий термин, предполагающий единство двух идиомов. Неразличение новогреческого и румейского или омонимия лингвонимов образуют своеобразное поле смысловой игры; порой трудно определить, несмотря на уточняющие вопросы, какой именно язык имеет в виду информант.

Румеи находятся в иноэтническом окружении: их соседями являются русские, украинцы, урумы и некоторые другие группы, представленные незначительным числом носителей и неактуальные для румеев (немцы, болгары, албанцы, евреи и др.) [73]. Остановимся только на отношениях румеев с наиболее часто упоминаемыми в интервью группами — русскими, урумами и греками из Греции.

Набор значимых соседей примерно совпадает в разных румейских поселках: в каждом из них складывается своя конфигурация групп, но эти различия не столь существенны для проведения границ сообщества. Поэтому при описании обобщенной ситуации контактов румеев с другими группами представляется возможным пренебречь как локальной спецификой, так и индивидуальными контактами и предпочтениями информантов.

Изображая свое сообщество, информант постоянно апеллирует к отличительным свойствам русских, греко-татар и греков из Греции. Приписываемые этим группам признаки дают представление о наиболее значимых противопоставлениях, в которые включают себя румеи.

Русские, как уже отмечалось выше, или русскоязычное население Приазовья (русские и украинцы), не разграничивают греческое сообщество на урумов и румеев и называют и тех, и других греками. В свою очередь, как румеи, так и урумы склонны использовать этноним «русские» расширительно, включая в эту группу как собственно русских, так и другие негреческие русскоязычные группы, в первую очередь украинцев [74].

Для румеев значимыми разъединяющими признаками внутри не греческого славянского населения оказывается не национальность, а разделение на городских и местных жителей, а также степень включения в локальное сообщество, зависящая от времени их появления в поселке. В интервью русскими называются и переселенцы 1930-х гг., выросшие в греческих поселках, и жители Донецка, в том числе — сотрудники администрации, однако характер взаимодействия с этими группами различается, а сами сообщества в глазах румеев обладают неодинаковыми статусами. Отношения с приезжими/городскими русскими включаются информантами в контекст властной иерархии советского времени: приезжие русские олицетворяют для румеев начальство и государство.

Русские появлялись в греческих поселках и вступали в браки с румеями со второй половины XIX в., однако вплоть до конца 1930-х гг. в удаленных от города поселках их число было крайне невелико. Согласно подворной переписи Донецкой губернии в поселке Малый Янисоль в январе 1923 г. проживал 1451 человек, в том числе греков — 1434, украинцев — 14, русских — 1, прочих — 2; в поселке Ялта проживали 5055 человек, в том числе греков — 4842, украинцев — 78, русских — 106, прочих — 29 [Итоги… 1923, с. 352].

Возможно, под влиянием греческой публицистики, транслирующей представления об освоении греками пустынных земель и запретах для негреков селиться на территории Приазовья, информанты часто подчеркивают отсутствие здесь русских в прошлом: «Раньше, конечно, я не помню… А вообще, когда основали село, говорили, не было тут вообще русских и даже не давали им проезжать через село» (ССК, румей, 1957, Малый Янисоль).

Другой значимый стереотип для описания прошлого, находящегося за пределами актуальной памяти сообщества, — более выигрышное по сравнению с русскими экономическое и социальное положение греков «в старину» (то есть, как правило, до революции 1917 г.). Например, в Бугасе рассказывали, что раньше русские могли жить в греческом селе лишь в качестве работников у богатых греков, и все греки были богатыми, а все русские — бедными. Гречанки не работали вне дома, а если приходилось выйти в поле, то закрывали лицо платком, чтобы не загореть и не выглядеть как русские (СВХ, румейка, 1928, Бугас).

По мнению румеев, в далеком прошлом не допускались браки с русскими; подтверждением подобных запретов для румеев служит негативное отношение старших родственников к смешанным бракам среди ровесников информантов и в поколении их родителей в более позднее время.

Информант 1. Когда мою маму привез отец с эвакуации…

Информант 2. Русскую, вашу ленинградку. Ее практически не приняли здесь.

Информант 1. Ну, старая гречанка встретила их, не доходя до дома, и сказала: «Куда хочешь веди! В дом кацапку не веди! От нее русским потом пахнет. Ты что, не чувствуешь?» И так она всю жизнь не признала маму.

(Сведения об информантах: (1) ВХШ, румей, возраст неизвестен, Сартана; (2) СКШ, румейка, возраст неизвестен, Сартана.)

Возможно, старшие родственники действительно не одобряли браки с русскими или украинцами, однако подобные браки (по крайней мере в XX в.) были достаточно распространены [75].

Информанты противопоставляют современную языковую ситуацию прошлой, когда греки не знали русского языка. Среди румеев распространены анекдоты о попытках объясниться между одноязычными старыми греками и приезжими русскими, в которых обыгрывается созвучие бытовых фраз или отдельных румейских слов с обесцененной лексикой русского языка.

Во второй половине 1930-х гг. началась вербовка переселенцев в некоторые колхозы Донецкой области, однако заметным число русских стало лишь в 1950-е гг. Период переселения относится к нижней границе актуальной памяти группы; многие информанты переосмысливают в интервью собственные впечатления того времени. Румеи подчеркивают удивление, вызванное различиями в одежде и питании переселенцев: «Это в 54 году они приехали сюда. Наш колхоз был богатый, рабочих мало было. И вот-то райком разрешил привезти с Западной Украины. Девочки, миленькие, их привезли сюда — там же еще такие холщовые юбки, вышитые блузки, без лифчиков, без трусов. Господи! Вот такие платки завязанные все! И что ели они? Капусту с молоком, это вообще!» (КДА, румейка, начало 1940-х гг., Анадоль).