Пол Эврич - Русские анархисты. 1905-1917
Временное правительство не обратило внимания на петицию балтийских моряков, требовавших освободить Железнякова, и приговорило его к четырнадцати годам каторжных работ. Хотя несколько недель спустя он совершил побег из своей «республиканской тюрьмы». В январе следующего года он уже обрел широкую известность как глава вооруженного отряда, посланного большевиками для разгона Учредительного собрания.
Демонстрации, вызванные историей с дачей Дурново, отражали растущее разочарование петроградского рабочего класса Временным правительством. За три месяца пребывания у власти новый режим по сравнению со своими предшественниками почти ничего не сделал для прекращения войны или для восполнения нехватки продовольствия и жилья. Настроения в рабочей среде становились все радикальнее. Троцкий отмечал, что реакция масс на анархистов и их лозунги служат для большевиков как бы «манометром для измерения давления пара революции».
К последней неделе июня рабочие, солдаты и моряки столицы и ее окрестностей были на грани перехода к открытому насилию. В рапорте министру юстиции отмечалось, что ораниенбаумский гарнизон, важнейшая воинская часть, расположенная на материке прямо к югу от Кронштадта, «уже чистит пулеметы», готовясь выступить против правительства.
Во второй половине июня Керенский приказал начать наступление на фронте в Галиции – последнее усилие, которое должно было обернуть ход войны в пользу России и в то же время предотвратить народный мятеж. После первых успехов немцы подтянули подкрепление и, остановив наступление, обратили русские войска в беспорядочное бегство. Незадолго до того, как Юго-Западный фронт окончательно рухнул, уничтожив последние остатки российской морали, в Петрограде разразился неудавшийся мятеж, известный как июльские дни (3–5 июля).
3 июля на Якорной площади, которая стала форумом революционного Кронштадта, к толпе рабочих, моряков и солдат, собравшейся здесь в ожидании решительных действий против правительства, обратились двое известных анархистов. Первый оратор Х.З. Ярчук (Ефим) был ветераном движения, одним из основателей группы «Черное знамя» в Белостоке перед революцией 1905 года. В 1913 году, после пяти лет сибирской ссылки, он эмигрировал в Соединенные Штаты, где присоединился к Союзу русских рабочих и вошел в состав его печатного органа «Голос труда». Вернувшись в Россию весной 1917 года, Ярчук прибыл в Кронштадт и был избран в местный совет, став лидером влиятельной анархистской фракции. Самостоятельный Кронштадтский совет решительно стоял за немедленное выступление против Временного правительства, несмотря на противодействие Петроградского Совета. Петроградский комитет партии большевиков тоже считал, что любое восстание сейчас будет преждевременным. Большинство его членов опасались, что стихийный мятеж анархистов и рядовых большевиков будет легко подавлен силами из центра и справа, что нанесет серьезный урон их партии.
Товарищем Ярчука был достаточно заметный член Петроградской федерации анархистов И.С. Блейхман. Жестянщик по профессии, Блейхман провел много лет ЮХ политэмигрант за границей, а также в Сибири, Освободившись с каторги после Февральской революции, он прибыл в Петроград и сразу же стал ведущим членом Федерации анархо-коммунистов, выступая с речами перед заводскими рабочими и поставляя многочисленные статьи в «Коммуну» и «Буревестник», публикуя Их под псевдонимом Н. Солнцев. В июле его избирают делегатом Петроградского Совета. Ираклий Церетели, ведущий меньшевик в Совете, вспоминал Бдейхмана как «комическую фигуру» – маленького роста, с худым, чисто выбритым лицом и седеющими волосами, Он на ломаном русском языке излагал поверхностные знания, почерпнутые им в анархистских брошюрах.
На Якорной площади Блейхман в распахнутой у горла рубашке и с растрепанными курчавыми волосами призывал делегацию 1-го пулеметного полка свергнуть прогнившее Временное правительство – так же, как в феврале свергли царский режим. Он уверял солдат, что им не нужна никакая помощь политических организаций, дабы исполнить свой революционный долг, потому что «Февральская революция тоже состоялась без руководства партии». Он убеждал слушателей не принимать во внимание директивы Петроградского Совета, большинство членов которого, по его словам, были на стороне «буржуазии», а также реквизировать все припасы, захватывать заводы и шахты, разрушать правительство и капиталистическую систему – немедля. Блейхман осуждал Временное правительство за преследование анархистов, обосновавшихся на даче Дурново. «Товарищи! – говорил он пулеметчикам. – Может, сейчас уже льется кровь ваших братьев! Неужели вы откажетесь поддержать ваших товарищей? Откажетесь выступить на защиту революции?»
Во второй половине того же дня 1-й пулеметный полк поднял в столице знамя восстания. Толпы солдат, кронштадтских моряков и рабочих с вооруженными демонстрантами высыпали на улицы, требуя, чтобы вся власть перешла к Петроградскому Совету, хотя анархистов в их рядах куда больше интересовало уничтожение правительства, а не чтобы бразды правления перешли в руки Советов. На следующий день, 4 июля, разгневанная толпа потребовала отомстить Переверзеву, отдавшему приказ о налете на дачу. Группа моряков из Кронштадта даже попыталась похитить Виктора Чернова, лидера эсеров и министра сельского хозяйства, но на помощь ему пришел Троцкий, которому и удалось освободить несчастного министра в целости и сохранности.
Называть июльские дни «делом рук анархистов», как сказал один из ораторов на конференции Петроградской федерации анархистов в 1918 году, было бы большим преувеличением. Инцидент с дачей Дурново также был сочтен всего лишь звеном в цепи событий, приведших и к июньским демонстрациям в столице и к неудавшемуся июльскому мятежу.
Тем не менее не стоит преуменьшать роль анархистов. Вместе с рядовыми большевиками и радикалами анархисты действовали как оводы, жаля солдат, моряков и рабочих и тем самым побуждая их к неорганизованному мятежу. Но Петроградский Совет отказался поднимать преждевременное восстание, и правительству без большого труда удалось подавить бунтовщиков. Лидеры большевистской партии оказались арестованными или были вынуждены скрываться. Оставшихся анархистов выставили из дома Дурново, а кое-кто из них даже оказался за решеткой. Подъем радикальных настроений моментально сошел на нет, предоставив Временному правительству очень краткую передышку.
Возвращение анархо-синдикалистов в Россию в течение лета 1917 года резко отрицательно сказалось на практике вооруженного захвата домов и типографий, чем занимались их анархо-коммунистические кузены. Анархо-синдикалисты осуждали атавистическое возрождение терроризма и «эксов» 1905 года. Хотя они подчеркнуто соглашались, что войну следует продолжать, а революция должна развиваться вплоть до полного исчезновения государства, синдикалисты осуждали беспорядочные экспроприации как шаг назад. Главной и немедленной целью, доказывали они, должна стать организация сил труда.
В 1917 году большая часть анархо-синдикалистов присоединилась к группе Кропоткина «Хлеб и воля», которая раскололась из-за «оборонческой» позиции лидеров по вопросу отношения к войне. Хотя Кропоткин отлично знал о крайней усталости русского народа из-за войны, он считал поражение германского милитаризма необходимым предварительным условием прогресса Европы. В преддверии убытия на родину он еще раз выразил свою поддержку Антанте. Несмотря на этот непопулярный жест, когда в июне 1917 года, после сорока лет эмиграции Кропоткин прибыл на Финляндский вокзал, его тепло встретила толпа в 60 000 человек, а военный оркестр играл «Марсельезу», гимн революционеров, где бы они ни находились, он же – торжественный хорал Великой французской революции, столь близкой сердцу Кропоткина.
Керенский предложил почтенному либертарианцу пост министра образования в своем кабинете и государственную пенсию, но Кропоткин отказался и от того и от другого. Тем не менее в августе он принял приглашение Керенского выступить на Московской государственной конференции (другим оратором был Плеханов, оракул российской социал-демократии, который тоже поддерживал военные усилия), собрании бывших членов Думы и представителей земств, муниципальных органов управления, деловых ассоциаций, профсоюзов, советов и кооперативов. Всех их созвал новый премьер-министр в надежде, что они окажут поддержку его непрочному режиму. Участники конференции стоя приветствовали Кропоткина бурной овацией. В своем кратком обращении он призвал к новому военному наступлению, чтобы вся нация встала на защиту России.
«Патриотизм» Кропоткина продолжал отчуждать от него бывших сторонников; он видел, что изолирован от возрождающегося анархистского движения в России. Его преданная ученица Мария Корн, поддерживавшая его даже по вопросу войны, осталась на Западе рядом с больной матерью. Варлаам Черкезов, который также соглашался с «оборончеством» Кропоткина, вернулся в свою родную Грузию и почти не поддерживал контактов со своими бывшими лондонскими друзьями. Оргеиани, как и Черкезов, вернувшийся на кавказскую родину, поссорился со своим старым наставником и из-за того, что Кропоткин поддерживал Антанту, перешел в лагерь анархо-синдикалистов.
