Акияма Хироси - Особый отряд 731
Офудзи ничего не оставалось делать, как закрыть дверь. Он так и сделал.
— С ними все равно не сговоришься. Так будет спокойнее, — объяснил он и уже тоном приказа добавил:
— А вы все ложитесь-ка спать!
За дверями долго еще раздавалась ругань, слышались мольбы. Они могли вызвать сочувствие у кого угодно, но сохранение тайны Отряда 731 было превыше всякого сочувствия.
В закрытом вагоне было жарко и душно, как в конюшне, но нас это мало беспокоило. Главное заключалось в том, что мы почувствовали себя в безопасности, так как Советская Армия еще не дошла сюда. Все так устали и переволновались, что, почувствовав некоторое облегчение, заснули. Но сон был неглубоким и тревожным.
Когда я проснулся на рассвете, стояла удивительная тишина. Шумные толпы беженцев находились на значительном расстоянии от вагонов. Чтобы выяснить, в чем дело, мы открыли дверь и выглянули наружу. Большой отряд жандармов плотной цепью окружил наш поезд. Скоро мы узнали, что вернулась наша группа связи, посланная со станции Идзяньпу.
Командующего армией группа не застала, поэтому официального приказа получить было нельзя. Правда, на месте оказался один из адъютантов командующего в высоком чине, и он якобы заявил, что будут приняты все меры, чтобы нас как можно скорее отправить в Японию.
Появление у нашего поезда отрядов жандармов и было, вероятно, одной из таких мер.
Некоторый порядок на вокзале помогло установить и радио. До нас донеслись слова диктора: «…мы потерпели поражение, но наше государство и честь нашего народа сохранены. Не забывайте, что мы — японцы, и поддерживайте полный порядок…»
«Удастся ли живым вернуться на родину? Что там происходит?» — такие вопросы задавал себе каждый. Охваченные беспокойством и страхом, беженцы, казалось, не обращали внимания на призывы диктора. Сейчас, когда решался вопрос жизни и смерти, для каждого из них в отдельности не существовало ни государства, ни нации.
Мы тоже не знали, что будет с нами и когда отправится отряд. Близился полдень. Впереди стояли поезда, с которых сбежали маньчжурские машинисты, и теперь повсюду искали людей, которые могли бы их заменить.
Одолевал голод. Рис у нас был, Но мы не могли придумать, как его сварить. И вот я и Морисима, пробираясь с котелком через железнодорожные пути и толпы людей, отправились на вокзал в поисках какой-нибудь столовой или кухни.
Внутри вокзала царил беспорядок, как после пожара На кухне мы нашли разрушенный очаг. Морисима подобрал несколько кирпичей, поставил на них котелок и развел огонь. Я собирал обломки досок и обрывки бумаги.
В обеденном зале, носившем следы разгрома, не осталось, конечно, ничего, что бы могло нам пригодиться. Правда, среди обрывков бумаги и черепков посуды я нашел соль и баночку с перцем. Не хватало только мисо[16], которого, к сожалению, не нашлось. Баночка с перцем лишь раздразнила наш аппетит. Когда котелки закипели, вдруг, запыхавшись, прибежал Хаманака.
— Отправляемся! Скорее! Если опоздаем, плохо будет! — закричал он.
Мы растерялись. Что делать? Бросить все и бежать? Пустые желудки быстро подсказали решение. Пустив в ход головные уборы, чтобы не обжечься, мы схватили кипящий котелок и побежали к поезду. Около вокзала мы увидели женщину, которая стонала и молила о помощи. Одежда и лицо ее почернели от пыли и грязи. Мы сначала даже не могли разобрать, японка ли это. Но нам было не до нее, так как мы спешили к вагону. Я до сих пор не могу забыть ее истошные крики: «Помогите! Помогите!»
Когда мы садились в вагон, то товарищи, увидев дымящийся котелок с рисом, в один голос заговорили:
— Вот молодцы! Постарались!
Мы разложили полусварившийся рис по крышкам от котелков и в другую посуду, какая нашлась, и, дуя на него, принялись жадно есть. В этот момент поезд тихо тронулся.
Наступающая с запада Советская Армия преодолела Хинганский хребет и стремительно продвигалась вперед. Было получено сообщение, что некоторые части противника отрезали путь нашим войскам, отступающим с фронта в Жэхэ.
Мы были на краю гибели
К югу от Синьцзина нам попадались санитарные поезда с ранеными. Изредка встречались даже воинские эшелоны, идущие на север. Мы отчаянно махали солдатам руками. Значит, есть еще войска, которые двигаются на север! Впрочем, как я потом узнал, в одном ехали саперы из Мукдена, чтобы уничтожить основное здание в расположении нашего отряда. Саперы, оставшиеся для этой цели в городке, не могли своими силами полностью разрушить крупное здание, которое по своим размерам было больше здания Марубиру в Токио. Временами поезд останавливался. К нему подходили местные жители, которые предлагали купить белые дыни, но они отказывались брать наши военные боны[17]. Снова мы чувствовали горечь поражения. Нам очень хотелось пить, и мы выменивали дыни на одеяла и одежду. Я тоже отдал одно одеяло за три десятка небольших дынь.
За Синьцзином в поезде восстановился относительный порядок, изредка даже выдавали пищу, хоть и очень мало. Поезд останавливался ненадолго, и сварить пищу на остановках мы не успевали, боясь отстать. Пришлось заняться приготовлением обеда прямо в вагоне. В нашем товарном вагоне не было груза в проходе между дверями. Там мы положили лист цинка, на котором стали разводить огонь, не обращая внимания на духоту и дым.
Почти у самого Мукдена поезд снова остановился. Мы выскочили из вагона и побежали к паровозу, чтобы набрать воды. Бежать пришлось довольно далеко, и те, кто ехал в первых вагонах, оказались в более выгодном положении. Тут я увидел, что на паровозе позади машиниста-китайца стоят два жандарма с обнаженными саблями. Они-то и заставляли вести поезд машиниста, который ненавидел нас.
В Мукден наш поезд прибыл утром 17 августа.
Мы пошли посмотреть вокзал. К нашему удивлению, он был пуст. По-видимому, поток беженцев прекратился. Но, может быть, это было результатом приближения Советской Армии. Стояла такая тишина, что мы забеспокоились.
Здесь, в Мукдене, нас ждала приятная неожиданность. На соседнем пути оказался товарный поезд с сухарями. Теперь эти сухари никому не принадлежали, а нам нужно было чем-то питаться. И вот, взломав дверь одного из вагонов, мы начали перетаскивать их к себе. Почти каждый из нас принес по полному мешку. Кстати сказать, сухари скоро отчаянно надоели нам.
Скоро наш поезд двинулся дальше. Дорога постепенно сворачивала на восток и от станции Синдзятунь шла к Корее. Еще раньше был получен приказ о том, чтобы, прибыв на станцию Бэньсиху, мы выслали группу связи в Тунхуа. Из нашего вагона в эту группу нужно было выделить только одного человека.
Этой группе предстояло связаться с передовыми частями нашей армии и, если возможно, получить официальный приказ штаба о расформировании.
— Кто пойдет? — тихо спросил Офудзи и печальным взглядом обвел всех нас.
Наступила тяжелая пауза.
Чтобы попасть из Бэньсиху в Тунхуа, нужно было проделать более чем двухсоткилометровый путь по бездорожью, пробираясь через горы. Это путешествие было связано с риском для жизни.
Когда было произнесено слово «Тунхуа», я невольно обратил внимание на Хаманака. Его глаза на мгновение загорелись. Видно, в его душе что-то проснулось. Вероятно, он вспомнил свою девушку — Имадо Мицуё. Но вот он снова опустил голову, видимо, не надеясь встретить ее в Тунхуа, даже если удастся добраться туда. Я внимательно наблюдал за Хаманака. Кто-то из нас должен был пойти, и у всех нас тревожно забилось сердце.
Наконец молча поднялся вольнонаемный Ито. Все повернулись в его сторону.
— Ты пойдешь? — тихо спросил Офудзи, взглянув на него потеплевшими глазами.
— Кому-то надо идти, — ответил тот. Всегда скромный и незаметный, Ито привлек всеобщее внимание.
— Вверяю свою судьбу небу, — сказал он, но его широкие плечи опустились, как у тяжелобольного. О чем думал Ито?
Но тут неожиданно для всех Ито дернул за угол свернутого одеяла, и из него выкатилась та самая бутылка виски, которую он хранил, собираясь распить в Японии. Ито подхватил ее и зубами вытащил пробку. Никто не удивился и не возразил ему. Сделав всего один глоток, Ито поставил бутылку на циновку.
— Ничего, пей еще, если хочешь, — сказал Осуми.
— Ерунда, не стоит отчаиваться! В дураках останусь только я, — вдруг проговорил Ито.
Он мог упрекать себя за то, что поддался внезапно охватившему его побуждению. Ведь ему предстояло расстаться с нами, и я понимал его тоску.
В Бэньсиху прибыли вечером. Когда поезд остановился, почти из каждого вагона вышло по одному человеку. Все они должны были отправиться в составе группы связи.
И вот группа собралась на платформе. «Для них это словно прощание с жизнью», — подумал каждый из нас.
