Сергей Цыркун - Сталин против Лубянки. Кровавые ночи 1937 года
Именно в таком духе и были предъявлены первоначальные обвинения Молчанову. М.П. Шрейдер, знавший Молчанова с 1928 г., в те дни узнал от своих знакомых оперативников центрального аппарата, что бывшему начальнику СПО инкриминировано лишь «отсутствие должной борьбы с троцкистами» [284] . Расплывчатость обвинения создавала возможность привлечь к такой же ответственности и других работников НКВД. Это внушало им естественную тревогу.
Агранов, первый заместитель наркома и начальник ГУГБ, несмотря на высоту положения и давние личные связи со Сталиным, начал чувствовать себя неуверенно. Впрочем, это случалось с ним не впервые. Повелось считать, что он являлся чуть ли не рафинированным интеллигентом, меценатом. Действительно, Агранов, появляясь в кругу столичной богемы, всех удивлял своей отзывчивостью, легким и ироничным характером, при первом же знакомстве просил называть его запросто «Яней». Но на службе он, словно некий оборотень, совершенно менялся. После рокового выстрела в Смольном, окончившего жизнь сталинского сатрапа в Ленинграде Сергея Кирова, Агранов в составе сталинской свиты прибыл в Ленинград и на некоторое время возглавил местное УНКВД. По его инициативе вскоре были расстреляны не только непосредственный убийца Кирова Николаев, но также его брат, сестра, двоюродный брат, его жена Мильда Драуле, ее сестра с мужем и все родственники, проживавшие в Ленинграде, включая 64-летнюю мать – неграмотную уборщицу Ленинградского трамвайного депо. Вскоре Агранов доложил о расстреле 104 «белогвардейцев», якобы причастных к убийству Кирова. Этого ему показалось мало. Всего за 10 дней им были составлены списки свыше 11 тысяч ленинградцев, подлежащих ссылке, – более тысячи человек в день! [285] . Один только срок, установленный этим рекордсменом, наводит на мысль о том, что способ установления «подозрительных» для внесения их в списки был позаимствован столичным гостем у своего тезки – заместителя Дзержинского Якова Петерса, который в 20-е гг. составлял подобные списки по телефонной книге.
Говорили, что Агранов был снисходителен к представителям научной и творческой интеллигенции, а также артистических кругов. Это маловероятно. Достаточно упомянуть, что в 1921–1922 гг. он несколько месяцев возглавлял Особое бюро по делам административной высылки антисоветских элементов и интеллигенции при СОУ ГПУ [286] .
Каковы были его настроения в начале весны 1937 г.? Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся чуть назад и обратимся к его словам при выступлении на оперативном совещании руководящих работников НКВД центра 3 февраля 1935 г.: «Наша тактика сокрушения врага заключалась в том, чтобы столкнуть лбами всех этих негодяев и их перессорить. А эта задача была трудная… мы имели дело с матерыми двурушниками, многоопытными очковтирателями» [287] . Агранов был исключительно проницательным человеком и теперь, вероятно, с некоторым запозданием, понял, что его слова прекрасно подходят к тому образу действий, которые Сталин избрал в отношении Ягоды и его соратников, в том числе и самого Агранова. Однако некогда было, как говорил небезызвестный персонаж И. Ильфа и Е. Петрова, стучать лысиной в паркет. Надо было действовать, выкручиваться. Неужели такой мастер лицедейства и закулисной интриги, как он, Агранов, не найдет способ отползти от столь неприятно сложившихся обстоятельств?
Он первым подал своим подчиненным пример новой тактики поведения: каждый сам за себя, топи другого. 7 марта по его настоянию арестован старший майор госбезопасности А.Ф. Рутковский, бывший помощник Молчанова, хотя он еще в декабре 1934 г. ушел из СПО [288] . По примеру Агранова и остальные ягодовцы начали если и не топить друг друга, то по меньшей мере ждать от своих коллег доносов и провокаций. Это окончательно раскололо и деморализовало ягодинских ставленников.
В марте вместо «вычищенных» врагов народа в центральный и местный аппарат НКВД было мобилизовано внушительное количество «комсомольцев – без опыта работы и знаний жизни, а часто и без образования. Им сразу внушили, что они будут иметь дело с «врагами народа» – скрытными, злобными и изворотливыми. Церемониться с ними нечего. К ним допустимы и даже необходимы любые меры воздействия, если они не хотят признаваться» [289] . В массе своей «комсомольцы» были темные, зачастую малограмотные люди, умевшие только бить и пытать беззащитных арестантов. «Все они были хорошие ребята, не желавшие «чикаться» с врагом» [290] . Ежов счел необходимым немного «просветить» их и выступил перед ними 11 марта, разъяснив очередные задачи примерно в таком стиле: «Мы не знаем, что нам арестованный даст, может быть, ничего не даст, поэтому на него нужно нажать… Враг не успеет накопить силы, и следствие мы по-другому поведем… Если вы сейчас тратите на следствие 15 дней, тогда он будет моментально давать показания и признаваться в виновности… С введением Конституции многие наши вещи, которые сейчас мы делаем походя ( смех в зале ), они не пройдут нам даром» – и прочее в том же духе [291] .
В тот же день отстранен от должности Лурье – начальник ИСО (инженерно-строительного отдела): дело об установлении в правительственных зданиях прослушивающей аппаратуры выходило на новый виток. Лурье являлся доверенным лицом Ягоды еще до прихода их обоих на Лубянку, в период службы в Военной инспекции Красной Армии. Оказавшись в Особотделе центра, Лурье уже в 1921 г. был снят с работы и получил строгий партийный выговор за «самоснабжение», проще говоря, за растрату. Ягода перевел его сначала в управление делами ВЧК, а затем сделал коммерческим директором кооператива ОГПУ. По сути, он являлся правой рукою Ягоды в деле торговли конфискованными ценностями (прежде всего бриллиантами). С этой целью Ягода неоднократно направлял его за границу под фамилией «Александров», где Лурье однажды был арестован берлинской полицией как нелегальный спекулянт бриллиантами, и по приказу Ягоды Артузов его выкупил за взятку. Ягода после этого сделал его начальником инженерно-строительного отдела НКВД. В Москве Лурье вел достаточно широкий образ жизни, любил обедать и ужинать с иностранцами в гостинице «Националь», за что любой другой советский человек был бы арестован по подозрению в шпионаже, по выражению Ягоды, «безобразно вел себя с проститутками». Все это сходило ему с рук, если не считать того, что он был исключен из партии за аморальное поведение. Ягода терпел его за незаурядные коммерческие способности, ибо Лурье добывал ему те немалые финансы, которыми Ягода привязывал к себе нужных ему людей [292] .
18 марта Ежов на секретном совещании руководящего состава НКВД, состоявшемся в клубе НКВД, объявил:
«С 1907 года Ягода находился на службе царской охранки!.. И еще я могу доказать, что Ягода и его ставленники – не что иное, как воры, и в этом нет ни малейшего сомнения. Разве не Ягода назначил Лурье начальником инженерно-строительного отдела НКВД?.. Многие годы эти два преступника, Ягода и Лурье, обманывали партию и свою страну. Они строили каналы, прокладывали дороги и возводили здания, стоящие огромных средств, но в отчетах указывали, что затраты на них обходились крайне дешево. Но как, спрашиваю вас, товарищи, как этим мерзавцам удалось это? Как, спрашивается?
Очень просто. Бюджет НКВД не контролируется никем. Из этого бюджета, бюджета собственного учреждения, Ягода черпал суммы, нужные ему для сооружения дорогостоящих зданий по крайне «дешевой» цене. Зачем Ягоде и Лурье нужно было это строительство? Зачем им нужно было строить дороги? Это они делали в погоне за популярностью, чтобы завоевать себе известность, заработать себе награды!» [293] . Стенограмма выступления Ежова на этом заседании не велась, о нем известно только из рассказа перебежчика – резидента ИНО НКВД в Голландии Вальтера Кривицкого, автора книги воспоминаний «Я был агентом Сталина» [294] . Но в те дни, конечно, о совещании стало широко известно среди работников центрального аппарата НКВД. Смысл ежовского выступления, как полагают, состоял в том, чтобы посеять среди ягодовцев, продолжавших контролировать аппарат ГУГБ НКВД, панику и взаимное недоверие.
И это удалось. Агранов, который все еще оставался первым заместителем Ежова и начальником ГУГБ, вел себя словно затравленный заяц. Он также выступил на совещании и заявил: «Неправильную антипартийную линию… занимали Ягода и Молчанов». И тут же разразился похвалами в адрес Ежова, который вскрыл происки Ягоды и Молчанова и, по словам Агранова, поставил «на верные рельсы следствие по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра». Сам Ежов оценил свои следственные таланты куда скромнее и тут же пояснил, что вообще-то арестовывали без доказательств, руководствуясь одним лишь чутьем, после чего арестованных, по его выражению, «брали на раскол». Из выступления Ежова стало ясно, что любого из людей, близких к Ягоде или Молчанову, могут арестовать безо всяких оснований: «следствие вынуждено ограничиваться тем, – откровенно признал Ежов, – что оно нажимает на арестованного и из него выжимает» [295] .
