Дмитрий Волкогонов - Сталин
В конечном счете сталинизм стал олицетворять отрицание всего, что не соответствовало представлениям самого "вождя". В безальтернативности идей, политических и общественных концепций кроется один из глубинных источников нашего нынешнего тяжелого состояния. Сталинизм - болезнь не только духовная или социальная. Это антипод общечеловеческих ценностей, расцвет авторитаризма. Сталин, исключив из жизни общества все альтернативы, не заблуждался. Он делал это осознанно. "Вождь" понимал, что альтернативные идеи или концепции могут тут же поставить вопрос о его устранении.
Сталинизм стал своеобразной светской религией... В нее можно и нужно было лишь верить, соглашаться, комментировать постулаты, выдвигаемые Сталиным. А для этого следовало смотреть и на партию, как на священный орден, где господствует одно лицо. С начала 30-х годов мне не удалось обнаружить ни малейших следов публичного несогласия со сталинскими догмами. Для утверждения единомыслия еще в 1927 году ЦИК СССР принял Свод законов, в первой главе которого была изложена печально знаменитая 58-я статья с ее восемнадцатью "модификациям"1072. Не вызывает сомнения, что государство должно охранять свои интересы. Но когда инакомыслие расценивалось как подрывная "антисоветская пропаганда или агитация" и каралось самым суровым образом, то верность - на словах или на деле - идеологии сталинизма становилась, пожалуй, единственным способом адаптации и выживания, хотя часто и это не помогало, если меч беззакония был уже занесен над человеком. Все должны были безоговорочно верить в сталинскую теорию, призывы, выводы, оценки. Манипуляция общественным сознанием привела к тому, что миллионы людей верили всему, что говорил "вождь", или должны были делать вид, что верят. А он очень часто говорил совсем не то, что было на самом деле.
Например, выступая 7 января 1933 года на Объединенном Пленуме ЦК и ЦКК партии с докладом "Об итогах первой пятилетки", по многим показателям он выдавал желаемое за действительное. Говоря о том, что пятилетка в области сельского хозяйства выполнена за четыре года, ни словом не упомянул о страшном голоде, унесшем миллионы жизней, свел перевыполнение плана лишь к тому, что создано более 200 тысяч колхозов и 5 тысяч совхозов (в этом "перевыполнение" действительно было в три раза!). Утверждал, что "партия добилась того, что кулачество, как класс, разгромлено, хотя и не добито еще..."1073. И все верили, что так нужно, что это высшая истина марксизма! Хотя в действительности это было его профанацией и полным вырождением.
Сталинизм отныне разрешал лишь "революции сверху", рассматривал все реформы лишь как плод "высшего политического руководства". Существовал колоссальный разрыв между подлинной социальной активностью и ее имитацией. Отныне активность стала полностью организованной: какие здравицы выкрикивать на всесоюзном форуме комсомола и профсоюзов; какой "почин" и где выдвигать; кому и с какой речью выступить на предвыборном собрании; каких портретов и сколько должно быть в колонне демонстрантов; сколько послать "добровольцев" от района на "ударную стройку", когда и о чем рапортовать - все это решалось наверху... Люди постепенно привыкали, что за них думали обо всем. Им же предписывалось лишь "одобрять", "аплодировать", "поддерживать". Конечно, элементы организации многих процессов, видимо, будут нужны всегда, но они должны идти рука об руку с интеллектуальной свободой, гражданской активностью, социальной ответственностью, подлинной инициативой, способностью к общественному творчеству.
Организаторы рапортов стали считать нормальным, когда и заключенные докладывали "вождю" о своих успехах. Например, 3 января 1952 года министр внутренних дел Круглов сообщал Сталину, что "исправительно-трудовыми лагерями лесной промышленности МВД СССР выполнены задания правительства по заготовке, выработке и поставке народному хозяйству лесоматериалов"1074. Министр информировал "вождя" и о добыче цветных и редких металлов (вместе с "рапортами тружеников" тюремных предприятий). Даже ГУЛАГ регулярно докладывал Сталину о "высоком политическом и трудовом подъеме". Сталинизм все организовывал, все предусматривал, и все сверху.
Нельзя не сказать и о том, что сталинизму как явлению присущи неписаные "законы" личной диктатуры. Они внешне просты, бесхитростны, но Сталин исключительно внимательно следил за их исполнением. Прежде всего, ни одно принципиальное решение партийных, государственных, общественных органов не может быть принято без него. К примеру, даже лозунги для писателей испрашивали у "вождя". 2 января 1936 года А.С. Щербаков направил письмо Сталину, в котором говорилось: "Уже 15 месяцев я работаю секретарем Правления Союза писателей по совместительству. В интересах дела я вынужден Вас беспокоить, просить помощи и указаний. Сейчас созданы неплохие новые работы Корнейчука, Светлова, Левина, Яновского, Леонова, Авдеенко. Заговорили "молчавшие" старые мастера Файко, Тихонов, Бабель, Олеша. Появились новые имена: Орлов, Крон, Твардовский. Но в целом отставание в литературе не ликвидировано. Этому не способствует и критика. Один писатель (Виноградов) после грубой критики поговаривает о самоубийстве. А критик Ермилов в ответ заявляет: "Такие пусть травятся, не жалко".
Вот такое положение в литературе. Сейчас она нуждается в боевом, конкретном лозунге, который мобилизовал бы писателей. Помогите, товарищ Сталин, этот лозунг выдвинуть.
А. Щербаков"1075.
К разряду "законов" диктатуры относится и выделение главных элементов своей опоры. Знакомство с архивом, фондом документов, перепиской Сталина показывает, что начиная, по крайней мере, с середины 30-х годов основное свое внимание он обращает на НКВД, НКГБ, армию. Значительно больше, чем на дела в Центральном Комитете; постепенно там всем стал заправлять Маленков, в соответствии, разумеется, с указаниями "вождя". В личном фонде и переписке больше всего документов, направленных Сталину Берией, Абакумовым, Кругловым, Меркуловым, Серовым, другими руководителями ведомств, на которые он опирался, которые поддерживал, поощрял. В его архиве сохранилось много представлений Берии, по которым боевыми орденами награждались работники ГУЛАГа. Например:
"Государственный Комитет Обороны
товарищу Сталину И.В.
20 дек. 1944 г.
За период Отечественной войны военизированная охрана исправительно-трудовых лагерей и колоний НКВД успешно справлялась с задачей изоляции и охраны заключенных, содержащихся в лагерях и колониях НКВД. Ходатайствую о награждении орденами и медалями Союза ССР работников охраны ГУЛАГа НКВД СССР, особо проявивших себя в работе..."1076 Далее следуют сотни фамилий "особо проявивших себя в работе", представленных к награждению орденами боевого Красного Знамени, Отечественной войны I и II степени, Красной Звезды, другими боевыми наградами.
Сталин щедро одаривал высокими чинами свою внутреннюю опору. Не только Берия, став Маршалом Советского Союза, был удостоен высоких воинских званий. 7 июля 1945 года Сталин поддерживает представление Берии и подписывает Постановление СНК СССР, по которому сразу семи (!) руководящим работникам НКВД и НКГБ присваивалось звание генерал-полковника: B.C. Абакумову, С.Н. Круглову, И.А. Серову, Б.З. Кобулову, В.В. Чернышеву, С.А. Гоглидзе, К.А. Павлову1077. Боевые генералы, отличившиеся на фронтах Великой Отечественной войны, ни разу не удостаивались такой "массированной" любви Председателя ГКО.
Еще одним из неписаных "законов" диктатуры являлось поддержание в высших звеньях аппарата постоянного напряжения. Эпизодически, но достаточно регулярно, он смещал то одного, то другого руководителя центрального или регионального масштаба, благо поводов для этого всегда было предостаточно: не выполнен план, не разоблачили вовремя "орудовавшую в области шайку вредителей", потакали "низкопробным произведениям культуры", допустили "грубую политическую ошибку" в книге, статье и т.д. Никто не мог быть уверен, что державная рука завтра или позже не смахнет с высокого поста наркома, первого секретаря обкома, маршала, руководителя какого-либо ведомства. Поэтому многие работали самоотверженно, находясь в постоянном напряжении, непрерывно поглядывая наверх и не щадя подчиненных.
Сталин полагал, что власть всегда должна внушать не только уважение, но и страх. Как полновластный диктатор, он ввел неофициальные "правила поведения" и в среде своих соратников. Они, например, не имели права несанкционированно собираться вместе (двое, трое или тем более - несколько человек) у кого-либо из них в кабинете, на квартире, на даче. Это считалось подозрительным и не одобрялось. Исключение делалось лишь для Берии, который был близок с Маленковым и часто ездил с ним в одной машине на дачу или обратно. Все вместе могли собираться только у самого Сталина (если он, естественно, приглашал). Это выглядит несколько странным, но "вождь" не любил долгие часы одиночества на работе. Часто он вызывал Молотова, Берию, Кагановича, Маленкова, Жданова, причем нередко они находились у него часами. Тему разговора, а чаще монолога, всегда определял сам "Хозяин". Было похоже, что, размышляя вслух, он не очень рассчитывал на какие-то предложения, возражения, исключая, возможно, Молотова и Вознесенского, но обязательно нуждался в подобострастной поддержке, единодушном согласии, одобрении, выражении восхищения идеями "товарища Сталина". Для него это был своеобразный "аппаратный антураж", психологический допинг, к которому он привык, как к какому-то обряду, ритуалу выработки решения.
