О команде Сталина. Годы опасной жизни в советской политике - Шейла Фицпатрик
В реальном мире, где секретарь партии Каганович докладывал Сталину, а не Светлане, в течение нескольких лет после исключения правых, несмотря на трудности, возникшие в результате Великого перелома, команда сохраняла стабильность. Политбюро, избранное в июле 1930 года, состояло из следующих членов: Сталина, Молотова, Кагановича, Кирова, Калинина, Куйбышева, Станислава Косиора (первый секретарь Компартии Украины) и Рудзутака. Орджоникидзе временно покинул Политбюро, потому что стал главой Контрольной комиссии партии, а две эти должности совмещать было нельзя, но он вернулся, как только в конце 1930 года начал работать в промышленности, после чего ЦКК несколько лет возглавлял Андреев. В таких случаях выход из Политбюро был формальным требованием: человек мог продолжать участвовать в его заседаниях, хотя и без права голоса. Андреев, наряду с Микояном и украинцами Григорием Петровским и Чубарем, были кандидатами в члены Политбюро; им же был новый молодой любимец Сталина из Сибири Сергей Сырцов, который, впрочем, пробыл в этом качестве совсем недолго. Никто из украинцев, работавших на Украине, не был постоянным участником заседаний Политбюро в Москве. Не присутствовал там постоянно и Киров, работавший в Ленинграде, но его статус члена команды был гораздо прочнее, чем у украинцев, чьи позиции были слабее. Павел Постышев, секретарь ЦК в начале 1930-x годов, был постоянным участником официальных заседаний Политбюро, а также неформальных встреч в сталинском кабинете, когда он бывал в Москве, и, таким образом, в этот период он также был членом команды. Яков Яковлев, нарком земледелия, также был постоянным участником заседаний Политбюро и встреч в кабинете Сталина.
Как всегда при Сталине, членство в Политбюро и членство в команде были тесно связаны, но не идентичны. Сталин придерживался старых привычек собирать свой ближний круг – «пятерку», «семерку» и т. д., в который входила только избранная группа членов Политбюро. Это оскорбило вновь прибывшего Сырцова, и он жаловался, что Куйбышева, Рудзутака, Калинина и его самого не приглашали на совещания в этом узком кругу[186]. Он назвал подобное «фракционностью», но это, вероятно, не самое удачное определение: состав этой фракции ближнего круга мог измениться, так что это был в основном способ Сталина осуществлять контроль над своими коллегами, пользуясь правом включения/исключения. В то время Куйбышев был довольно частым гостем в кабинете Сталина, примерно наравне с Орджоникидзе и Микояном, поэтому неясно, соответствовали ли действительности слова Сырцова. Ближайшими соратниками Сталина, судя по тому, как часто они бывали в его кабинете, были Молотов и Каганович, на третьем месте – Ворошилов. Молотов был незаменимым помощником капитана команды в эти годы. Сталин забеспокоился, когда Молотов захотел уйти в отпуск в то же время, когда и он сам планировал отсутствовать, летом 1933 года: очевидно, он думал, что Каганович, который должен был оставаться в Москве, один не справится, а Куйбышев «мог уйти в запой»[187].
Сталин ценил свою команду, как и все ее члены. Это было не из-за приверженности демократическим принципам, хотя демократизм в какой-то форме тоже присутствовал. Эти люди были профессиональными революционерами, часто с юного возраста, политика была их жизнью. Они были связаны друг с другом, как футболисты в команде: когда случалась победа, они обнимались, после поражений обменивались болезненными упреками и терпели ругань от играющего тренера. Хотя Сталин был в состоянии одолеть любого из членов команды и настроить их друг против друга, он тем не менее ценил команду и не хотел, чтобы ее дух разрушался. Когда (в то время как Сталин был в отпуске на юге) у Орджоникидзе возникли особенно сильные разногласия в Политбюро с Молотовым и Куйбышевым, Сталин решительно осудил его поведение: команда (он назвал это «нашей руководящей группой») могла из-за этого развалиться. «Неужели он не понимает, что на этом пути он не найдет никакой поддержки с нашей стороны? – писал он Кагановичу, используя еще больше подчеркиваний в тексте, чем обычно. – Какая глупость!»[188]
В 1920-е годы товарищи Сталина, как и он сам, обычно работали в ЦК партии. Правительство, напротив, после смерти Ленина возглавил не являвшийся членом команды Алексей Рыков, который в конце 1920-x годов входил в правый блок с Бухариным и Томским. К осени 1929 года Сталин стал заметно недоволен этой ситуацией, особенно потому, что по традиции заседания Политбюро проходили под председательством главы правительства. Сталин, находившийся в отпуске на юге, гневно вопрошал Молотова, почему он допускает «эту комедию», когда заметил, что Рыков все еще председательствует на заседаниях по понедельникам и четвергам. Тем не менее, верный своему принципу дозирования, он позволил ситуации затянуться еще на год. Лишь осенью 1930 года Сталин указал на очевидное: Рыков политически опозорен, и возглавляемое им правительство «парализовано». Сталин утверждал, что оно парализовано безобразными и по сути антипартийными выступлениями Рыкова, но на самом деле такой паралич был судьбой каждого учреждения, возглавляемого кем-то, кто находится в немилости. Однако очевидно, что ситуация стала неприемлемой, независимо от того, соответствовало ли истине утверждение Сталина о том, что правительство становится штаб-квартирой правых фракций, «противопоставляющих себя Центральному комитету». Правительство включало хозяйственные наркоматы, которые были ключевыми в реализации первой пятилетки. «Ясно, что так дальше продолжаться не может», – сказал Сталин Молотову. И действительно, через несколько месяцев Рыков был официально снят[189].
Но если Рыков должен был уйти, то кто же тогда возглавит правительство? Некоторым членам, возможно, большинству, сталинской команды казалось очевидным, что это место должен занять Сталин. Микоян и Ворошилов оба
