История - нескончаемый спор - Арон Яковлевич Гуревич
Что все это нам дает? Зигфрид в свое время выдавал себя за вассала (man) Гунтера, — подобными же вассалами были и все другие знатные лица и рыцари в окружении бургундского короля. Но Брюнхильда упорно именует его «холопом», «несвободным слугой», «зависимым человеком» (eigenholde). И если в первом термине не содержится никакого принижения свободы и благородства лица, являющегося вассалом, то второй термин, равно как и аналогичный ему термин eigen man, имеет сильнейший уничижительный смысл, будучи применен к такому человеку, как Зигфрид! Переводчик не учел этого различия, и везде, где в сцене ссоры королев он называет Зигфрида «вассалом», «подданным», нужно читать «холоп», «несвободный».
Вполне естественно, Кримхильда была жестоко оскорблена, — ведь, помимо всего прочего, сцена эта, как и следующая за нею сцена у врат храма, происходила публично, при многочисленных свидетелях (дамы поссорились во время рыцарского турнира), и вот, при всем дворе муж Кримхильды назван «зависимым слугой»! Такое оскорбление, нанесенное на людях, несмываемо[89]. Нужно еще учесть, что в ту эпоху слово сохраняло магическую роль: верили, что оно способно воздействовать на человека, которому адресовано, и подобно тому как похвала может быть благотворной для его существа, хула оказывает на оскорбленного свое зловредное влияние. Внутренняя целостность личности могла пострадать от уничижительной клички. Это делает более понятной бурную реакцию Кримхильды.
В переводе Ю.Б. Корнеева острота ситуации скрыта нечеткостью, я бы позволил себе сказать, неаккуратностью терминологии. Вот Кримхильда, грозясь войти в собор первой, заявляет: «Сегодня ж ты увидишь, что выше родом я…» (строфа 828). Но речь идет уже не о том, кто высокороднее, в подлиннике стоит совсем другое: «daz ich bin adelvrî» — «что я свободнорожденная» (или: «благородна и свободна»). Это заявление может показаться странным: кто же не знает, что родная сестра короля — свободная? Но женщина, вступая в брак, приобретала юридический статус мужа, и поскольку Зигфрид был назван «несвободным слугой», то и жену его тем самым признали зависимой. И поэтому совершенно логично Брюнхильда заявляет Кримхильде: «Не хочешь быть рабой, / Так с дамами своими в собор нейди со мной…» (строфа 830, перевод М.И. Кудряшева). Согласитесь, что эти слова имеют иной смысл, нежели тот, который содержится в переводе Корнеева: «Коль ты убеждена, / Что верностью вассальной пренебрегать вольна…» Вассальная верность — верность свободного человека. Здесь же речь идет о рабыне, холопке, а не о жене вассала, ленника. Вот до чего дошло дело! Немного раньше, если верить Корнееву, Кримхильда говорит Брюнхильде:
«Вот что еще мне странно: коль впрямь он ленник твой
И ты повелеваешь по праву им и мной,
Как он посмел так долго вам дани не платить?..»
(строфа 825)
Но и здесь в переводе оказались смазанными решающие смысловые понятия: вместо «ленника» нужно читать «холоп» («крепостной», dîn eigen), а вместо «дани» — «чинш» (zins), т. е. платеж, который взимался с зависимого крестьянина. Собственно, последняя строка должна выглядеть следующим образом: «как долго он сидел [на участке земли, в своем владении], не платя оброка». Зигфрид приравнен к простому крестьянину, к оброчному мужику! Точно так же в строфе 838 слова Брюнхильды: «Пускай супруга ленника даст госпоже пройти» в оригинале звучат так: «холопке (eigen diu) никогда не пройти перед королевой».
…Я предвижу возражение: «перед нами поэтический текст, а не юридический документ и ваши терминологические тонкости тут ни к чему!» Переводчику оттенки социально-правового словаря «Песни о нибелунгах» действительно показались несущественными, и он ими полностью пренебрег. Весь вопрос, однако, заключается в том, так ли относились к терминологии эпопеи ее автор и современная ему аудитория? Термины eigen man, eigenholde встречаются во всей обширной поэме исключительно в приведенных сейчас местах, ни к кому, кроме Зигфрида, они не прилагаются. Как я уже подчеркивал ранее, люди низкого социального положения в круг обозрения поэта вообще не включались, — тем резче и выразительнее на общем благородно-куртуазном фоне эпопеи должны были прозвучать эти клички-пощечины: «холоп», «слуга», «крепостной», «раба». Необходимо, далее, иметь в виду, что в феодальном сознании право занимало огромное место; впрочем, значение юридического аспекта жизни демонстрируется чуть ли не в каждой авентюре «Песни о нибелунгах»[90]. Поэзия и право, столь далекие друг от друга в нашем мышлении, были, напротив, тесно связаны в духовной культуре Средних веков, и эту ее «синкретичность» нельзя упускать из вида.
Резюмируя, нужно признать, что переводчик, не потрудившись поинтересоваться, каково действительное содержание употребляемых в песни социальных терминов, в частности применительно к Зигфриду, и толкуя их наобум, крайне приблизительно, тем самым лишил себя возможности понять и подлинный смысл всей сцены, столь важной для основного конфликта эпопеи.
ЖЕЛАЛ ЛИ ХАГЕН СМЕРТИ ГУНТЕРА?
Заключительная сцена «Песни о нибелунгах» — гибель Гунтера и Хагена от руки жаждущей мести Кримхильды — интерпретирована переводчиком таким образом. Кримхильда требует от Хагена возвратить сокровища, некогда у нее отобранные, тот отказывается, заявляя, что до тех пор, пока жив кто-либо из бургундских королей-братьев, он будет молчать о местоположении клада. Тогда Кримхильда со словами: «От клятвы освобожу я вас» велит обезглавить Гунтера и предъявляет его окровавленную голову Хагену. Тот торжествует: теперь никто не знает, где клад, а он тайны не выдаст. Кримхильда самолично отрубает ему голову, убедившись, что клада ей не добыть.
Обоснованно ли такое толкование? Если исходить из того, что нечто подобное изображено и в скандинавском варианте легенды о гибели Гьюкунгов, то положительный ответ кажется правильным[91]. Правда, при сопоставлении обеих версий, видно, что Гунтер (исл. Гуннар) и Хаген (исл. Хёгни) поменялись ролями: в «Эдде» Гуннар выставляет требование смерти Хёгни как условие выдачи клада, а в немецкой эпопее Хаген заявляет, что не откроет тайны, пока жив Гунтер. Но коллизия та же самая.
И тем не менее я сомневаюсь в убедительности такой интерпретации этого места в «Песни о нибелунгах». Причина моих сомнений состоит прежде всего в том, что в
