История Киева. Киев советский. Том 2 (1945—1991) - Виктор Киркевич
Виктор Некрасов (слева) и Владимир Гусев
«Владимир Гусев был мэром Киева с 1968-го по 1979-й. Он пережил пять генсеков и стал свидетелем краха советской утопии. Для простоты я буду называть его «Дед». На великом комбинаторе не было фуражки с белым верхом. Зато был дорогой импортный костюм с металлическим отливом по тогдашней моде. По-другому выглядел и кабинет председателя горисполкома. Ныне эту должность называют мэрской, но в те годы Дед представлялся мэром, только когда в город наведывались иностранцы вроде Ричарда Никсона. У дальней стены – рабочий стол. По левую руку – стол для телефонов: «вертушки», ВЧ-связи и аппаратов попроще. Встык – стол для совещаний. Несколько стульев и диван у стены. Окна выходят на Крещатик, и с высоты девятого этажа можно взглянуть на советскую идиллию, какой она предстаёт в кинохронике, на молочно-чернильных фотографиях и в памяти, которая так ловко умеет навести ретушь: цветут каштаны, троллейбусы с янтарными спинами и красными боками идут по центральному проспекту, не знающему пробок, клумбы засажены маками, рядом в киосках торгуют мороженым – полдень, ХХ век.
Из полуденного сияния и материализовался великий комбинатор. У здания мэрии он высадился из чёрной «Волги» с блатными номерами гаража ЦК Компартии, поднялся в кабинет Деда. Он был подтянут, холён и сразу располагал к себе. Комбинатор улыбнулся и сообщил, что его фамилия Нимкус, что он член-корреспондент Академии наук СССР. Откуда? Из Ленинграда. Чем занимается? У него «закрытая тематика». Незнакомые люди просачивались в кабинет Деда каждый день, и он взял за правило спрашивать удостоверение личности у всех просителей. Униженным просителем Нимкус не выглядел, и Дед попросил показать корочку скорее по привычке, чем из подозрительности. Нисколько не смутившись, Нимкус пошарил наманикюренными пальцами во внутреннем кармане пиджака. Не найдя того, чего там никогда не было, насмешливым тоном сказал, что переменил в гостинице костюм: «Понимаете, летел из Москвы в дорожном костюме, помял его. У меня номер в гостинице ЦК, там погладить некому, предлагают самому, а я к такому не привык… Кстати, Непорожний Пётр Степаныч передаёт вам привет и наилучшие пожелания».
Есть ли лучший способ быстро завоевать доверие, чем сослаться на общих знакомых? С союзным министром Непорожним Деда связывали двадцать лет работы – в 1950-х они строили Каховскую ГЭС и Новую Каховку, Дед был прорабом, а Непорожний – главным инженером. Знали они друг друга неплохо, и по странному стечению обстоятельств Дед как раз собирался ему позвонить. Так что он кивнул Нимкусу, снял трубку аппарата ВЧ-связи и набрал московский номер.
– Я наслышан о вас от моих друзей, Владимир Алексеевич, – продолжал «академик», – о вас очень хорошо отзываются… Кому это вы звоните так срочно?
Будучи уже на седьмом десятке, Дед поражал меня тем, что без запинки называл имена и фамилии людей, с которыми виделся полвека назад, легко вспоминал содержание разговоров, даты и какие-то уж совсем мелкие детали своей юности.
В стране победивших казённых аббревиатур, первых и вторых секретарей бесчисленных обкомов и горкомов, в стране, которая пыталась вогнать жизнь в забетонированное русло пятилеток и планов, в стране, которая строила утопию, расчленяя экономику на монструозные Госпланы, Госснабы, Госцены и Госстрои, карьеру можно было сделать в партии или на производстве. В партии следовало делать оловянные глаза, колебаться вместе с генеральной линией, иметь правильную анкету и ловчее других подмахивать начальству. На производстве нужно было давать план.
Дед был молод, полон комсомольского задора и плевать хотел на капризы начальства. Пока строилась Каховская ГЭС, он стремительно взлетел вверх: от прораба в Новой Каховке до главы строительного треста в Херсоне. Конечно, Дед искренне верил в коммунизм, конечно, вступил в партию, но из-за строптивости так бы и остался в Херсоне на годы. Однако вышло вот что: в девять двадцать утра 13.03.1961 на киевскую Куренёвку обрушилась волна воды с песком. Она снесла несколько сот частных домов, залила стадион, трамвайное депо и заживо похоронила до полутора тысяч жителей. В Сети легко найти рассекреченные отчёты: песок был из карьеров кирпичного завода, им десять лет замывали отроги Бабьего Яра, – этот песок с водой прорвал дамбочки и устремился вниз, на Куренёвку.
Киевских строителей перетряхнули, кого-то осудили, кого-то сослали, а из провинции в столицу перевели инженеров, работавших на «великих стройках коммунизма». На тогдашнем новоязыке это называлось «укреплять кадры». Дедом укрепили один из захудалых трестов Главкиевгорстроя. В 60-х годах главк представлял собой махину, где работали сорок тысяч человек. О лучшем Дед, кажется, не мог и мечтать. В мемуарах он ни разу не упоминает о том, как встретил и полюбил бабушку, но целыми страницами описывает, как возводил панельный дом или прокладывал линию скоростного трамвая. Через год он стал главным инженером. Ещё через год – начальником главка. Ему исполнилось тридцать шесть лет. Кажется, больше, чем строить, Дед любил только перечить партийному начальству. И когда его однажды поставили пред светлые очи Никиты Хрущёва, бывшего в Киеве проездом, Дед осмелился возражать товарищу генеральному секретарю – тот вздумал учить его класть плитку. Подробности разговора сохранились, но, пожалуй, никому не интересны. Повелитель СССР был одарён от природы, но, судя по его биографии американского историка Уильяма Таубмана, слишком влюблён в звук собственного голоса, вечно пребывал в восторге от собственных идей и не терпел возражений.
В 1964-м Хрущёва сняли, его место занял Брежнев. Хозяин Украины Пётр Шелест сыграл в этом дворцовом перевороте не последнюю роль, и когда пришла пора менять мэра столицы, вспомнил, как Дед дал отпор опальному повелителю страны. В 1968-м Шелест поставил Деда председателем горисполкома. А через несколько лет сбросили уже Шелеста – на его место Брежнев посадил «своего» Щербицкого. Так Дед занял мэрский кабинет, с тремя столами, «вертушкой» и окнами на советскую идиллию. Сам он по этому поводу говорил, что из главного строителя города
