Русская елка. История, мифология, литература - Елена Владимировна Душечкина
В полемике по вопросу о правомерности устройства праздника елки для детей сторонники елки встали на защиту этого «прекрасного и высокопоэтического обычая», полагая, что «в лесу всегда можно вырубить сотню-другую молодых елок без особенного вреда для леса, а нередко даже с пользой» [см.: {175}: 1]. Автор книги о русском лесе Д. М. Кайгородов, регулярно публиковавший на страницах рождественских номеров газеты «Новое время» статьи о празднике елки, уверенно заявлял: «С лесом ничего не станет, а лишать детей удовольствия поиграть возле рождественского дерева жестоко» [см.: {175}: 1; см. также: 176: 1; 177: 1].
Отрицательное отношение к полюбившемуся обычаю вызывало возражение и у части педагогов, воспитателей и писателей, которые всеми силами стремились отстоять елку и найти ей оправдание. Защитники елки настойчиво повторяли, что «рождественская елка имеет для детей огромное значение. Она дает им столько удовольствий, что и выразить трудно… Этот обычай следовало бы поддерживать и распространять всеми способами» [см.: {509}: 8]; «И сколько радостей она приносит для детей, сколько восторгов, сколько разговоров!» [см.: {509}: 2–3].
Благодаря усилиям литераторов и педагогов елка вышла победительницей в борьбе со своими противниками. Новый обычай оказался столь обаятельным и чарующим, что отменить его так никому и не удалось.
Псевдонародная елочная мифология
Наблюдая за полемикой, которая велась вокруг елки с середины XIX века, можно увидеть, как параллельно с утверждением этого дерева в качестве рождественского символа намечается тенденция, свидетельствующая о поисках компромисса в вопросе о ней. В печати начали появляться тексты, где отчетливо было видно стремление связать праздник елки с русской народной культурой. Думается, что этот процесс носил вполне сознательный характер. Инициатива принадлежала людям, с одной стороны, лояльным к православной церкви, а с другой — не хотевшим лишать детей полюбившегося им праздника. Осознавая, сколь «благодетельна и желательна для детей праздничная елка» [см.: {507}: 10], они упорно боролись против ее отмены, считая это «безвредное развлечение» вполне «позволительным» [см.: {49}: 457]. Так началась работа по созданию новой елочной мифологии, где образу елки придавался как бы исконный, фольклорный (точнее сказать — псевдофольклорный) характер.
Последовательность и отдельные детали этого процесса сейчас уже трудно восстановимы. Однако, просматривая рождественские номера педагогических журналов, детской периодики, выходившие к Рождеству антологии, можно заметить, как в последней трети XIX века литература для детей начинает активно «насыщать» елку новыми значениями. Елку стали связывать (чаще всего в результате несложных контаминаций) с придуманными персонажами новогодней детской мифологии. (Аналогичные явления наблюдались и в других странах [см., например: 540].) Эти новые представления о елке явились результатом коллективной деятельности и свидетельствовали о рождении нового «елочного фольклора», на первых порах получившего распространение по преимуществу среди образованных слоев городского населения.
Каждый из созданных в это время образов имеет свою историю и закрепившиеся за ними характеристики, но, соединившись в одном мифе, они предоставили возможность создавать литературные сказки, легенды, стихотворения, пьески, предназначенные для праздника елки. Они же позволили внести разнообразие в елочный праздничный сценарий, что было весьма существенно, поскольку праздник елки в детских учебных и воспитательных учреждениях требовал от педагогов определенной программы его проведения. Думается, что именно этот слой псевдонародной «елочной» мифологии в большой степени способствовал укоренению елки на русской почве.
В новом для нее мире елка, продолжая оставаться сезонным растительным символом, стала связываться не столько с Рождеством, сколько с Новым годом и зимой, а пространственно — с лесом. Одно из первых стихотворений о русской елке, растущей в лесу и попавшей на праздник, было написано в 1855 году И. С. Никитиным и называлось оно «Елка»:
Одиноко вырастала
Елка стройная в лесу, —
Холод смолоду узнала,
Часто видела грозу.
Но, покинув лес родимый,
Елка бедная нашла
Уголок гостеприимный,
Новой жизнью зацвела.
Вся огнями осветилась,
В серебро вся убралась,
Словно вновь она родилась,
В лучший мир перенеслась.
Дети нужды и печали!
Точно елку, вас, сирот,
Матерински приласкали
И укрыли от невзгод. [см.: {295}: 215]
Теперь из лесу ее приносили Мороз, русский «старичок», «срубивший нашу елочку под самый корешок», «старички-кулачки» (что-то вроде русифицированных гномов), о которых рассказывала своим внукам бабушка, видевшая в лесу, как они заготавливали елки [см.: {360}], зима, которая «стучится к нам во двор / С свежей елочкой» [см.: {22}: 441], или же «бабушка Зима», как в известном стихотворении В. А. Соллогуба 1872 года «Зима»:
Снегом улица покрылась…
Вот уж и сама
В гости к нам заторопилась
Бабушка зима.
Вся под белой пеленою
Елочку несет
И, мотая головою,
Песенку поет:
Дети, к вам на радость вашу
Елку я несу…
Елку всю я изукрашу,
Лакомств припасу.
Будут всякие игрушки:
Мячики, коньки,
Избы, куклы, погремушки,
Звери и волчки. [см.: {426}: 1]
Обложка к книге «Сборник „Елка“. Книжка для маленьких детей» (Пг., 1918)
Елка, таким образом, становилась не только героиней торжества, но и посланницей русского зимнего леса. На ее ветвях в качестве украшения появились имитирующая снег вата («Ватный снег внизу лежит / Наверху звезда блестит…» [см.: {88}: 67]), блестки, изображающие иней, шишки, грибочки и прочие лесные атрибуты. Вокруг елки закружились «снежинки» — девочки, наряженные в белые марлевые платьица. На праздник елки к детям начали приходить лесные жители: зайчики, белочки, ежики, волки и медведи. Ставились сценки с их участием, в том числе и народные сказки о животных («Теремок», «Теремок мышки», «Как комар убился» и пр.).
Если елки для
