Золотой немецкий ключ большевиков - Мельгунов Сергей Петрович
Приведенный документ должен быть сопоставлен с другим, значащимся под № 3 и воспроизводящим «протокол» 2 ноября 17 г. об извлечении из архива Департамента Полиции, по распоряжению Совета нар. комиссаров и по приказу представителей немецкого штаба в Петербурге, циркуляра ген. – штаба от 9 июня 1914 г. о мобилизации немецкой промышленности и циркуляра 28-го ноября об отправке во враждебные страны специальных агентов для уничтожения материальных складов противников. Прежде всего возникает вопрос: кто такие Поливанов и Залкинд, выполнявшее столь ответственное поручение уже начиная со 2-го ноября, т. е. в первый день, когда, может быть, Троцкий появился в комиссариате ин. дел. Вот как сам Троцкий рисовал на вечере воспоминаний 7 ноября 1920 г. обстановку в первый день своего комиссарства – в полном соответствии с тем, что мы знаем с другой стороны: «Когда я один раз приехал, причем это было не в первый день, а дней через 5-7 после взятия нами власти, то мне сказали, что никого здесь нет. Какой то князь Татищев сказал, что служащих нет, не явились на работу. Я потребовал собрать тех, которые явились»… «Но – признает Троцкий – я ушел не солоно хлебавши. После этого Маркин[93] арестовал Татищева, барона Таубе и привез их в Смольный, посадил в комнату и сказал: «Я ключ достану через несколько дней»… и когда Маркин вызвал меня дня через 2, то этот Татищев провел нас по всем комнатам» …[94] При Маркине терся молодой человек пет 25, без руки, фамилия его, кажется, Поливанов, приват-доцент… работал он не на секретных ролях. Кто рекомендовал его Маркину, не знаю. Там был из партийных Залкинд. Маркин его более или менее усыновил. Но потом оказалось, что Поливанов был членом союза русского парода…. обнаружил…. большое пристрастие к спиртным напиткам и даже были сведения, что он принимал разные приношения». Вероятно ли, что Поливанов мог исполнить ответственные поручения, да еще стоять по подписи на первом месте по сравнению с Заклкиндом?
Вероятно ли, что 2-го ноября в указанной обстановка представители комиссариата иностр. дел могли уже изымать копии из архива департамента Полиции? Зачем немцам надо было, если они даже фактически это могли, проявлять такую необычайную спешность по изъятие циркуляра своего генеральпаго штаба на другой день после крушения гатчинского фронта, т. е. наступления отряда Керенскаго-Краснова на Петербург, когда большевики отнюдь не чувствовали себя еще победителями, и им не было дела до старых циркуляров, к тому же, как мы знаем, еще и 15 г. опубликованных французским министерством иностранных дел и свидетельствующих лишь о подготовке Германией войны? Подобный «протокол» 2-го ноября составлен быть не мог – это ясно. Также совершенно невероятно и уведомление Совета, народных комиссаров об изъятии, произведенном не позже 16-го ноября, из досье «измена Ленина» распоряжение Рейхсбанка от 2-го марта 17 г. Непонятно, почему изъято это было произведено по инициативе частя членов Совета народных комиссаров, к числу которых документ относит и лиц, не входивших в состав управляющей головки (напр. Володарского).Надо предположить, что «педантичный нотариус» революционнаго дела почему то вдруг снова проявил необычайную наивность, открыто поручив неизвестному ему Поливанову изъять самый компрометирующей документ. Еще большее легкомыслие надо допустить со стороны отошедшего в небытие Временного Правительства, которое на полках архива министерства юстиции, в папке об измене большевиков, имело убийственный документ против Ленина и молча хранило его. Надо допустить болезненное ослабление памяти членов Временного Правительства и деятелей контрразведки, настаивающих так определенно на преступности руководителей большевизма и умалчивающих в своих позднейших воспоминаниях о тех прямых уликах, которая были в их руках. Поливанов и Залкинд уже 16 ноября могли проверить официальная книги стокгольмского банка – допустим, даже «большевистского как утверждает комментатор американских документов, отмечая приезд в Петербург в январе 18 г. одного из директоров Нио-банка, американца Олафа Ашберга. Все это так несуразно, не говоря уже о самой довольно таки странной комбинации имен в документе от 2 марта, что не стоит подвергать текст дальнейшей критике. Как этот «документ», так и многие другие, поражают своей неряшливостью, которую можно объяснить только непритязательностью мало в чем разбиравшихся и наивных покупателей. Некоторые фамилии, которые появляются на фотографических пленках, как, например, Механошнн, Иоффе (документ № 3) в значительной степени объясняются случайной возможностью для фальсификаторов доказать аутентичность той или иной подписи и придать авторитет всему документу (у Семенова имеется и соответствующий рассказ о такой «случайной возможности». Первая серия в сущности касается связи большевиков и немцев после переворота – уличающий материал о 17-ом годе врывается лишь случайным штрихом в документы 18 г. Напр., в документе № 5 русское отделение немецкого генеральнаго штаба сообщает 25-го октября о посылке в Россию офицеров, хорошо знающих русский язык и обычая страны, – посылаются эти немецкие офицеры согласно де решению, принятому на польском совещании представителей генерального штаба и демократа революционной России в лице Ленина, Троцкого, Раскольникова и Дыбенко. Документ 35 уже расширяет рамки польской конференции в Кронштадте (это после изобличения и бегства Ленина и Зиновьева из Петербурга!) и говорит об участии в ней Ленина, Зиновьева, Каменева, Раскольникова, Дыбенко, Шишко, Антонова, Подвойскаго, Крыленко и Володарскаго – конференция эта постановила организовать военнопленных в особый корпус, одетый в русскую военную форму… Основной целью документов, собранных комитетом Сиссона, являлось представление правительству Соединенных Штатов материала, который свидетельствовал бы о продолжающейся связи большевиков с немцами – это должно было «противодействовать тенденции признания советской власти, которую вкупе с другими проводил, например, представитель американского красного креста Робинс. Вероятно, поэтому и сочинено было послание от 8 января 18 г., говорившее об ассигновании 50 мил. руб. на содержание красной гвардии[96].
Слишком очевидно, что утверждение об аутентичности материала первой серии вашингтонскаго издания должны быть отброшены. Эти документы не могут служить историческим источником для выяснения вопроса о договоре большевиков с немцами и о получении первыми денег. Скорее они могли бы послужить на пользу теории о «легенде». Какое же значение могут иметь захваченные документы, напечатанные «мелким шрифтом» в приложении, – те самые, которые выделил Милюков, как полученные из другого источника? Среди них, хронологически относящихся к 1914-15 г. г., по какой то странной случайности фигурирует циркуляр имперского банка 2-го ноября 17 г., адресованный представителям Ниа-банка, Дисконте и др. и гласящий, что между имперским банком и русскими революционерами Зиновьевым и Луначарским закончены переговоры, согласно которым имперскиё банк обязался поддерживать пропаганду в России при условии, что пропаганда эта будет находиться в соответствия с деятельностью немецких армий на фронте. Циркуляр пояснял, что указанные революционеры обратятся через посредство финансистов, среди которых перечислялись Рубинштейн, Варбург и Парвус. В моей копии «документ» этот отнесён по крайней мере более соответственно к 1915 году.
Переговоры большевиков в ноябре 17 года через банкира Рубинштейна уже слишком бросаются в глаза своей фантастичностью. Документ № 69 от 18 июня17 г. ставит последнюю точку: представитель копенгагенскаго банка Гаиаеиа Свенсон уведомляет Руффнера в Гельсиигфорсе, что Дисконте внесло на счет Ленина в Кронштадте 315 т. марок. И уже совсем сенсационное сообщение Фюрстенберга Рафаилу Шауману в Гапаранде 21 сентября о том, что банкирский дом Варбурга, согласно телеграмме рейнско-вестфальскаго синдиката, открыл счет для «предприятия товарища Троцкого – на покупку оружия и организацию его транспорта». 9 октября Фюрстенберг спешит уведомить «господина Антонова» в Гапаранде, что просьба «товарища Троцкого» выполнена и что со счета Синдиката взято 400 т., который переданы тов. Соне – она обратится к Антонову о этом письмом и внесет ему указанную сумму. Последнюю телеграмму Милюков цитирует без всяких оговорок, считая достоверность ея вполне убедительной, – еще раз приходится повторить: неужели контрразведка, имея такие сенсационные материалы, хранила их про запас для проблематичного суда и оперировала с теми, что большевики окрестили «переверзевскими фальсификациями»? По существу же можно ли допустить, что Ганецкий, достаточно осведомленный о судьбе своих ближайших товарищей, мог бы передавать Антонову 19 сентября старого стиля, что деньги в размере 400 тыс. крон. на «предприятие товарища Троцкого» будут переданы ему «тов. Соней» (во французском тексте, Милюков цитирует «Сеня» – Суменсон). Неужели Суменсон, находившаяся под арестом и выпущенная под залог 21-го сентября, могла в то время фигурировать на ролях посредницы?…[96] Нет, без всяких колебаний нужно отвергнуть всё эти сенсации, как очень грубую и неумную совершенную подделку.
