Павел Бирюков - Биография Л Н Толстого (том 1, часть 1)
Вот этот список, служащий продолжением уже приведенного в главе "Отрочество":
Название произведений. Степень влияния.
Евангелие Матфея. Нагорная проповедь Огромное.
Стерн. "Sentimental Journey"
("Сентиментальное путешествие") Очень большое.
Руссо. "Confession" ("Исповедь"), Огромное.
"Emile" ("Эмиль"), Огромное.
"Nouvelle Heloise" ("Новая Элоиза") Очень большое.
Пушкин. "Евгений Онегин" Очень большое.
Шиллер. "Разбойники" Очень большое.
Гоголь. "Шинель", "Ив. Ив. и Ив. Ник.",
"Невский проспект", "Вий" Большое.
"Мертвые души" Очень большое.
Тургенев. "Записки охотника" Очень большое.
Дружинин. "Полинька Сакс" Очень большое.
Григорович. "Антон-Горемыка" Очень большое.
Диккенс. "Давид Копперфильд" Огромное.
Лермонтов. "Герой нашего времени",
"Тамань". Очень большое.
Прескотт. "Завоевание Мексики" Большое.
Рядом с этим Лев Николаевич испытывал на себе и тяжелое влияние тех условностей, которым подчинена была его барская жизнь. Одним из таких влияний было так называемое "comme il faut" (*). Он посвящает описанию этого влияния целую главу своей "Юности". Мы берем из нее только самое существенное.
(* "Как должно". *)
"Чувствую необходимость, - говорит Лев Николаевич, - посвятить целую главу этому понятию, которое в моей жизни было одним из самых пагубных, ложных понятий, привитых мне воспитанием и обществом.
Мое любимое и главное подразделение людей в то время, о котором я пишу, было на людей comme il faut и на comme il ne faut pas. Второй род подразделяется еще на людей собственно не comme il faut и простой народ. Людей comme il faut я уважал и считал достойными иметь со мной равные отношения; вторых - притворялся, что презираю, но, в сущности, ненавидел их, питая к ним какое-то оскорбленное чувство личности; третьи для меня не существовали - я их презирал совершенно. Мое comme il faut состояло, первое и главное, в отличном французском языке и особенно в выговоре. Человек, дурно выговаривавший по-французски, тотчас же возбуждал во мне чувство ненависти. "Для чего же ты хочешь говорить как мы, когда не умеешь?" - с ядовитою насмешкой спрашивал я его мысленно.
Второе условие comme il faut были ногти длинные, отчищенные и чистые; третье было уменье кланяться, танцевать и разговаривать; четвертое, и очень важное, было равнодушие ко всему и постоянное выражение некоторой изящной, презрительной скуки.
Страшно вспомнить, сколько бесценного, лучшего в жизни шестнадцатилетнего времени я потратил на приобретение этого качества. Но ни потеря золотого времени, употребленного на постоянную заботу о соблюдении всех трудных для меня условий comme il faut, исключающих всякое серьезное увлечение, ни ненависть и презрение к девяти десятым рода человеческого, ни отсутствие внимания ко всему прекрасному, совершающемуся вне круга comme il faut, - все это еще было не главное зло, которое мне причиняло это понятие. Главное зло состояло в том убеждении, что comme il faut есть самостоятельное положение в обществе, что человеку не нужно стараться быть ни чиновником, ни каретником, ни солдатом, ни ученым, когда он comme il faut; что, достигнув этого положения, он уже исполняет свое назначение и даже становится выше большей части людей.
В известную пору молодости, после многих ошибок и увлечений, каждый человек обыкновенно становится в необходимость деятельного участия в общественной жизни, избирает какую-нибудь отрасль труда и посвящает себя ей; но с человеком comme il faut это редко случается. Я знал и знаю очень, очень много людей старых, гордых, самоуверенных, резких в суждениях, которые на вопрос, если такой задастся им на том свете: кто ты такой? и что ты там делал? - не будут в состоянии ответить иначе, как: "je fus un homme tres comme il faut" (*).
(* "Я был человеком очень комильфотным". *)
Эта участь ожидала меня" (*).
(* Полн. собр. соч. Л. Н. Толстого. Т. I, с. 381. *)
Как сказал Лев Николаевич в разговоре с немецким биографом Левенфельдом, рядом с учебными университетскими занятиями, вообще мало интересовавшими его, в нем развился интерес к самостоятельной умственной работе, вызванный данной ему темой сравнения "Esprit des lois" Montesquieu с "Наказом" Екатерины.
Дневники Льва Николаевича того времени полны мыслями, заметками и комментариями к этой работе, и рядом с этой работой толпится целый рой мыслей, как будто рассудок, прежде спавший и вдруг пробужденный, принялся за деятельную работу во всех областях своих.
В марте 1847 года Лев Николаевич лежал в казанской клинике по какому-то нездоровью. Досуг болезни, больничное одиночество наводили его на размышления о значении разума.
"Общество есть часть мира. Надо Разум согласовать с миром, с целым, познавая законы его, и тогда можно стать независимым от части, от общества".
Мы видим из этой заметки, что 18-летний юноша уже носил в себе зачатки будущего анархизма.
Замечая в себе проявление страсти к знанию, Лев Николаевич сейчас же спохватывается и, опасаясь уйти в теорию, задает себе вопросы о приложении знания к практике, а главное, к выработке в себе нравственного идеала и нравственного поведения.
Так, он записывает между прочим в своем дневнике того времени (март 1847 г.):
"Я много переменился, но все еще не достиг той степени совершенства (в занятиях), которого бы мне хотелось достигнуть. Я не исполняю того, что себе предписываю; что исполняю, то исполняю не хорошо, не изощряю памяти. Для этого пишу здесь некоторые правила, которые, как мне кажется, много мне помогут, ежели я буду им следовать:
1) Что назначено непременно исполнить, то исполняй, несмотря ни на что.
2) Что исполняешь, исполняй хорошо.
3) Никогда не справляйся в книге, что забыл, а постарайся сам припомнить.
4) Заставляй постоянно ум твой действовать со всею ему возможною силою.
5) Читай и думай всегда громко.
6) Не стыдись говорить людям, которые тебе мешают, что они мешают; сначала дай почувствовать, а ежели они не понимают (что они мешают), то извинись и скажи им это".
По поводу своей университетской работы он приходит к тому заключению, что в "Наказе" Екатерины проявляются два начала: революционные идеи современной Европы и деспотизм самой Екатерины и тщеславие ее; последнее начало преобладает. Республиканские идеи заимствованы ею из Монтескье. В заключение Лев Николаевич приходит к тому выводу, что "Наказ" принес больше славы Екатерине, чем пользы России.
Решившись оставить университет и переехать в деревню, Лев Николаевич дает себе обещание заниматься английским и латинским языком и римским правом, вероятно, чувствуя по этим предметам пробелы в своем знании.
Но по мере того, как приближалось время отъезда, планы и мечты о новой жизни расширялись, и, наконец, 17-го апреля 1847 года он записывает в своем дневнике:
"Перемена в образе жизни должна произойти; но нужно, чтобы эта перемена не была произведением внешних обстоятельств, но произведением души", и далее:
"Цель жизни есть сознательное стремление к всестороннему развитию всего существующего.
Цель жизни в деревне в продолжение двух лет:
1) Изучить весь курс юридических наук, нужных для окончательного экзамена в университет,
2) Изучить практическую медицину и часть теоретической.
3) Изучить языки: французский, русский, немецкий, английский, итальянский и латинский.
4) Изучить сельское хозяйство как теоретически, так и практически.
5) Изучить историю, географию и статистику.
6) Изучить математику - гимназический курс.
7) Написать диссертацию.
8) Достигнуть высшей степени совершенства в музыке и живописи.
9) Написать правила.
10) Получить некоторые познания в естественных науках.
11) Составить сочинения из всех тех предметов, которые буду изучать".
Вся последующая жизнь Льва Николаевича в деревне исполнена таких мечтаний, благих начинаний и серьезной искренней борьбы над самим собой в стремлении к совершенствованию.
С неподражаемою искренностью записывает он всякое уклонение от постановленного правила, всякое падение и снова собирается с силами на новую борьбу.
Отношение к женщинам уже тогда беспокоит его, и вот какой интересный совет дает он себе:
"Смотри на общество женщин как на необходимую неприятность жизни общественной и, сколько можно, удаляйся от них.
В самом деле: от кого получаем мы сластолюбие, изнеженность, легкомыслие во всем и множество других пороков, как не от женщин? Кто виноват в том, что мы лишаемся врожденных в нас чувств: смелости, твердости, рассудительности, справедливости и других - как не женщины? Женщина восприимчивее мужчины, поэтому в века добродетели женщины были лучше нас; в теперешний же развратный, порочный век - они хуже нас".
Опять мы видим зачатки позднейших взглядов на жизнь.
К этому же периоду относятся также и первые философские опыты Льва Николаевича.
Читая Руссо, Лев Николаевич пишет комментарии к его "Discours". Затем сохранилась его самостоятельная философская статья, написанная в 1846-47 году, т. е. когда ему было 18 лет. Статья эта носит название: "О цели философии". Причем философии дается такое определение:
