А Волков - Зодчие
- Вот и заработал!
- Ништо! У нашего брата спина дубленая!
К пушкарям подошел Ордынцев:
- Где мастер Мартын Туровец?
- Вон ходит, литцов110 проверяет. А ты кто же таков будешь?
- Меня царь поставил вашим главным начальником.
- Вона! К нам главные начальники сроду не заглядывали Али ты другого складу?
- Я другого складу и есть, - улыбнулся Федор Григорьевич и пошел к мастеру.
Мартын Туровец, родом с Украины, был одним из лучших знатоков пушечного дела. Литейщики боялись Туровца, но уважали за то, что без вины не наказывал, посулов и поминков из подчиненных не выколачивал, как другие мастера.
Старший мастер Туровец ходил с тонкой железной тростью: ею он наказывал виновных на месте преступления. Ребята выкрали трость. Туровец в тот же день приказал выковать новую - потолще. Стянули и эту. Мартын опять промолчал и обзавелся тростью еще более увесистой.
- Старика не перехитришь! - решили литцы и подбросили первую украденную трость.
Мартын ухмыльнулся, принял трость - тем дело и кончилось.
Федор Григорьевич подал Туровцу царский указ. Пока мастер читал, Ордынцев рассматривал его. Украинец был низкоросл, плотен; румяные щеки, живые серые глаза под кустистыми бровями. Щеки и подбородок мастер брил по украинскому обычаю, зато носил густые казацкие усы.
- Рад я, Федор Григорьевич, что убирают от нас Мусина-Пушкина. От него толку было, как вот от этой болванки! - Мастер ткнул ногой медную чушку. - И позволь ты мне, старику, сказать тебе прямое слово: коли ты сюда будешь заглядывать раз в год по обещанию, то и у тебя дело не пойдет.
- Я не затем сюда послан, чтобы только государево жалованье получать, заверил мастера молодой стольник.
- Ну тогда - добро пожаловать! - широко улыбнулся Туровец.
Ордынцев горячо принялся за дело. Работа вдали от грозного царского взгляда, вдали от дворцовых хитростей и сплетен увлекала Федора Григорьевича. На свои силы и способности он надеялся, и не напрасно. Он с головой ушел в работу. В скромном кафтане и высоких кожаных сапогах он с утра до вечера ходил по Пушечному двору, беседовал с мастерами и рабочими, старательно изучал премудрости литейного дела.
Нередко можно было видеть, как Ордынцев тащил вместе с работниками тяжелую пушку.
- Вот это боярин так боярин! - восхищались литейщики. - Такой наладит дело по-настоящему!
Работники полюбили Ордынцева, хотя он был строг и с первых же дней потребовал навести порядок на Пушечном дворе. Но нельзя было обижаться за строгость на человека, который сам работал не покладая рук и совсем не считаясь со своим высоким положением.
Дома Ордынцев читал латинские книги по литейному делу, закупленные по его просьбе посольскими дьяками за границей. Результаты упорной работы сказались скоро.
После наблюдений над выплавкой меди из руды и долгих размышлений Федор Григорьевич завел разговор со старыми литейщиками.
- Худо, литцы, работаем!
- А что тебе у нас не показалось? - обиделся Гаврюха Корень.
- Грязно, руды много попусту изводим, угар большой.
- Не нами заведено - отцы и деды так поставили.
- Не все ж по дедовскому разумению жить, надо и своим разумом раскидывать.
Ордынцев сделал чертеж новой печи, посоветовался с Мартыном и другими мастерами. Для опыта переложили одну печь - вышло хорошо. Стали перекладывать и другие печи.
Деятельность Ордынцева на Пушечном дворе не укрылась от внимания Ивана Васильевича, и царь был доволен, что его любимец оправдал возлагавшиеся на него надежды.
* * *
Голован стал известным на Москве мастером. Не раз предлагали ему в артелях место старосты, но Андрей отказывался, подобно Никите Булату. Не связываясь с мелкими хозяйственными хлопотами, Голован мог руководить сразу двумя стройками, отдавая одной утреннее время, а другой - вечернее.
Голован и Аким Груздь жили очень скромно, большую часть своего заработка зодчий откладывал на выкуп наставника.
По вечерам в домик Андрея часто заглядывали старший дворецкий и тиун Ордынцева.
Тишка Верховой, напротив, старался встречаться с молодым мастером как можно реже. Судя по себе, он ожидал от Андрея всяких неприятностей, вроде доноса о воровских делах его, Тихона, во время московского мятежа.
"И угораздила его нелегкая поселиться на нашем дворе! - злобно думал Тишка. - Нешто поджечь? А какой прок? Еще попадешься... А он все равно новый дом поставит - что ему, строителю!.."
А у тиуна были две дочери на выданье, и он мечтал породниться с Голованом, завидным женихом. Тиун и старший дворецкий любили слушать рассказы Андрея о том, как он ходил по Руси с Никитой Булатом. Об одном лишь умалчивал Голован: как он попал в кабалу к князю Оболенскому и как оттуда сбежал. Андрей опасался недаром: если бы его признания дошли до Мурдыша, княжеский тиун обязательно поднял бы кляузное дело, и много пришлось бы Головану потратить сил и денег, чтобы оправдаться перед дьяками, жадными до взяток.
В один из вечеров зашел разговор о том, как славится Псков мастерами-строителями, и о том, что немало искусных псковских мастеров ходит по Руси.
- Ты, небось, Ильин, многих встречал, как по свету хаживал? - спросил дворецкий.
- Встречал я многих, - ответил Голован, - да вот дивное дело: земляка своего, Постника Яковлева, ни разу не довелось встретить. И скажи, как на грех всегда получалось. Из Твери мы ушли, а он туда через неделю явился с учителем своим Бармой (я о том спустя время сведал). В Ярославль подрядились церковь строить, а Барма с Постником за месяц до нас кончили крепостные башни переделывать. Прямо как неведомая сила нас разводит!.. А работу их я видел: хорошо работают Постник с Бармой! Вот у кого поучиться бы!
Голован не знал, что его желание поработать с Постником и Бармой исполнится через несколько лет.
* * *
В 1549 году у Андрея скопилось пятьдесят рублей; этого было достаточно для выкупа Булата.
Бедствия русских полонянников породили небезвыгодный промысел: выкупать рабов из казанской и крымской неволи. Люди, которые этим занимались, имели охранные грамоты от обеих сторон.
Собрав на Руси деньги у родни невольников, посредники являлись в Казань или Крым, уплачивали условленное и везли освобожденный "ясырь"111, на который уже не нападали татарские разбойники. За страх и за хлопоты посредники брали немалую мзду.
С одним из таких посредников - касимовским татарином Хусаином Бекташевым, часто наезжавшим на Москву, - свел знакомство Голован. Он просил Хусаина разузнать, у кого в плену Булат, какой за него просят выкуп.
К великому разочарованию Андрея, пронырливый татарин не мог разыскать след Булата.
- Не горюй, бачка! - утешал его татарин. - Может, не пропал, жив! У них есть такой человек: свой полон скрыл, не хотел продавать. Ему, может, он больше польза давал, может добрый слуга. А может, твой старик далеко продавал: Крым, Кавказ, Туретчина. Тогда плохой дело! Не горюй, бачка, другой раз поехал, хорошо узнавал...
Но и новые поездки Бекташева не принесли утешительных известий: Булат был слишком надежно укрыт за высокими стенами Кулшерифова дворца.
Глава XIII
МУЗАФАР, СЫН СЕИДА
Сан первосвященника Казани переходил по наследству от отца к сыну. Духовными владыками казанских мусульман могли быть только члены знаменитого рода, происходившего от дочери Магомета - Фатимы, и ее мужа - Али.
- Ты - потомок самого великого пророка, ты будущий имам правоверных Казанского царства, - внушал Кулшериф старшему сыну, Музафару, когда тот был еще ребенком.
С юных лет Музафара усадили за изучение грамоты, хотя не забыты были и воинские забавы, приличные мужчине: верховая езда, уменье владеть саблей, стрелять из лука и пищали.
Когда Музафару исполнилось шестнадцать лет, его отправили учиться в Стамбул, в духовную школу: так требовал вековой обычай, и за его соблюдением зорко следило высшее турецкое духовенство и сам султан.
Прошло несколько лет ученья. Юноше не часто приходилось кататься в лодке по чудесной бухте Золотой Рог или гулять в тенистых садах, окружавших город. По целым дням сидел он за изучением корана и многочисленных толкований к нему. Священная книга мусульман написана языком темным и непонятным, и за многие столетия комментаторы написали груды книг, где на всевозможные лады изъясняется каждая строка корана. Будущий первосвященник должен превосходить ученостью всех правоверных, и Музафару приходилось корпеть в душной келье над свитками древних пергаментов.
С еще большим рвением наставники Музафара раздували в душе юноши вражду к гяурам - московитам.
Ежедневно и ежечасно внушалось будущему сеиду Казани, что Москва злейший противник всего магометанского мира, что ему, Музафару, предстоит почетная задача - вернуть то время, когда московские князья были покорными слугами татарских ханов. А в предвидении того времени, когда Музафар возглавит борьбу против Москвы, его обучали военному искусству.
