Лев Белоусов - Любовь диктаторов. Муссолини. Гитлер. Франко
Король и сам давно пришел к этой мысли, но он все еще побаивался своего грозного «слугу» и стоявших за его спиной германских фашистов. Природная осторожность сочеталась у Виктора-Эммануила с трусостью, он привык чаще идти на поводу у событий, нежели опережать их развитие. Вынашивая идею сместить Муссолини, он предпочитал опираться не на высокопоставленных фашистов, а на старую аристократию и армейский генералитет. И хотя эти силы активно подталкивали колеблющегося монарха к решительным действиям, стягивали к Риму верные короне войска и разрабатывали план ареста диктатора, инициатива нанесения первого удара исходила не от Виктора-Эммануила, а от старых товарищей дуче по партии. Они подготовили резолюцию Большого фашистского совета, в которой предусматривалась передача королю должности главнокомандующего итальянской армией и «высшей инициативы в принятии решений». И хотя Муссолини сохранял при этом пост премьер-министра, по сути дела, он лишался основных рычагов власти.
Дуче сомневался в серьезности намерений своих приспешников, хотя знал о них наверняка. Помимо информации полиции он получил письмо от Анджелы Курти Кучатти, в котором она уведомляла его о заговоре иерархов. Конечно, сама она ничего об этом не знала, и письмо было написано под диктовку Буффарини-Гвиди, стремившегося столь необычным способом предупредить Муссолини. Анджела, с которой у дуче сохранились теплые, но уже не постельные отношения, была одной из немногих, кому он мог поверить. Той же цели Буффарини-Гвиди пытался добиться, действуя через Ракеле. Со слезами на глазах она пыталась убедить мужа перед решающим заседанием БФС принять дополнительные меры предосторожности. Но даже когда она сообщила ему, что заместитель министра иностранных дел Бастианини подготовил 11 паспортов для заговорщиков на случай бегства за границу, Муссолини оставался упрямо глух и слеп. «Стоит мне свистнуть, — говорил дуче жене, — и они мне мигом зааплодируют». Он механически твердил, что ему следует опасаться только американских танков, а вечером состоится лишь обычная встреча и беседа товарищей. В тот же день тайком от мужа Ракеле встретилась с доверенным лицом Гиммлера полковником Дольманом и поведала ему о планах заговорщиков.
Муссолини мог нанести удар иерархам и генералам даже без помощи немцев. Почему он не сделал этого? Видимо, не только потому, что не был кровожадным, как писали впоследствии многие авторы. Дуче никогда прежде не проявлял колебаний в борьбе с политическими противниками. И хотя он расправлялся с ними не так жестоко, как Гитлер и Сталин, решимости ему было не занимать. Дело, вероятно, в другом. Муссолини не хотел вступать в борьбу. До сих пор он ощущал свою силу и опирался на мощную поддержку созданного им полицейского государства, партии, многих представителей имущего класса, генералитета, отдельных социальных слоев и групп. Теперь же этой могучей поддержки не было. Дуче вдруг ощутил вокруг себя пустоту. В стане противника оказались даже бывшие соратники. Земному «полубогу» был непривычен этот мертвящий душу вакуум, и он покорно брел навстречу судьбе, ведомый, словно бычок на заклание, сознанием неотвратимости происходившего. Как никто другой, он понимал, что арест заговорщиков мог лишь продлить агонию и отсрочить печальный финал, но не предотвратить его. И это сознание парализовало его волю и способность к борьбе.
24 июля 1943 года в знойной атмосфере Рима чувствовалась какая-то напряженность, «гнетущая тяжесть неизбежного висела в воздухе». Так Муссолини напишет через год в своих скороспелых мемуарах. На самом деле Рим ничего не знал о готовившемся перевороте и жил привычной жизнью.
Заседание БФС, который не собирался уже более трехе половиной лет, началось в 17.00. На нахмуренных лицах фашистских иерархов трудно было обнаружить что-либо, похожее на сочувствие или дружелюбие. О прежнем подобострастии не было и речи. Один и тот же вопрос мучил собравшихся: можно ли сохранить режим, пожертвовав Муссолини?
Дуче выглядел больным и усталым. Он открыл заседание и, прихлебывая молоко, начал говорить. В течение двух часов он всячески пытался оправдываться, хотя его никто об этом не просил. Затем слово взяли военные, а вслед за ними Гранди нанес основной удар. Страсти разгорелись, заседание затянулось далеко за полночь. Дуче угрюмо молчал, лишь изредка бросая злобные реплики. Впоследствии Гранди высказал предположение, что внутренне он был согласен с обвинениями и в тот момент хотел только одного — удалиться на покой в «Рокка делле Камминате». Но Муссолини не мог добровольно сложить полномочия. 20 лет обладая огромной властью и бесконтрольно распоряжаясь ею, он уже не мыслил себя вне этой власти, он привык к ней, поэтому принять решение об уходе самому в тот миг было ему не по силам.
Наконец резолюцию Гранди поставили на голосование. Его итог был предрешен: «за» проголосовало 19 человек, «против» — 8. «Вы вызвали кризис фашистского режима», — устало констатировал дуче и встал из-за стола. Заговорщики вышли из зала, оглушенные всем происшедшим и слегка удивленные тем, что все еще не арестованы. А Муссолини уже набирал номер Кларетты Петаччи. «Звезда померкла», — вяло промямлил он в трубку и в сопровождении секретаря фашистской партии Скорца отправился домой. Этот факт весьма примечателен: дуче, получивший, может быть, самый тяжелый удар в своей жизни, сразу поделился печальной новостью именно с Клареттой — женщиной, от которой он безуспешно пытался избавиться и которая оказалась ему необходимой в столь тяжкую минуту.
На следующий день личная драма Муссолини достигла кульминации: из всемогущего дуче он превратился в отставного диктатора, безропотно принявшего свое поражение. Напросившись на внеочередной прием к королю в надежде на его поддержку, Муссолини сам ускорил драматическую развязку. Дворец монарха был не лучшим местом для ареста, но у заговорщиков уже не оставалось выбора. «Надеюсь, вы не испытываете иллюзий в отношении того, как к вам относятся итальянцы, — дребезжащим голосом прогнусавил король на пьемонтском диалекте. — Вы самый ненавистный человек в Италии. У вас нет ни одного друга, кроме меня. О своей безопасности можете не беспокоиться. Я позабочусь об этом. Я решил, что маршал Бадольо — это тот человек, который сейчас нужен стране». Дуче вяло выразил опасение, что его уход спровоцирует беспорядки, но король уже не слушал.
При выходе из дворца Муссолини был остановлен капитаном карабинеров Виньери, который предложил ему сесть в санитарную машину с наглухо зашторенными окнами. Дуче повиновался, машина в тот же миг рванула с места и выехала из дворцового парка через запасные ворота. Охрана диктатора так и не дождалась своего патрона. Миновав несколько кварталов Рима, автомобиль остановился во внутреннем дворе казармы карабинеров. Только тут Муссолини понял, что оказался под арестом.
В тот же день вечером по радио было передано сообщение об отставке с поста премьер-министра «кавалера Бенито Муссолини». В стране сразу вспыхнули волнения. Глубокая ненависть и отвращение к фашизму наполняли тех, кто свергал статуи Муссолини и сжигал его портреты, кто громил помещения фашистской партии и ее организаций, кто избивал фашистов, срывая с них значки и форму, кто участвовал в многотысячных митингах и демонстрациях, жадно внимая речам антифашистских ораторов, вышедших из подполья. На Севере Италии стихийно началась всеобщая антифашистская забастовка. Маршал Бадольо ввел военное положение, установил комендантский час, бросил регулярные воинские части на подавление народных выступлений. Опасаясь за свою жизнь, многие фашистские функционеры обращались за помощью к полиции и карабинерам, но ни один из этих «рыцарей дубинки и касторки» не шелохнулся в защиту «любимого дуче», которому еще не так давно все они клялись в преданности до гроба.
Но сам Муссолини ничего этого не знал. В первые дни после ареста он еще не представлял себе в полной мере опасности, которая ему угрожала, и просил маршала Бадольо отправить его в «Рокка делле Камминате», где жили младшие дети Романо и Анна-Мария. Все, кто видел Муссолини после ареста, отмечают, что это был инертный, безропотный, покорный, не пытавшийся протестовать, безразличный ко всему человек, сломленный и увядший. «Я считаю себя на три четверти трупом, — писал он в письме своей сестре Эдвидже. — Я ни о чем не жалею и ничего не хочу». Дуче мгновенно скис, ницшеанский «сверхчеловек» кончился. Подарок Гитлера к его 60-летию — 24-томное собрание сочинений Ницше в голубом переплете — выглядел бы издевкой, если бы не был приготовлен заранее, еще до падения диктатора.
Вопреки ожиданиям дуче, под предлогом обеспечения его же безопасности, утром 27 июля он был вывезен в порт города Гаэта и посажен на корвет «Персефона», который вскоре бросил якорь у острова Понца. Десять дней он содержался в полной изоляции, а затем был перевезен на маленький остров Мадцалена у северного побережья Сардинии, почти целиком занятый итальянской военно-морской базой.
