Владимир Бушин - Тотальный проект Солженицына
Дело не только в липовой документальности и осиновой мемуарности. Еще отчетливей бросается в глаза, что «подполковник Иванов» очень мало похож на опытного чекиста с 30-летним стажем. В самом деле, какой же он чекист, если так непростительно путается даже в простых, легко проверяемых фактах, обстоятельствах, датах. Пишет, например, что сразу после выхода в 1962 году рассказа Солженицына «Один день Ивана Денисовича» Ростовское управление КГБ, где он служил начальником какого-то опять-таки неназванного подразделения идеологического отдела, начало «тщательное изучение ростовского периода жизни писателя», в частности, «тотальное изучение» его связей, т. е. начали, как у них говорят, «разработку объекта». Уже это вызывает сильное сомнение. Рассказ был напечатан по решению самого Хрущева, даже Политбюро, как веский довод в борьбе против «культа личности и его последствий». В самый разгар этой «борьбы». Все газеты, включая «Правду», «Известия», «Литературку», превозносили рассказ до небес, как знамение времени его выдвинули на Ленинскую премию, автор повсеместно прославлялся как боевой офицер, прошедший всю войну и оказавшийся «жертвой культа личности», и как решительный борец против него, – и в этой обстановке областное Управление КГБ начинает оперативную разработку автора как человека сомнительного, опасного? На кого рассчитаны такие байки?
Тут же читаем: «Круг выявленных соучеников по школе и сокурсников по университету оказался небольшим (все-таки прошло более тридцати лет)». И опять загадка: откуда тридцать? Если разработка началась сразу после появления «Ивана Денисовича» в 1962 году, а Солженицын окончил университет в 1941-м, то прошел лишь 21 год. Для опытного контрразведчика ошибка на целое десятилетие просто невероятна.
И дальше: «Люди эти жили в Ростове, Новочеркасске, Таганроге». Вероятно, и можно было найти в этих городах одноклассников и однокурсников Солженицына, но самые близкие давно жили не там: жена Наталья Решетовская и друг Николай Виткевич – в Рязани, Кирилл Симонян и его жена Лидия Ежерец – в Москве…
И просто смешно читать, что «были среди них редкие смелые люди, которые с уважением, даже с преклонением отзывались о великом писателе». По причине всеобщего захваливания никакой смелости, да еще редкой, тогда для этого не требовалось.
А как старый чекист мог написать такое: «В 60-70-е годы, с приходом к руководству КГБ Шелепина, а затем Семичастного, ключевые посты в КГБ как в центре, так и на местах стали занимать бывшие комсомольские работники…» Во-первых, Шелепин пришел не в 60-е годы, а в 1958-м и в 1961-м уже ушел. А Семичастный ушел в 1967-м, т. е. до названных Ивановым 70-х. Как может не знать этого любой чекист, который как раз в это время и работал? Тем более что Шелепин изрядно потрудился над сокращением органов безопасности. Он издал приказ, в котором говорилось: «Не изжито стремление обеспечить чекистским наблюдением многие объекты, где, по существу, нет серьезных интересов с точки зрения обеспечения государственной безопасности». И в соответствии с этим сократил 3200 оперативных работников. При нем внутренняя тюрьма на Лубянке пустовала (Л. Млечин. Председатели КГБ. М., 1998, с. 432–433). Поди, «тов. Иванов» тогда сам дрожал за свое место.
Дальше читаем, что, «когда Александр Исаевич начал «прогрессировать» в деятельности против системы социализма, немедленно поступили директивы об изъятии его опубликованных произведений». Подумать только: директивы! Но – чьи директивы и кому? Неизвестно. Это полная чушь: ни «директив», ни изъятий не было. «Новый мир», где были напечатаны к тому времени рассказы и очерки Солженицына, по-прежнему выдавался читателям библиотек. А отдельные издания в «Советском писателе» и «Роман-газете» в обстановке взвинченного ажиотажа были раскуплены. Что ж, ходили чекисты по домам, устраивали обыски и производили «изъятия» у граждан бесценных сочинений? Для таких сочинений надо искать дураков не у нас, а в другой деревне. Да и какой смысл изымать, коли все опубликованные к тому времени в советской печати писания Солженицына были тогда не только вполне приемлемы, но и расхвалены множеством высокопоставленных официальных и неофициальных глоток?
А «подполковник Иванов» присовокупляет: «Задача КГБ сводилась к пресечению распространения творчества А. И. Солженицына в официальных изданиях». При чем здесь КГБ? Для этого существовала цензура. Достаточно было дать ей указание, и «распространение» прекращалось.
Но вот, казалось бы, частность: «это был финал задуманного высшим карательным органом страны преступления». Тут двойная ложь – как бы объективная и чисто субъективная. Первая в том, что КГБ – это не карательный орган, а орган государственной безопасности. Карательным его называют только враги. А на самом деле карает суд. Вторая ложь в том, что кадровый работник КГБ, отдавший этой службе тридцать лет жизни, имеющий, по его признанию, «профессиональную гордость», не мог назвать КГБ «карательным органом», а себя, следовательно, считать карателем.
Наконец, еще и такой пассаж о преступлении века. «Иванов» признает, что «улик у меня нет, вещественных доказательств тоже. Оставалось только одно – кричать…» Такая глупость простительна простому смертному, но «Иванов»-то, матерый чекист, должен бы соображать, что кричать бессмысленно, если нет никаких улик и доказательств.
Немало странного, вызывающего недоумение и в обстановке операции, в общении «подполковника Иванова» с коллегами.
Так, начальник управления, вызвав его в кабинет, «строго предупредил о чрезвычайной секретности предстоящей беседы». Во-первых, надо ли начальнику такой организации предупреждать сотрудников о секретности? А главное, в чем состояла беседа? Неизвестно! Более того, никто не сообщил «Иванову» и о том, в чем суть самой операции, от него это даже стараются скрыть. И в то же время, после того как смертельный укол в ягодицу гения был сделан в Новочеркасске, «шеф» из Москвы «тихо, но твердо произнес:
– Все, крышка, теперь он долго не протянет.
В машине он не скрывал радости.
– Понимаете, вначале не получилось, а при втором заходе – все о'кей!
Но тут же осекся, посмотрев на меня и водителя».
То есть человек плохо владеет собой, просто проболтался. Ну допустимо ли такое лопоушество для специалиста, прибывшего из центра!
Да, проболтался, но ничего внятного и четкого все-таки не сказал, о смысле происшедшего можно было лишь гадать. Тем более странно слышать указание «Иванову»: «Все в порядке. Новочеркасские материалы направишь в центр». Какие материалы? Сообщить, что «все в порядке»? Но ведь «шеф» сам будет завтра в центре и может доложить начальству о всех подробностях «операции».
«Подполковник Иванов» рассказывает немало и других совершенно фантастических вещей из области его сферы деятельности. Например: «КГБ СССР направлял в Ростов заранее подготовленных иностранных писателей…» Что за чушь! К чему готовили этих писателей? Кто готовил? И каким образом КГБ мог посылать куда-то иностранцев, да еще и писателей, словно своих агентов? Как – по путевкам или в приказном порядке? Дальше: «Их подробно знакомили с ростовским периодом жизни Александра Исаевича, преследуя цель: дать материал для чернящих его зарубежных публикаций, – и так на протяжении многих лет…» Позвольте, а если иностранца, хотя и приехал он по приказу Шелепина в Ростов, вовсе не интересовал Солженицын? А если даже заинтересовал, то разве обязательно возникнет желание писать о нем, причем непременно в чернящем его духе? И сколько же писателей прислал КГБ «на протяжении многих лет»? По имени назван лишь чехословацкий журналист Томаш Ржезач, причем действительно только по имени – Томаш.
А вот «не очень популярная писательница из Канады» как раз не только не пожелала написать нечто анти-солженицынское, но, оказывается, еще и «публично разоблачила эту аферу КГБ». Где? Когда? Что именно сказала или написала? И почему дан обстоятельный портрет этой бесстрашной женщины, но в отличие от Ржезача скрыто ее имя? Зачем скрывать славное имя разоблачительницы КГБ? Наоборот, его надо протрубить на весь свет. Могу тут помочь: это известная писательница Мэри Досон. Она не раз бывала в разных краях нашей страны, даже в Сибири. И разоблачала она вовсе не КГБ, а Солженицына и Сахарова. К последнему из них она обратилась с открытым письмом. Оно было напечатано в «Литгазете» и начиналось так: «Я слышала, что вас наградили Нобелевской премией мира. Поздравляю! У вас есть теперь лицензия на то, чтобы распространять еще больше злостной клеветы о вашей собственной стране, кусать руку, которая вас кормит. Есть и у нас несколько отважных белых, которые борются за человеческие права для наших индейцев, но они не получают Нобелевских премий, т. к. Запад никогда не признается в каких-либо нарушениях прав человека».
Писательница предлагала большому ученому пошевелить мозгами и сопоставить некоторые факты: «Вы плачете об «отсталости» Советского Союза из-за того, что у вас нет прекрасных квартир, оборудованных всякими хитроумными штучками, какие есть у нас, и из-за того, что ваше мясо хуже нашего. Да, я была в нескольких квартирах в Москве и согласна, что они не так современны, как наши. Но ведь вы никогда не видели маленьких однокомнатных жестяных лачуг, в каждой из которых ютится целая семья лишенных всего на свете индейцев! Они живут так вовсе не потому, что они диссиденты, а потому, что индейцы. И не мучайтесь особенно из-за куска жесткого мяса в вашей тарелке!.. Это мясо, может быть, и не такое нежное, как наша вырезка, но очень немногие у нас могут позволить себе вообще покупать бифштексы». Так не потому ли скрыто имя писательницы Мэри Досон, чтобы читатель при желании не мог найти приведенный выше текст?
