Василий Молодяков - Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио
Тогда Гото решил прямо обсудить эту проблему со Сталиным, поскольку верил в силу личных контактов между «сильными мира сего». Сталин в те годы практически не встречался с иностранными некоммунистическими деятелями, но сделал приметное исключение для Кухара, с которым беседовал тет-а-тет, в присутствии только переводчика, а затем и для Гото.
Первая беседа Гото со Сталиным 8 января началась с прямого и, надо полагать, вполне откровенного обмена мнениями. Гото начал с того, что Китай сейчас находится в хаосе и оставлять его в этом положении крайне опасно. Сталин ответил, что решение китайской проблемы затруднено по трем причинам. Во-первых, это отсутствие в Китае единой центральной власти; во-вторых, вмешательство иностранных держав в китайские дела без должного знания и понимания внутриполитической обстановки и местных особенностей; в-третьих, возможность усиления в Китае – в условиях постоянного давления извне – ксенофобских и изоляционистских настроений. Согласившись с собеседником, Гото вернулся к своей излюбленной мысли, что поддержание мира на Востоке зависит от сотрудничества СССР и Японии, а в перспективе – и Китая. «Значит, Вы хотите, – переспросил Сталин, – чтобы Россия ничего не предпринимала в Китае, не посоветовавшись с Японией? Таково желание Японии?» Гото поспешил заверить, что это не так, но именно слаженность действий двух стран является залогом успешного поддержания мира и стабильности.
Согласившись в принципе с идеей японо-советских консультаций по китайским проблемам, Сталин спросил, что Гото считает нужным для их успеха. Гото начал с того, что японская дипломатия до сих пор в значительной степени ориентируется на США и Великобританию, но понимание необходимости проведения независимой внешней политики усиливается. Партнерство с Россией и Китаем стало бы проявлением ее независимости. Однако он снова выразил опасения относительно возможной «большевизации» Китая в результате деятельности Коминтерна, сделав вежливую оговорку, что понимает различие между этой организацией и советским правительством и что сам он Коминтерна не боится, но многие в Японии боятся.
Сталин начал с того, что в Китае идет интенсивная борьба угнетенных классов против угнетателей, которая и является главной причиной нестабильности. В таких условиях распространение идей коммунизма естественно и неизбежно. Коминтерн существует девять лет, продолжал Сталин, а нестабильность в мире возникла куда раньше. Переходя к отношениям Коминтерна с советским государством, Сталин не без иронии заметил: за границей одни считают, что правительство руководит Коминтерном, другие, что Коминтерн руководит правительством, но ни те, ни другие не правы. Коминтерн – международная политическая организация, охватывающая много стран, и т.д. Словом, повторение всего того, что десятью днями раньше политбюро постановило отвечать японскому гостю.
Гото напомнил, что пришел для обмена мнениями по конкретным вопросам, а не для общих политических оценок. В качестве основных недостатков политики России в отношении Китая он указал на недостаточное знание и понимание ситуации, а также на склонность к поспешным действиям. «Корни древней цивилизации в Китае очень глубоки, и новому общественному движению там трудно добиться успеха». Впрочем, признал Гото, и у японской политики в отношении Китая много недостатков. Сталин согласился и с первым, и со вторым, заметив, что главным недостатком японской политики является непонимание характера «нового общественного движения» в Китае. Новый национализм Китая, вызванный к жизни экспансией иностранных держав, аналогичен тому, который появился в Японии «семьдесят лет назад» (т.е. перед «реставрацией Мэйдзи») и укоренен в ее современной цивилизации.
Затем вопросы стал задавать Сталин. Собеседники поговорили о Чжан Цзолине (Гото заметил, что его режим непрочен и долго не продержится) и о бесперспективности ориентирования японской политики в Китае на США (Гото согласился), после чего Сталин поинтересовался идеями Гото относительно экономического сотрудничества. Гото ответил, что в этот раз собирался говорить только о китайских делах и попросил о второй встрече, которая состоялась 14 января. На сей раз почти весь разговор был посвящен рыболовной конвенции, но Сталин вновь заговорил о маньчжурском диктаторе, охарактеризовав его как реакционного и ограниченного националиста, не знающего окружающего мира и не понимающего происходящих в нем глобальных процессов.
Подводя итоги визита во время заключительной встречи с Чичериным 21 января, Гото вернулся к торговому договору и пакту о ненападении, заключить который советская сторона предлагала уже не раз. Премьер Танака уклонялся от заключения пакта, опасаясь негативной реакции со стороны США и Великобритании, о чем Гото прямо говорил Чичерину и Карахану. Руководство МИД ставило пакт в зависимость от рыболовной конвенции и торгового договора. Гото предлагал сценарий постепенного продвижения, предусматривавший вслед за заключением рыболовной конвенции подписание торгового договора и ряда концессионных соглашений, что подготовило бы правящие круги и общественное мнение Японии к переговорам о политическом соглашении. На это Чичерин ответил: «Советский Союз, со своей стороны, считает подписание как торгового договора, так и пакта о ненападении в высшей степени желательным. СССР к этому стремится и будет их приветствовать».
Визит в Москву стал «лебединой песней» Гото. Первоначально Танака предполагал, что оттуда его посланец отправится в Берлин на предмет выяснения перспектив сотрудничества трех держав. Однако граничащая с истерией нервозность британской и французской прессы вынудила отменить вторую часть поездки. В Германию поехал только Мори, но подробности его вояжа нам неизвестны.
По возвращении домой Гото выступил с несколькими лекциями о поездке, высоко оценивая экономические успехи СССР и призывая к расширению экономического и политического сотрудничества двух стран. В знак признания его заслуг в том же году он был возведен в графское достоинство. Но силы старого евразийца были на исходе, и 13 апреля 1929 г. Гото скончался. Как только это известие дошло до Москвы, Карахан пригласил к себе японского поверенного в делах Сако и вручил ему ноту: «Прошу Вас принять и передать вашему Правительству искреннее и глубокое соболезнование по случаю смерти графа Гото. Правительство СССР в полной мере разделяет скорбь японского народа, потерявшего в лице графа Гото выдающегося государственного деятеля, заслуги и труды которого по упрочению и дальнейшему развитию отношений и взаимного понимания между нашими странами столь высоко нами ценились и играли столь важную роль в деле политического, экономического и культурного сближения между СССР и Японией. Эта потеря особенно тяжела мне лично, поскольку многолетнее наше сотрудничество научило меня ценить высокие личные качества покойного графа».[134] Можно поверить в искренность Карахана, выходившую за пределы обычной дипломатической вежливости.
Несостоявшийся пактСо смертью Гото, за которой вскоре последовали советско-китайский конфликт на КВЖД и «Маньчжурский инцидент», и без того немногочисленные круги японских евразийцев-русофилов лишились наиболее влиятельной фигуры. Стало ясно, что основной позитивный импульс в развитии советско-японских отношений в двадцатые годы шел именно от него.
До начала 1932 г. отношения двух стран оставались неблизкими, но дружественными. Военный конфликт Особой Краснознаменной Дальневосточной Армии (ОКДВА) под командованием В.К. Блюхера с войсками Чжан Сюэляна на севере Маньчжурии в 1929 г. протекал при благожелательном нейтралитете японцев, видевших в «молодом маршале» несравненно более опасного противника.[135] Похожая картина повторилась и с началом «Маньчжурского инцидента» в сентябре-октябре 1931 г. Сами по себе эти события не имеют прямого отношения к теме нашего исследования, а потому рассматривать их мы не будем. Однако необходимо заметить, что в отечественной литературе они до сих пор освещаются тенденциозно, в антияпонском духе, как это принято в англо-американской историографии. Думается, пришла пора посмотреть на них по-новому, опираясь прежде всего на источники того времени, а не на сомнительные послевоенные «вердикты истории». Но это уже тема отдельного разговора.[136]
Так вот, с началом «Маньчжурского инцидента» японские дипломаты, желая заручиться нейтралитетом СССР, ссылались как на прецедент на его поведение во время конфликта 1929 г. Литвинов решительно отверг подобные аналогии, но воздержался от каких бы то ни было антияпонских акций.[137] Поэтому в критические месяцы осени-зимы 1931 – 1932 гг. советско-японские отношения выгодно отличались от отношений Японии с другими державами.
