Лев Остерман - О, Солон ! История Афинской демократии

Простая логика, хорошо известная каждому воину и даже каждому мальчишке. Если драка неизбежна, то надо действовать энергично, а не пытаться остановить противника уговорами и уступками — это только придаст ему силы. Да, но как же без взаимных уступок договориться мирным путем? Сколько раз с тех пор человечество из-за неуступчивости своих лидеров ввергалось в пучину кровопролития? Перикл считал, что на этот раз война неизбежна. Есть основание ему верить — ведь он до этого в течение 15 лет упорно избегал войны и откупался от спартанцев. Итак, спартанский царь Архидам во главе 60-тысячной союзной армии вторгся в Аттику. В соответствии со своей военной концепцией Перикл призвал всех жителей страны укрыться за стенами города. По свидетельству Фукидида: "… Выслушав речь Перикла, афиняне последовали его предложению и принялись вывозить с полей жен, детей и домашнюю утварь и даже уничтожали деревянные части домов. Овец и вьючных животных они переправили на Эвбею и на соседние острова. Тяжко было афинянам покидать насиженные места, так как большинство из них привыкло жить на своих полях… С грустью покидали они домашние очаги и святыни, которые всегда привыкли почитать со времен древних порядков как наследие предков".(II, 16) Стоит отметить два обстоятельства, ярко характеризующие Перикла как истинно демократического лидера. Во-первых, он стремился разделить со своим народом тяготы войны. Царь Архидам был в свое время гостем Перикла в Афинах ("гостеприимцем") и мог, по древнему обычаю, оградить личное имение Перикла от разорения. Поэтому Перикл, согласно Фукидиду…"… заявил афинянам в Народном собрании: то обстоятельство, что Архидам его гостеприимец, не должно послужить в ущерб интересам города. Поэтому в случае, если враг не разорит его домов и земли, как земли остальных граждан, то он, Перикл, передаст их в собственность государства, чтобы у граждан не возникло из-за этого против него никаких подозрений".(II, 13) Тем самым он заранее лишал себя единственного источника личного дохода. Естественно вспомнить столь же достойный поступок Солона, когда он дал деньги в долг накануне своей реформы. Второе — это уважение, с каким Перикл, ратуя за войну, скрупулезно разъясняет народу соотношение сил, состояние финансов и те факторы, которые по его мнению, позволяют афинянам рассчитывать на победу. Фукидид подробно пересказывает его аргументы. У нас для этого мало места, но все же несколько отрывков из его речи, ради иллюстрации, я процитирую: "Что касается нашей и их боевой силы и наличия средств, то знайте, что мы не слабее пелопоннесцев. Выслушайте об этом подробнее. Пелопоннесцы земледельцы и живут от трудов рук своих. И ни в частных руках, ни в казне денег у них нет. На долгие войны, да еще в заморских странах, они не решаются…..Если же они создадут какой-нибудь укрепленный пункт, то, конечно, смогут опустошать оттуда набегами отдельные части нашей страны и переманивать наших рабов на свою сторону. Однако это, разумеется, не сможет нам помешать на кораблях напасть на их землю… и тогда опустошение даже части Пелопоннесса будет для них важнее опустошения целой Аттики. Ведь у них не останется уже никакой другой земли, которую можно было бы захватить без боя, тогда как у нас много земли на островах и на материке. Так важно преобладание на море!.. Поэтому нам уже теперь следует как можно яснее мысленно представить себе такое положение, при котором нам придется покинуть нашу землю и жилища, ограничиться обороной города и войной на море и не вступать в порыве гнева в бой с далеко превосходящими сухопутными силами пелопоннесцев. Действительно, если мы даже и победим, то нам опять придется иметь дело с не меньшим числом врагов. А потерпи мы неудачу, то погибнет, кроме того, и наш союз — основа нашего могущества. Ведь союзники не останутся спокойными и восстанут, как только мы окажемся не в состоянии сдерживать их силой оружия…".(I, 140) И так далее, очень подробно — в этой и еще двух речах, которые воспроизводит Фукидид. Между тем Архидам двинулся к Афинам. Зная, что взять штурмом стену он не сможет, царь остановился в 12 км от города, начал опустошать его окрестности и вырубать сады, в надежде выманить афинян из укрытия. Действительно, впечатление было тягостное, и народ волновался. Но предоставим слово опять нашему историку: "Разорение родной земли на глазах граждан (чего молодежь никогда еще не видела, а старики помнили только со времен вторжения мидян), естественно, производило страшное впечатление, и поэтому весь народ и особенно молодежь считали необходимым идти на врага и не терпеть более опустошения родной страны. На улицах города собирались сходки, и граждане ожесточенно спорили друг с другом; одни требовали немедленного выступления на врага, а другие им возражали. Прорицатели провозглашали всевозможные вещания оракулов, которые всякий старался понять по-своему… Всеобщее возбуждение царило в городе. Народ был сильно раздражен против Перикла: люди совсем не вспоминали его прежних советов, но поносили его теперь за то, что он, будучи стратегом, не ведет их на врага, и винили во всех своих бедствиях. Перикл же, хотя и видел, что афиняне раздражены создавшимся положением и мрачно настроены, но все же решение свое не выступать против врага считал правильным. Поэтому он не созывал народного собрания или какого-нибудь другого совещания, опасаясь, что афиняне, не взвесив разумно положение дел, в раздражении могут наделать ошибок. Он приказал тщательно охранять город и старался по-возможности успокоить возбуждение народа".(II, 21) Плутарх в биографии Перикла добавляет к этой картине еще такие живые детали: "А между тем многие друзья приставали к нему с просьбами, многие враги грозили и обвиняли его, хоры пели насмешливые песни, чтоб его осрамить, издевались над его командованием, называя его трусливым и отдающим отечество в жертву врагам".(Перикл, XXXIII) Перикл все это вытерпел. Тем временем он послал эскадру из 150 кораблей в плаванье вокруг Пелопоннесса. Высаживаясь на берегу, афинские моряки опустошали прибрежные районы полуострова. Осенью Архидам вернулся в Спарту. Афины наказали за подстрекательство остров Эгину — изгнали ее жителей. Под командованием Перикла афиняне совершили рейд в окрестностях Мегар. На церемонии захоронения останков погибших в этом рейде воинов Перикл и произнес свою знаменитую "погребальную речь". Традиция предписывала описать в ней состояние дел и успехи Афинского государства. Я еще не раз буду цитировать фрагменты этой речи. Она так значительна, что великое множество людей в течение столетий находили в ней образцы гражданской доблести, черпали идеи демократии. Мне бы очень хотелось привести эту прекрасную речь здесь полностью, в связном виде, но, чтобы не прерывать рассказ о событиях, я ее перенес в приложение, которое читатель найдет в конце книги. Весною следующего, 430 года, союзные войска под командованием царя Архидама вновь осадили Афины. Все повторилось. Жители Аттики укрылись за стенами города. Крупная морская экспедиция, на этот раз во главе с самим Периклом, отправилась к берегам Пелопоннесса. Ситуация для спартанцев стала еще менее выгодной, чем в предшествующем году. В уже опустошенной стране им мало чем можно было поживиться. Афиняне же по-прежнему бесперебойно снабжались через Пирей, а для их мощного флота и десантов оставался легко доступным любой пункт на побережье полуострова. Стратегия Перикла оправдывалась. И вдруг… Как часто в Истории это «вдруг» прерывало, по всей видимости, неуклонное развитие событий. Порою кажется, что Судьба смеется над людскими замыслами, внезапно разрушая их и предоставляя последующим поколениям гадать о том, что было бы, если… Если бы, например, осознав бесперспективность своей войны, спартанцы отступили, и Афины под руководством Перикла еще с добрый десяток лет (ему едва исполнилось шестьдесят) продолжали укреплять и совершенствовать свою демократию? Итак, вдруг… на Афины обрушилась чума. Конечно, мы понимаем, что не совсем вдруг. В городе, в ужасной тесноте, скучилось все население страны. И все же болезнь кто-то в него занес. Нет страшнее испытания для моральной стойкости народа, чем смертоносная эпидемия. Как сохранить твердость духа перед смертью, которая из-за угла набрасывается на всех и каждого неведомо за что, неведомо когда? Вот нарисованная Фукидидом, картина чумы в Афинах: "Умирающие лежали друг на друге, где их заставала гибель, или валялись на улицах и у колодцев, полумертвые от жажды. Сами святилища вместе с храмовыми участками, где беженцы искали приют, были полны трупов, так как люди умирали и там. Ведь сломленные несчастьем люди, не зная, что им делать, теряли уважение к божеским и человеческим законам. Все прежние погребальные обычаи теперь совершенно не соблюдались: каждый хоронил своего покойника как мог. Иные при этом даже доходили до бесстыдства, за неимением средств (так как им уже приходилось хоронить многих родственников). Иные складывали своих покойников на чужие костры и поджигали их прежде, чем люди, поставившие костры, успевали подойти; другие же наваливали принесенные с собой тела поверх уже горевших костров, а сами уходили".(История, II, 52) Уж если такому пренебрежению и надругательству подвергался священный, как мы помним, для древних греков обряд похорон, то как могли устоять все остальные нравственные нормы поведения, и без того уже не очень прочные? Фукидид продолжает: "И вообще с появлением чумы в Афинах все больше начало распространяться беззаконие. Проступки, которые раньше совершались лишь тайком, теперь творились с бесстыдной откровенностью. Действительно, на глазах внезапно менялась судьба людей: можно было видеть, как умирали богатые и как люди, прежде ничего не имевшие, сразу же завладевали всем их добром. Поэтому все ринулись к чувственным наслаждениям, полагая, что и жизнь, и богатство одинаково преходящи. Жертвовать собой ради прекрасной цели никто уже не желал, так как не знал, не умрет ли, прежде чем успеет достичь ее. Наслаждение и все, что как-то могло служить ему, считалось само по себе уже полезным и прекрасным. Ни страх перед богами, ни закон человеческий не могли больше удержать людей от преступлений, так как они видели, что все погибают одинаково и поэтому безразлично, почитать ли богов или нет. С другой стороны, никто не был уверен, что доживет до той поры, когда за преступления понесет наказание по закону. Ведь гораздо более тяжкий приговор судьбы уже висел над головой, и пока он еще не свершился, человек, естественно, желал по крайней мере как-то насладиться жизнью".(II, 53) Возникает вопрос, почему под ударами чумы так быстро рухнули нравственные нормы афинского общества? Мне кажется, что в этих чрезвычайных обстоятельствах выступила на первый план главная, хотя в обычных условиях и неявная, слабость афинян — отсутствие индивидуальной нравственной основы жизни. О нравственности не раз в дальнейшем будет идти речь. В это понятие вкладывают порой весьма различное содержание. Я буду впредь обозначать словом нравственность совокупность следующих качеств человека: справедливость, честность, терпимость, доброжелательность и участие к другим людям, готовность оказать им помощь. В Евангелии, где обобщен большой опыт общественной практики человечества, все это заключено в одной очень емкой фразе: "Итак, во всем, как хотите, чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними".(Матф. VII, 12) Сообщество людей не может быть ненасильственным и вместе с тем устойчивым без сплачивающего и организующего нравственного начала. Иногда его утверждает сам образ жизни сообщества. Например, в патриархальной крестьянской общине. Вспомните строки Гесиода: "Если несчастье случится, — когда еще пояс подвяжет Свойственник твой! А сосед и без пояса явится тотчас". Это — нравственность коллективная. Она питается взаимной выгодой и связана с определенной общественной структурой. Личная или индивидуальная нравственность определяется мировоззрением самого человека — религиозным или иным внутренним критерием добра и зла, достойного и постыдного. Таким критерием, в частности, может быть гуманистическое и культурное наследие прошлого. Когда традиционная патриархально-общинная нравственность в мире стала рушиться, а история культуры только начинала накапливать свой духовный багаж, люди несколько столетий жили в жестоком мире, где целиком господствовала сила. Потом мировые религии упорядочили, обосновали, организовали индивидуальную нравственность, а на ее основе — и новые коллективные. Однако любая коллективная нравственность разрушается, как только распадается соответствующее упорядоченное общество. Индивидуальная же нравственность может сохраниться и в качестве важного компонента войти в состав фундамента нового общественного устройства. Нравственность древних греков была чисто коллективной, унаследованной от первобытно-общинного строя. Законодательство Солона эту нравственность пыталось закрепить, а господство Афин в морской империи — разрушало. Религия афинян, как мы видели, не несла в себе нравственных начал. Поэтому, когда под ударами чумы в Афинах стал разваливаться общественный порядок, за ним последовала и нравственность афинян. Впрочем, не надо думать, что наступил полный хаос и город остался вовсе беззащитным. Две трети жителей Аттики эпидемию чумы пережило. Но люди в несчастье склонны искать кого-то в нем виноватого. Естественно, что гнев афинян обрушился на вернувшегося из экспедиции Перикла. Фукидид свидетельствует: "После второго вторжения пелопоннесцев, когда аттическая земля подверглась новому разорению да к тому же вспыхнула чума, настроение афинян резко изменилось. Они обвиняли Перикла в том, что тот посоветовал им воевать и что из-за него они терпят бедствия. Напротив, с лакедемонянами афиняне были теперь готовы заключить мир и даже отправили к ним послов (в отсутствие Перикла — Л.О.), которые, однако, вернулись, ничего не добившись. При таких безвыходных обстоятельствах афиняне и стали нападать на Перикла".(II, 59) Перикл собрал Народное собрание и обратился к нему с речью, которую воспроизводит Фукидид. Он начал словами: "Я ожидал вашего негодования против меня, понимая его причины, и созвал Народное собрание, чтобы упрекнуть вас, разъяснив, в чем вы несправедливы, гневаясь на меня и уступая бедствиям".(II, 59) Опять терпеливо и подробно он разъясняет афинянам военную обстановку и преимущества своей стратегии, старается вновь вдохнуть в них мужество. Периклу удалось убедить афинян продолжать обороняться, но раздражение народа, по-прежнему, искало выход. Враги Перикла тем временем не дремали. Некий Драконтид в форме исангелии обвинил его перед Народным собранием в хищениях (!) и предложил отстранить от должности стратега до тех пор, пока Перикл не отчитается в расходовании государственных средств за все 15 лет бессменного руководства Афинами. Враги Перикла знали, что он не сможет отчитаться в секретных суммах, израсходованных на подкуп спартанцев ради оттяжки начала войны ("на необходимое"). Суд состоялся. Обозленные афиняне приговорили Перикла к лишению гражданских прав и штрафу в 50 талантов. Едва не казнили — как полувеком ранее победителя в Марафонской битве, Мильтиада. Тем временем спартанцы, опасаясь чумы, ушли из Аттики. А на Перикла обрушились еще и личные несчастья: один за другим умерли оба его сына от первого брака и любимая сестра. Народ, "выпустивший пары" и ободренный снятием осады с города, уже раскаивался в своем решении. Афиняне просили Перикла вновь взять бразды правления в свои руки. Это было в конце того же 430 года. Одновременно, в знак своего уважения, Народное собрание приняло решение предоставить права гражданства сыну Перикла от Аспасии — Периклу младшему. Как сын иностранки он этих прав по закону не имел. Перикл отказался от избрания, потом уступил уговорам друзей, но дух его был надломлен. Осенью 429 года он заболел и после длительной болезни умер. Его похоронили в Керамике — рядом с Клисфеном. "Направляемая демократия" Теперь мы можем приступить к оценке "Золотого века" и роли Перикла в истории Афинской демократии. Начнем с рассмотрения своеобразного государственного устройства Афин этой поры. В первую очередь следует выяснить главный вопрос — о власти. Но прежде я хотел бы сделать одно отступление — обширное и на первый взгляд к делу не относящееся, а на самом деле — вполне уместное. Мы сейчас перенесемся почти на столетие назад и покинем Грецию, чтобы выслушать рассказ историка Геродота о воцарении в Персии Дария. В этом рассказе сопоставляются различные формы государственного устройства. Написан он как раз в эпоху Перикла. Более того. Известно, что Геродот читал фрагменты своего труда в Афинах и получил за это почетную награду. Он, как мы помним, принадлежал к числу членов приближенного кружка Перикла. Вполне вероятно, что Периклу был известен рассказ историка, и выраженные в нем мысли в дружеских беседах обсуждались. Эти мысли образуют фон, на котором яснее видны контуры здания новой государственности, построенного Периклом. Обратимся же к Геродоту. В третьей книге своей «Истории» он рассказывает, как однажды царь Камбиз, еще находившийся с армией в покоренном Египте, увидел во сне, что его брат Смердис завладел троном. Снам древние очень доверяли, а нравы были жестокие, и Камбиз, не теряя времени, подослал к брату убийцу. Убийством воспользовались другие два брата — из жреческого племени магов. Сон владыки оказался вещим. Один из магов был очень похож на Смердиса и под его именем объявил себя царем, а Камбиз тем временем умер, не успев возвратиться в столицу. Однако приближенные к трону знатные персы раскрыли обман, составили заговор и убили обоих магов. И вот семеро заговорщиков, в их числе Отан, Мегабиз и Дарий, держат совет о будущем устройстве государства. Первое слово Геродот предоставляет Отану: "По-моему, — говорит Отан, — не следует опять отдавать власть в руки одного самодержавного владыки. Это и неприятно и нехорошо. Вы знаете ведь, до чего дошло своеволие Камбиза, и испытали на себе высокомерие мага. Как же может государство быть благоустроенным, если самодержец волен творить все, что пожелает? И действительно, если бы даже самый благородный человек был облечен такой властью, то едва ли остался бы верен своим прежним убеждениям. От богатства и роскоши, его окружающих, в нем зарождается высокомерие, а зависть и без того присуща человеческой натуре. А у кого два этих порока, у того они уже все. Он творит множество преступных деяний: одни — из-за пресыщения своеволием, другие — опять-таки из зависти. Конечно, такой властитель должен бы быть лишен зависти, так как ему, как государю, принадлежит все. Однако самодержец по своей натуре поступает со своими подвластными совершенно противоположно. Ведь он завидует «лучшим» людям за то только, что те здравы и невредимы, а любит самых дурных граждан. Более всего он склонен внимать клевете. Это человек, с которым ладить труднее всего на свете. За сдержанное одобрение он распаляется, видя в этом недостаточную почтительность, а за высокое уважение он недоволен тобой как льстецом. Но вот я перехожу к самому плохому: он нарушает отеческие обычаи и законы, насилует женщин, казнит людей без суда. Что до народного правления, то… народ-правитель не творит ничего из того, что позволяет себе самодержец. Ведь народ управляет, раздавая государственные должности по жребию, и эти должности ответственны, а все решения зависят от народного собрания. Итак, я предлагаю уничтожить единовластие и сделать народ владыкой, ибо у народоправства все блага и преимущества".(История, III, 80) Итак, Отан высказывается в пользу демократии греческого образца. Опыт народного правления почерпнуть больше негде. Мы вправе усомниться, что этот опыт пришелся по душе персидскому вельможе. Но можем предположить, что демократическое государственное устройство представлялось наилучшим самому Геродоту, и в вымышленном разговоре знатных персов он поручил его защиту Отану. Однако послушаем дальше. После Отана говорит Мегабиз: "То, что сказал Отан об отмене самодержавной власти, повторю и я. Но что до его второго предложения — отдать верховную власть народу — то это далеко не самый лучший совет. Действительно, нет ничего безрассудней и разнузданнее негодной черни. Ведь тиран по крайней мере знает, что творит, а народ даже и не знает. Откуда же в самом деле, у народа разум, если он не учен и не имеет никакой врожденной доблести? Очертя голову, подобно весеннему потоку, без смысла и рассуждения, бросается народ к кормилу правления. Пусть ценит народное правление лишь тот, кто желает зла персам! Мы же облечем верховной властью тесный круг высшей знати (в их числе будем и мы). Ведь от «лучших» людей, конечно, исходят и лучшие решения".(Там же, III, 81)