Владимир Мединский - О жестокости русской истории и народном долготерпении
Мне возразят: Президентов США тоже вон как охраняют. Возможно. Но я и не считаю США здоровой страной, с которой необходимо брать пример.
В общем, цари-нувориши — такое же исключение из правила, такая же историческая случайность, как купцы-нувориши, расточавшие свои случайные богатства в пьяном кураже по кабакам и публичным домам.
Давайте подумаем еще вот о чем: как отразились эти цари в русском народном сознании. Анна Иоанновна с ее фаворитом Бироном и «бироновщиной» уже века служит своего рода историческим пугалом.
К Елизавете отношение не злое, но скорее насмешливое, легкое — под стать ей самой.
Веселая царицаБыла Елисавет:Поет и веселится,Порядка только нет.[61]
Екатерину Великую дворянство боготворило — «Золотой век Екатерины». Но при этом в ней ценили не любовь к парадным платьям и роскошным каретам.
У А.С. Пушкина Екатерина ведет себя как раз в полном соответствии с народным идеалом простоты, в том числе простоты в одежде и украшениях. Пожилая дама, которую встречает капитанская дочка Маша Миронова в садах Царского Села, выглядит как небогатая дворянка.[62] Чтобы читатель мог полюбить Екатерину, Пушкин просто не мог описать ее иначе.
Малокультурная и грубая Анна Иоанновна — Хлынов в юбке, и притом Хлынов/Тит Титыч на случайно занятом ею троне. В народное сознание она вошла именно как царь «ненастоящий».
Екатерина II имела права на престол еще меньше, чем Анна, но стала в представлении людей настоящей царицей. То есть вела себя просто, естественно и притом поддерживала идеи просвещения, сама писала фельетоны и пьесы, помогала Сумарокову и Державину.
И высшие царедворцы XVIII века оценивались так же. Расфуфыренный, как павлин, Шувалов вообще не оставил о себе никакой памяти в народе.
Прочно запомнился Алексей Орлов, который любил кулачные бои, в праздники ходил по улицам Москвы и запросто разговаривал с «простым народом». Единственным украшением, которое носил до конца своих дней Алексей Орлов, был железный перстень, подаренный Сен-Жерменом. Он же вносил правки в переводы с французского, если переводчики врали.
Наказание шпицрутенами.
Отвратительное действо, перенятое, кстати, из прусской армии. Даже слова русского для предмета пыток — и то не смогли подобрать
Григорий Потемкин мог при желании есть исключительно фуа-гра на золоте. Но он, составляя сложнейшие планы развития артиллерийского парка России и чертя мудреные формулы, прихлебывал обожаемые им кислые щи из стеклянной бутыли с широким горлышком, чтобы не накапать на чертежи.
Александр Пушкин знал историю как профессиональный историк. Писал стихи на французском[63], профессионально фехтовал и стрелял из пистолетов, сидел на коне так, что во время путешествия на юг получал предложения вступить на военную службу. И притом тратил деньги на книги, а не на наряды. Не будь Пушкин прост и доступен, и ему не стать бы народной легендой.
Все эти люди: и цари, и царедворцы, и «рядовые» дворяне (как камер-юнкер Пушкин) в глазах иностранцев сочетали несочетаемое: неприхотливость в быту и высокий уровень культуры. А свое высокое положение в обществе ценили в гораздо меньшей степени, чем европейцы.
Как писал Николай Некрасов, перефразировав недоуменные слова графа Ростопчина, сказанные после восстания декабристов:
В Европе сапожник, чтоб барином стать,Бунтует, — понятное дело!У нас революцию сделала знать:В сапожники, что ль, захотела?..[64]
Впрочем, пока мы говорили только о бытовой неприхотливости русских вне зависимости от сословного статуса. Миф же — не только об этом.
Миф — о том, что русские якобы были всегда неприхотливы и в общественной жизни. Их устраивала жесткость, даже жестокость властей. Им нравилось быть рабами начальства.
Проверим, насколько это соответствует действительности.
Рабы начальства: русские или немцы?
Невозможно оценивать поведение предков, исходя из современных представлений. Слишком многое в жизни людей XVIII, даже XIX веков кажется нам диким, жестоким, нелепым. Но все познается в сравнении: надо сравнить, как вели себя и как осознавали себя люди в одну и ту же эпоху в разных странах.
Стоит проделать такую работу, и мы убедимся: совершенно разные оценки даются одним и тем же по смыслу событиям. Елизавета Петровна и Фридрих II Прусский — современники, люди середины XVIII столетия. Приведу два случая из придворной жизни этого времени, связанные с названными коронованными особами.
Случай первый. Петербург. Царица Елизавета Петровна из-за бессонницы вышла из своих покоев раньше обычного. И обнаружила: ее фрейлина, 15-летняя княжна Гагарина, сигает из комнаты вместе с каким-то гвардейским поручиком.
— Рано начинаешь, милая… Не обессудь… — вздохнула императрица.
Царица, как была в шлафроке (т. е. попросту в ночной рубашке), так за ухо и отвела юную фрейлину к дивану, разложила и собственноручно выпорола розгами. Если верить придворной легенде, княжна вопила так, что сбежавшиеся придворные стали просить царицу о прощении «подлянки». В их числе был и тот самый поручик.
Елизавета экзекуцию не прекратила, Гагарина получила сполна. Но позже царица пару поженила, а на их свадьбе пила водку, кричала «горько», плясала и закусывала своими любимыми морковными пирогами.
Случай второй. Резиденция прусских королей, Берлин. Юный принц Фридрих (будущий король Фридрих II Прусский) собирается жениться на некой Клариссе Риттер, бедной дворяночке. Его отца, тоже Фридриха, такой брак совершенно не устраивает. Чтобы остудить пыл принца, папа-король отсылает его подальше, предварительно излупив тростью. О дальнейших событиях есть две близкие версии. Согласно одной, король Фридрих I собственноручно лупил несчастную девицу Клариссу Риттер палкой, «пока окровавленные одежды не упали с нее в виде лохмотьев». Согласно другой версии, прусский монарх пригласил палача, а сам сидел в кресле и упивался воплями Клариссы… Ну да, опять же пока окровавленные одежды не упали. А потом отправил Клариссу в тюрьму, где содержались воровки и проститутки. Девицу отпустили из тюрьмы только после того, как Фридрих Фридрихович, будущий король, наконец, женился на креатуре его папы.
В этих историях оба монарха друг друга стоят, но поведение Елизаветы все же как-то… беззлобнее, что ли. А главное, у современников было совершенно одинаковое отношение к событиям такого рода — по обе стороны российско-прусской границы. Никак нельзя сказать, что немцы были возмущены поведением своего короля, а русские — своей императрицы. Король «справедливо» наказал негодницу, без всякого права посягнувшую на трон. Императрица, взяв в свой штат девицу Гагарину, тем самым взяла на себя и обязательства по ее воспитанию. А маменька и должна время от времени матерински посечь провинившееся чадо. Причем, явив строгость, императрица сразу же явила и «родительскую милость», устроив судьбу княжны, чем и вызвала умиленные всхлипывания современников.
Нравы, по нашим понятиям, нелепые[65], но в XVIII веке еще и не такое случалось. Как говорил Карлсон, который живет на крыше: «Пустяки, дело житейское».
Возмущаться начали потомки, когда в их головах заклубились новые идеи насчет прав человека, личного достоинства и так далее. Но мы отметим другое.
Во-первых, какие основания считать, что Россия чем-то отличается от Германии в худшую сторону? Чувства собственного достоинства и веры в свою неприкосновенность у немецких дворян было ничуть не больше, чем у русских.
Во-вторых, в России это ощущение своей личной неприкосновенности появилось раньше, чем в Германии. В России был такой Манифест о вольности дворянской от 18 февраля 1762 года. Согласно сему Манифесту, дворянин в принципе Телесному наказанию не подлежал. А в Германий такого Манифеста ни один король не издавал.
В России с конца XVIII века хотя бы небольшой процент всего населения, дворян, перестали пороть. По словам А.И. Герцена, 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь вышло «третье непоротое поколение дворян».
В Германии офицера-дворянина могли выпороть по закону до самого конца кайзеровского режима, то есть до ноября 1918 года.
В закрытых учебных заведениях Британии потомственных лордов и пэров пороли до середины XX века.
Некоторые ученые считают, что одна из причин заговора против Павла I как раз в том, что при нем от Манифеста о вольности дворянской стали отступаться и нескольких офицеров выпороли. Дворяне не собирались терпеть подобного безобразия, и Павел I пал жертвой очередного дворцового переворота.
