Илья Шифман - Александр Македонский
Вопрос, что заставило Александра предать огню дворец персидских царей, уже в древности вызывал споры [ср.: Плутарх, Алекс, 38]. Одни видели в его поступке сознательный акт, демонстрировавший, что задача, которую эллины ставили перед собой, выполнена. К их числу относился Арриан, умалчивающий о пиршествах Александра и о роли, которую сыграла Таис. Впрочем, и Арриан [3, 18, 12] замечает, что считает этот поступок Александра безрассудным и что никакого наказания древним персам здесь не было. Следует, однако, принять во внимание, что источники Арриана (прежде всего сочинения Каллисфена и Птолемея), а за ними и сам он умалчивают о фактах, компрометирующих Александра, в частности о разграблении Персеполя. Другие авторы видят в поджоге дворца следствие пьяных оргий, деяние, совершенное под влиянием распутной бабы горьким пьяницей, не ведающим, что творит.
Думается, что обе точки зрения, казалось бы спорящие между собой, отражают различные стороны одного и того же вопроса. Если учесть официальные цели восточного похода Александра, станет ясно, что уничтожение царского дворца в Персеполе в отместку за пожар на афинском Акрополе должно было явиться демонстрацией конечного торжества эллинов над извечными врагами – персами. Царь мог колебаться, ему могла претить роль варвара-разрушителя, слишком плохо согласующаяся с обликом «хорошего и прекрасного» эллинского аристократа, но слова Таис и энтузиазм его пьяных сотрапезников побудили Александра, также далеко не трезвого и потерявшего контроль над собой, сделать то, что он и сам желал и, несмотря на возражения Пармениона, в глубине души давно решил.
Однако и в Персеполе Александр не изменил своей линии на сближение с персидской аристократией. Сатрапом Персиды он назначил перса Фрасаорта, сына Реомитры [Арриан, 3, 18, 11]. Тиридату также нашлось место в царской свите.
Между тем Дарий III находился в мидийской столице Экбатанах (соврем. Хамадан). Традиция, восходящая к официальной македонской версии [там же, 3, 19, 1], приписывает ему желание отсидеться там и Дождаться, не устроит ли кто-нибудь из приближенных Александра заговор против него. Вероятно, слухи о брожении среди македонских аристократов и греков, находившихся при дворе, доходили до Дария и внушали ему некоторую надежду. Если бы Александр направился на север, то Дарий ушел бы в Парфию и Гирканию (вплоть до Вактрии), разоряя страны $ делая дальнейшее продвижение греко-македонских войск невозможным. Другая традиция [Руф, 5, 8, 2], отражающая слухи, циркулировавшие среди греко-македонских воинов, считает, что Дарий готовился к новой битве с Александром.
Александр не стал больше задерживаться в Персе-поле. Теперь ему нужен был Дарий – живой или (еще лучше) мертвый. Пока он был жив, положение Александра не могло быть прочным. Если бы Дарий сам и не стал эффективно бороться за восстановление государства Ахеменидов, то он все же превратился бы в знамя сопротивления царю-македонянину.
Александр направился в Экбатаны. Проходя через страну парэтаков, он разгромил их и поставил сатрапом также перса – Оксатра, сына Абулита, сатрапа Суз. По дороге Александру сообщили, что к Дарию будто бы явилось подкрепление. Александр ускорил движение и на 12-й день после выхода из Персеполя вступил в Мидию. Там выяснилось, что Дарий собирается бежать. Македонский царь приказал идти еще быстрее. Когда он находился в трех днях пути от Экбатан, к нему прибыл Бистан, сын Артаксеркса III Оха, и сообщил, что Дарий уже пять дней как бежал [Арриан, 3, 19, 2–5]. В Экбатаны Александр вошел, не встретив сопротивления. Сатрапом Мидии он назначил перса Оксодата, незадолго перед тем посаженного Дарием в тюрьму [там же, 3, 20, 3].
Здесь, в Экбатанах, Александр совершил акт большого политического значения: отправил на родину фессалийских всадников и прочих союзников-греков, полностью выплатив условленное жалованье и добавив сверх этого для раздачи воинам 2 тыс. талантов. Этим своим поступком Александр подчеркнул, что война, которую он вел в качестве стратега-автократора Пан-эллинского союза, окончена и теперь все дальнейшие походы и завоевания он будет предпринимать уже только как царь Македонии, царь Азии. Было объявлено, что греки, желающие и дальше участвовать в его предприятиях, могут частным образом пойти к нему в наемники; таких набралось довольно много [там же, 3, 19, 5].
Судя по некоторым признакам, Александр рассчитывал сделать Экбатаны одним из важнейших политических центров своего государства. Он велел Пармениону перевезти туда всю добычу, захваченную в Персеполе, и поместить ее на акрополе; охранять казну поручил Гарпалу [там же, 3, 19, 8].
В Экбатанах Александр наблюдал нечто невиданное – горящий нефтяной фонтан, бивший из естественной скважины. Его в особенности поразила способность нефти загораться от лучей света, как бы само собой. Желая показать Александру это чудесное свойство, персы с наступлением сумерек обрызгали нефтью какой-то проулок и направили на нее свет от факелов; через мгновение весь проулок был уже охвачен пламенем. Вскоре нефть подверглась еще одному испытанию. Александр находился в бане, когда некий афинянин Афинофан, один из его слуг, предложил смазать нефтью мальчика-раба Стефана. Если нефть загорится, то он, Афинофан, поверит в ее чудесную непреоборимую силу. Стефан мгновенно загорелся; пламя удалось потушить с большим трудом, и мальчик после этой «милой шутки» долго и тяжело болел [Плутарх, Алекс, 35]. Почему Александр решился на такое дело? Из юношеского легкомыслия? Из любознательности? Конечно, этот эпизод, хорошо запомнившийся окружающим, лишний раз свидетельствует о большом и постоянном интересе, который Александр проявлял ко всяким загадкам природы. Но разве он не мог предположить, что подобный эксперимент в высшей степени опасен для того, кто ему подвергается? Не логично ли допустить, что ему, царю Азии, богу я сыну бога, стало в общем безразлично человеческое страдание, лишь бы были удовлетворены его любопытство и страсть к острым ощущениям?
Однако основная задача, ради которой Александр совершил свой переход в Мидию, не была решена. Дарий бежал, и Александр устремился за ним. На 11-й день очень трудного перехода македонские войска прибыли в г. Раги (недалеко от соврем. Тегерана), находившийся на расстоянии одного дня пути от Каспийских Ворот. Но Дарий был уже за Воротами.
Положение Дария с каждым днем становилось все более безнадежным: воины и свита разбегались, многие сдавались Александру. Наконец, Набарзан, тысячник персидских всадников, Бесс, сатрап Бактрии и Согдианы, и Барсаент, сатрап Арахосии и Дрангианы, арестовали Дария. Власть перешла в руки Бесса, которого поддержала бактрийская конница. Наемники-греки, не желавшие участвовать в перевороте, покинули персидский лагерь. Традиция приписывает заговорщикам намерение выдать Дария Александру либо, если бы последний отказался от преследования, собрать в Бактрии и Арахосии, т. е. на восточных окраинах Персидской державы, новые войска и попытаться отвоевать утраченное царство для себя. То, как развертывались события дальше, заставляет усомниться в достоверности этого свидетельства. В действительности Бесс ни разу не попытался передать Дария в руки Александра. Более правдоподобно другое: он предполагал сопротивляться на востоке Ирана, а затем, накопив достаточно сил и средств, снова двинуться на запад.
Обо всем, что происходило у персов, Александр узнавал в пути. Сначала к нему прибыли Багистан и Антибел, сын Мазея, рассказавшие об аресте Дария. Через два дня почти непрерывной погони македоняне подошли к лагерю персов, но никого там не обнаружили; еще через ночь они оказались в селении, где накануне останавливались те, кто вез Дария. Велев Никанору, командиру гипаспистов, и Атталу, начальнику отряда агриан, преследовать Бесса по дороге, которую тот избрал, сам Александр посадил на коней 500 пехотинцев и помчался в обход. Пройдя за ночь около 400 стадий (примерно 74 км), к утру он увидел персов. Последние почти не сопротивлялись: большинство разбежались, лишь некоторые вступили в бой, но, когда несколько человек из них были убиты, остальные также предпочли спасаться бегством. Едва появились македоняне, Сатибарзан и Барсаент нанесли Дарию множество ран и бросили его умирать на дороге, сами же ускакали вместе с 600 всадниками.
Александр успел застать Дария живым; тело погибшего он приказал затем отправить в Персеполь и похоронить в гробнице персидских царей [Арриан. 3, 20–22; Диодор, 17, 73, 2–3; Руф, 5, 8-13]. Дарий III погиб в конце июня или в июле 330 г. (в месяце лоосе по македонскому календарю, т. е. в гекатомбеоне – по афинскому). Ему было около 50 лет.
Желали они этого или нет, но Сатибарзан и Барсаент оказали Александру огромную услугу. Дарий III был устранен, и вина за его трагическую кончину падала не на Александра, а на заговорщиков-персов. Александр мог выступить в роли не только законного (по праву сильного) преемника Ахеменидов, но и (как, должно быть, улыбались его «друзья»!) мстителя за Дария. Он сокрушался над его трупом. В окружении Александра сформировалась легенда, которую, однако, не осмелились повторить Арриан и его источники, будто Дарий перед смертью благодарил Александра за доброту к матери, жене и детям и протягивал ему руку, и передавал ему власть, и просил отомстить убийцам, и Александр обещал [ср.: Плутарх, Алекс, 43; Диодор, 17, 73, 4; Юстин, 11, 15]. Вся эта сцена слишком по-риторски патетична и, главное, слишком для Александра выгодна, чтобы можно было поверить россказням о ней, вышедшим из македонской среды. Однако трогательная повесть о трагической смерти Дария от руки подлых заговорщиков и о рыцарственном благородстве как самого Дария, так и в первую очередь Александра несомненно сослужила последнему хорошую службу.
