Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Жизнь диктует свои «законы»
Наконец, третий источник «воровского закона» — это осмысление новой «аристократией» уголовного мира окружающей действительности, реальных перемен в жизни, соответствующая реакция на них и закрепление сформированного мировоззрения в «правилах» и «понятиях».
К числу постулатов «закона», выработанных профессиональными преступниками в начале 30-х годов, относятся:
— обряд приёма в «масть» «законных воров» — так называемое «коронование» («крещение»);
— постулат об «избранности» «воров», об их неподсудности уголовникам и арестантам, стоящим ниже на иерархической лестнице;
— способы осуществления безраздельной власти «блатных» (правила проведения «воровских» сходок, «толковищ», «правилок»; «воровские ксивы», требования которых обязательны для исполнения каждым уголовником и арестантом, и проч.);
— нормы наказания провинившихся «воров», уголовников и арестантов, не признающих власти «воров», процедура развенчания провинившихся «воров», а также обряд отхода «вора» от активной преступной деятельности;
— нормы поведения и отличительные черты представителей «блатного мира» (наколки, жаргон, манера одеваться и пр.);
— обязательное требование к «честному вору» иметь несколько судимостей и время от времени попадать в места лишения свободы (по «закону», настоящий вор должен встретить смерть на тюремных нарах);
— негативное отношение к бандитам, убийцам, хулиганам, насильникам;
— положительное отношение к Советской власти.
О подоплёке некоторых названных «статей» «воровского кодекса» мы уже говорили в предыдущем очерке («Жиганы против уркаганов»): например, о категорическом осуждении бандитов, насильников и убийц.
Об отношении «воровского мира» к хулиганам — разговор особый.
Ещё в середине — конце 20-х годов «босяки» и «уркаганы» не имели особых претензий к «хулиганскому сословию». В известной песне тех лет про подлую Мурку, которая «снюхалась» с чекистами, пелось:
Ярко светит месяц, тихо спит малина,А в малине собрался совет:Это уркаганы, злые хулиганы,Собирали местный комитет…
Как мы видим, между «уркаганами» и «хулиганами» безвестный автор не видит никакой разницы, отождествляя одних с другими.
Это подтверждает и старая уголовная песня про «девочку-жиганку», где тоже воры и хулиганы полностью отождествляются:
Хулиганы все носят фуражки,На фуражках у них ремешки,Они носят пальто нараспашку,А в карманах — стальные ножи.
Я, жиганка, фасон не теряю,Юбку-клёш по колено ношу,С хулиганами часто бываю,Хулиганов я очень люблю.
И теперь я с вором, с хулиганом,Куда хочешь, туда и пойду, —Заработаю денег задаром,С хулиганами вместе пропью.
Идентификация прослеживается даже в деталях: в той самой фуражке с ремешком — «капитанке», которая в начале 30-х (именно к этому периоду относится песня) считалась атрибутом «воровской» моды.
Действительно, хулиганство в конце 20-х — начале 30-х годов процветало. Процветало, несмотря на победные реляции милицейских начальников.
Так, в 1927 году начальник Донского краевого административного управления рапортовал по случаю десятилетия Донской милиции:
…Бич недавнего прошлого — хулиганство общими усилиями советской общественности и всего государственного аппарата как массовое явление изжито и в настоящее время наблюдается в сравнительно незначительных размерах.
Однако на самом деле хулиганство не сокращалось. Более того, оно переместилось на центральные улицы — «вышло в центр», как в то время писали газеты. Приведём цитату из ростовской газеты «Молот» от 29 октября 1929 года:
Хулиган вышел на Садовую (Большая Садовая — центральная улица Ростова-на-Дону. — А. С.). У него есть здесь несколько излюбленных мест, где он чувствует себя, как рыба в воде, и во всю ширь проявляет свою натуру.
Это у закрытого Нового собора, к которому примыкает Новый базар с его шумной и грязной «толкучкой». Сад при Соборе, при благосклонном попустительстве милиции, абонирован исключительно ими. Здесь распивают водку, здесь идёт делёж «хабара», здесь игра в орлянку и в карты, здесь они отдыхают после трудов, занимаются туалетом.
— Пройти нельзя, чтобы тебя не затронули, не выругали. Кражи совершаются на глазах у всех. Публика терроризирована хулиганами, всегда готовыми пустить «финку» в бок, — пишут 12 рабочих с завода «Жесть-Вестен»…» («Хулиган выходит на улицу»).
В то время слова «хулиган», «беспризорник», «босяк» были практически синонимами. Потому-то преступный мир и не воспринимал хулиганов как нечто инородное.
Однако уже к середине 30-х первый куплет из песни о Мурке (где упоминалось об «уркаганах-хулиганах») исчезает. Нередко её начинают уже со второго, со слов «Речь держала баба, звали её Мурка» (где и в честь чего она держала речь, становится абсолютно непонятным). Почему же вдруг «злые хулиганы» впали в такую немилость у «воров»?
Оказывается, презрение и ненависть к «бакланам» (так нынче называют хулиганов на уголовном сленге) тоже имеют под собой политическую основу.
Именно в 30-е годы хулиганам стали активно приписывать «политику». С этим поневоле пришлось считаться и «честным ворам» (начиналось все, впрочем, ещё в середине 20-х — вспомним «чубаровское дело» и «Союз советских хулиганов» есаула Дубинина).
Показателен в этом смысле ленинградский процесс по делу братьев Шемогайловых — хулиганов, которые терроризировали Невскую заставу. Мотивировка обвинения этих явных «бакланов» звучала следующим образом:
«Деятельность хулиганов была направлена к тому, чтобы запугать лучших ударников, к тому, чтобы подорвать дисциплину на нашем социалистическом предприятии, чтобы как можно больше навредить делу социалистического строительства» (выделено мною. — А.С.).
То есть банальное, пусть и грубое, нарушение общественного порядка превращается… в подрыв устоев социализма!
Уже с 1936 года борьба с хулиганством как с «классово чуждым явлением» предписывается Уставом ВЛКСМ каждому комсомольцу. Идеи борьбы с «политическим хулиганством» активно пропагандировались в массах. Так, если оскорбление словом или действием наносилось стахановцу, виновный привлекался к уголовной ответственности не за хулиганство, а за «контрреволюционную агитацию и пропаганду». Драка же с передовиком производства вообще рассматривалась как попытка террористического акта.
В печально известном 1937-м году все хулиганские дела стали проходить по 58-й статье — «контрреволюционные преступления».
Интересный факт приводит в своём исследовании доктор исторических наук Наталья Лебина:
Очень любопытен и показателен один документ — выдержка из протокола собрания комсомольской организации завода имени К. Ворошилова. В 1937 году в числе исключённых из комсомола был юноша, поплатившийся комсомольским билетом, как зафиксировано в источнике, «за нецензурное ругательство в адрес портрета Ленина, упавшего на него». В том же документе имелась приписка: «Материалы надо передать в органы НКВД. Брань в адрес наших вождей и брань вообще — дело политическое». Можно не сомневаться, что сквернослова сослали в лагерь, как политического преступника. («Лёнька Пантелеев — сыщиков гроза»).
Идейные мотивы приписывались и хулиганским группировкам. Дошло до того, что в 1937–1938 годах в Ленинграде не было возбуждено ни одного дела по фактам группового хулиганства: все они проходили по статье 58 пункт 2 — участие в контрреволюционной организации!
Разумеется, «благородный воровской мир», состоявший из «социально близких» Советской власти людей, поспешил откреститься от «контриков». «Хулигана и боксёра гони подальше от костёра» — так звучала возникшая в то время блатная поговорка. Презрение к «бакланам» стало одной из «традиций» «воров», «бродяг» и вообще всех «честных пацанов».
Современная им действительность вынудила «честных воров» и к созданию специального обряда-посвящения в криминальную «элиту».
