М Бок - Воспоминания о моем отце П А Столыпине
Часто упоминал папa уже в то время в разговорах имя министра финансов, Коковцова, говоря, как ему приятно иметь к Кабинете Министров человека, мнение которого он так ценит.
С уважением смотрела я, сидя рядом с моим отцом, на лежащий перед ним его портфель и думала: вот тот самый портфель, из-за обладания которым происходит столько интриг и борьбы, рождается столько зависти {175} и злобы. Впоследствии, после кончины папa, я получила на память о нем этот портфель.
Одна сторона его была с металлической прокладкой, так что он мог, в случае покушения, служить щитом.
Как хорошо было так поговорить с папa, чувствуя, что он тот же близкий, бесконечно любимый и любящий отец, каким был всегда, и что никакие заботы государственные не убьют в его душе заботы о семье. Сколько раз мне приходилось слышать фразу: "Вы, наверно, очень боитесь вашего отца? Такой он строгий на вид!
Бояться папa? - мне это казалось невозможным со дня моего рождения до его кончины. Любить его, уважать, бояться огорчить его - да, но бояться подойти к нему - никогда в голову не могло прийти.
Первый раз в жизни, на пристани в Петергофе, увидала я придворный экипаж, ожидающий моего отца, придворные ливреи, лакея и кучера. Всё это было чрезвычайно нарядно и красиво. Поразительно стройны и величественны были и большой Петергофский дворец, парк, фонтаны... Веяло от всего этого силой и величием управляющей Россией династии; силой еще не поколебленной недоверием и злобой ее подданных. Положительно не верилось, глядя на торжественную строгость и спокойствие всего окружающего нас в Петергофе, что где-то совсем близко бушуют страсти, и что вековые устои трона уже дрожат под напором враждебных сил.
{176}
Глава VII
11-го июля, в день именин нашей матери, разыгрывали мы пьесу, текст которой в стихах был написан моей сестрой Наташей. Все четыре мои сестры изображали цветы и горевали о том, что они приросли к земле - "все о ногах мечтали". А через несколько недель Наташа лежала с раздробленной бомбой ногами и в бреду "всё о ногах мечтала".
Произошел этот взрыв, положивший конец жизни тридцати невинных людей, 12-го августа 1906 года.
Это было в субботу, в приемный день моего отца, когда каждый, имеющий до него дело, мог явиться к нему и лично передать свою просьбу. На эти приемы собиралось обыкновенно очень много народу - людей самых разнообразных сословий, положений и состояний. Так было и в этот раз.
Две приемные, зал заседаний, кабинет и уборная моего отца находились, как и одна гостиная и столовая, внизу, а все наши спальни и маленькая гостиная мамa наверху.
В этот день, в три часа, я кончила давать моей маленькой сестре Олечку в нижней гостиной урок, и мы с ней вместе пошли наверх. Олечек вошла в верхнюю гостиную, а я направилась к себе через коридор, когда вдруг была ошеломлена ужасающим грохотом и, в ужасе озираясь вокруг себя, увидала на том месте, где только что была дверь, которую я {177} собиралась открыть, огромное отверстие в стене и под ним, у самых моих ног, набережную Невки, деревья и реку.
Как я ни была потрясена происходящим, моей первой мыслью было: "что с папa?", я побежала к окну, но тут меня встретил Казимир и успокоительно ответил мне на мой вопрос: "Боже мой! Что же это?" - "Ничего, Мария Петровна, это бомба".
Я подбежала к окну с намерением спрыгнуть из него на крышу нижнего балкона и спуститься к кабинету папa.
Но тут Казимир спокойно и энергично взял меня за талию и силой вернул в коридор. В этот момент увидала я мамa с совершенно белой от пыли и известки головой. Я кинулась к ней, она только сказала: "Ты жива, где Наташа и Адя?". Мы вместе вошли в верхнюю гостиную, где лежала на кушетке поправляющаяся от тифа Елена, с которой находилась Маруся Кропоткина. Мебель была поломана, но стены и пол были целы, тогда как рядом, в моей комнате, вся мебель была выброшена и лежала в приемной и на набережной. Почти сразу, как только мы вошли в гостиную, услыхали мы снизу голос папa: "Оля, где ты?". Мамa вышла на балкон, под которым стоял мой отец, и я никогда не забуду тех двух фраз, которыми они тогда обменялись:
- Все дети с тобой?
И ответ мамa:
- Нет Наташи и Ади.
Надо видеть всё описанное, чтобы представить себе, как это было произнесено, сколько ужаса и тоски могут выразить эти несколько слов.
Княжна Кропоткина и я, желая сойти вниз, побежали тогда к лестнице, но ее не было. Было ступенек десять, а дальше пустота. Тогда мы обе, не долго думая, спрыгнули вниз, упав на кучу щебня, и побежали {178} дальше. Я отделалась благополучно, а у Маруси оторвались почки. Остальных спустили на простынях, подоспевшие на помощь пожарные.
Выйдя в сад, я сразу, перед балконом, увидела идущего мне навстречу папa.
Что за минута была, когда я бросилась на его шею; какое, несмотря на ужас окружающего, счастье, было увидать его тут, рядом с собой, живым и здоровым! Мы только и успели обняться и крепко поцеловаться, и я пошла дальше в сад, откуда раздавались душераздирающие стоны и крики раненых, а папa с появившейся в эту минуту моей матерью побежали в другую сторону отыскивать своих пропавших детей. Живыми или мертвыми, но только найти их, найти и знать, что с ними.
Сад перед домом представлял собою нечто ужасающее, и мы с Марусей решили, что надо, как можно скорее, найти и увести из этого ада детей с их гувернантками. Скоро нам и удалось их собрать всех вместе, и мы, стараясь не слышать стонов, стараясь не глядеть на лежащих в неестественно-скрюченных позах раненых и убитых, повели трех девочек, и совершенно растерявшуюся, рыдающую немку, в самую глушь сада к оранжереям, и устроив там возможно удобнее, еще с трудом, после тифа передвигающуюся Елену, мы пошли к раненым.
Не понимаю, каким это образом, но помню ясно, что в моих руках очутилась бутылочка с валерьяном, и я дала по хорошей дозе и детям и гувернанткам. Приняли и мы с Марусей этих успокаивающих капель. Мы не плакали и очень спокойно распоряжались, чем могли, но дрожали обе с головы до ног и внутри всё мерзло от какого-то мучительного, непонятного холода.
Ухаживая за ранеными, мы встретили папa и мамa, подойдя к которым узнали, что Наташа и Адя найдены {179} живыми на набережной под обломками дачи, но что оба тяжело ранены.
В нашем саду был второй дом, где жили гостящие у нас друзья, гувернантки и часть прислуги. Дом этот от взрыва не пострадал, и туда и перенесли Наташу и Адю и некоторых других раненых. Наташа была ранена очень серьезно и странно было видеть, когда ее переносили, это безжизненно лежащее тело с совершенно раздробленными ногами и спокойное, будто даже довольное лицо.
Не издавала она ни одного звука: ни крика, ни стона, пока не переложили ее на кровать. Но тогда она закричала и кричала уже всё время, - так ее и в больницу увезли - кричала так жалобно и безнадежно, что мороз по коже проходил от крика этой четырнадцатилетней девочки.
Доктора потом объясняли, что она первое время не чувствовала боли, и что при такого рода сильных ранениях всегда так бывает.
У Ади были маленькие раны на голове и перелом ноги, и всё последующее время бедный ребенок страдал больше от нервного потрясения, чем от ран. Он несколько дней совершенно не мог спать: только задремлет, как снова вскакивает, с ужасом озирается и кричит: "Падаю, падаю".
Узнав участь Наташи и Ади, я пошла снова к раненым. Один из докторов (Уже успевших прибыть из города, или из бывших на приеме, не помню.) дал Марусе и мне перевязочные средства, и мы продолжали помогать, кому могли. Выходя от Ади, первую кого мы увидели, была его няня, лежащая в комнате рядом с ним, на полу и безостановочно жалобно со стоном повторяющая:
"Ноги, ох, ноги"...
Мы ее подняли, переложили на диван, и я расшнуровав ей ботинок, стала бережно его снимать. Но каков {180} был мой ужас, когда я почувствовала, что нога остается в ботинке, отделяясь от туловища. Положили несчастную девочку (ей было всего семнадцать лет), насколько можно удобнее и вышли в сад. Боже! Какой ад был в этом, за час до того мирном саду. Так же благоухали цветы, так же шелестели густой листвой липы и так же изводяще медленно ползали по лужайкам, будто ничего не произошло, две подаренные кем-то Наташе черепахи. А на дорожках, на газоне, повсюду лежали раненые, мертвые тела и части тел: тут нога, тут чей-то палец, там ухо. Лежит, хрипло дышит какой-то мужчина, видно, что страдает невыносимо. Достала я ему воды, но когда наклонилась, чтобы влить ему в полураскрытый рот, заметила, что он, пока я бегала за водой, умер.
Обходя дальше раненых, я нашла далеко в саду убитого мальчика, лет двух-трех; рядом часовой. Я спрашиваю, что это за ребенок, а он мне четко, по-военному отвечает:
- Сын Его Высокопревосходительства, председателя Совета Министров.
Слава Богу, я тогда уже знала, что брат мой жив. Оказалось, что один из просителей, очевидно, чтобы разжалобить папa, принес с собой своего маленького сына. Оба погибли. По всему саду были расставлены часовые, и всё место взрыва оцеплено.
