Эдуард Перруа - Столетняя война
На пикардийских плоскогорьях, в Креси, 26 августа произошло то, во что нельзя поверить. Почему англичане вышли победителями из этой неравной битвы, где по всей логике должны были потерпеть сокрушительное поражение? Некоторые обвиняли французских рыцарей в безрассудной лихости: мол, они пошли в бой, не дав отдыха лошадям, не перегруппировавшись и атаковав наудачу. На самом деле Эдуард обязан победой, сколь ни странно это может прозвучать, тому факту, что его армия была меньше. В этих условиях открыто дожидаться противника, искать ближнего боя между рыцарями, вести войну по правилам, которые уважаешь сам и которым охотно последовали бы твои вассалы, было бы непростительной глупостью. Надо на ходу измышлять хитрости, за которые в глубине души стыдно и самому. Он выбрал выгодное место, откуда можно было следить за передвижениями неприятеля; кавалерия, которая рвалась в бой, по его приказу вынуждена была пока оставаться на месте. Жалкую пехоту прикрывали частоколы и изгороди; уэльские лучники, первыми подвергшиеся конной атаке, осыпали противника градом стрел, убивая лошадей и вышибая из седел всадников. Пригодились даже несколько пушек, взятых исключительно на случай осад, — и они внесли лепту в создание паники. Когда же началась рукопашная — это была уже просто страшная бойня. Весь цвет французского рыцарства, граф Фландрский Людовик Неверский, старый король Чехии Иоанн Слепой и многие другие устлали своими трупами поле битвы. Было взято множество знатных пленников. Известно, что вечером после сражения король в панике бежал чуть ли не в одиночестве и потребовал в ближайшем замке, чтобы ему открыли ворота и пустили переночевать.
Став вопреки всякому ожиданию победителем, Эдуард был не в силах развить свой успех. Он настоял на том, чтобы погрузиться на корабли. Ему нужно было найти какой-нибудь порт. И он остановил выбор на Кале — крепости, зависящей от графа Булонского, расположенной недалеко от Фландрии, — рассчитывая быстро взять город. Но способы осадной войны в то время были столь слабо развиты, что, если город имел прочные стены и решительных защитников, одолеть его можно было лишь с помощью измены или голода. Осада затянулась. Осаждавшему понадобились смелость и упорство, чтобы не снять ее: солдаты возмущались, что кампания вопреки обычаям ведется зимой, в их рядах участились дезертирства. Весной изголодавшиеся жители города, увидев, что к англичанам подошли подкрепления, решили, вероятно, заключить с осаждающим договор такого рода, какие не были редкостью в то время: если до начала августа город не получит поддержки, он безоговорочно капитулирует. Жители очень рассчитывали, что французский король появится раньше условленной даты. Но Филипп, ошеломленный первым поражением, как будто вовсе обессилел. Его армия медленно переформировывалась, но она уже была меньше по численности, и боевой дух ее был ниже. Ни командующий более не верил в нее, ни она в него. В июле она вступила в Булонскую область. Английские авангарды начали ее беспокоить и преградили путь. Филипп остановился, помедлил несколько дней, а потом отступил. Кале сдался 4 августа 1347 г. По историческим сочинениям хорошо известен гнев победителя, ярко отражающий характер этого жестокого и утонченного рыцаря; много раз рассказано, как он хотел истребить всех жителей, чтобы наказать их за слишком долгое сопротивление; как потом он решил принести в жертву только мэра и самых богатых граждан; как наконец мольбы жены, Филиппы де'Эно, утихомирили его гнев и побудили всех помиловать. На полотне Эпиналя изображена финальная сцена драмы.
Победив при Креси и овладев Кале, Эдуард исчерпал свои силы до предела. Вконец изнуренный, теперь он мог лишь возвратиться домой — увенчанный славой, но почти с пустыми руками. По крайней мере, заключая новое перемирие, он позаботился оставить в Кале гарнизон, способный отбить любой внезапный налет; на место некоторых горожан, изгнанных из своих жилищ, предусмотрительно поселили английских колонистов. Филиппа же тяготила собственная непопулярность — состояние, характерное для побежденных.
Он мог бы свалить вину на подданных, обвинив их в безразличии перед лицом опасности, в нежелании вносить свой вклад в борьбу. Ведь никто не верил в победу Плантагенетов, никто не рассчитывал на длительную и дорогостоящую войну. Даже в 1343 г. с трудом удалось уговорить Штаты оставить прежний размер габели и на год обложить все продаваемые в королевстве товары новым «побором».
За это пришлось пообещать вернуться к полноценной монете. В последующие годы от местных собраний, всегда непокорных, удавалось получать лишь скудные суммы. За несколько месяцев до Креси Штаты Лангедойля подали пространную жалобу; они всегда требовали одного и того же — отмены принудительных займов в пользу короля или его приближенных, ограничения призового права, учета реквизиций пищевых продуктов при выплате податей, удаления бесполезных чиновников, ограничения судебных прав бальи и сенешалей, докладчиков Палаты прошений короля, лесничих. Если они соглашались сохранять существующие нормы сборов, то лишь за обещание отменить их при первой возможности. Они считали, что при лучшем управлении доменом король мог бы жить только за счет своего, не взимая налогов. Депутаты Лангедока проявили больше податливости. Иоанн Нормандский добился от них субсидии, хоть и небольшой, позволившей финансировать осаду Эгийона. Но когда потребовалось помочь Кале, оказалось, что сундуки пусты.
Новые Штаты были созваны в Париже 30 ноября 1347 г. Нужно было со всей поспешностью восстанавливать флот, набирать армию, отражать новое вторжение. Все депутаты были возмущены. Обращаясь к побежденному королю, они сказали: «Вы должны знать, как и по чьим советам вели свои войны и как, следуя дурному совету, вы проиграли их все, ничего не приобретя, тогда как, если бы вы следовали советам добрым, надо думать, не нашлось бы в мире ни единого человека, ни государя, каковой смог бы тогда вам либо вашим подданным учинить зло». Вспоминая Креси и Кале, они напомнили ему, «как пошли вы в места оные с честью и при великом отряде, понеся великие расходы и великие затраты, и как там обесславили вас, и заставили вернуться с позором, и навязали оные перемирия, позволявшие, чтобы враги пребывали в вашем королевстве и господствовали над ним... И оными советами были вы обесчещены». Нуждающаяся в деньгах королевская власть была вынуждена смиренно выслушивать упреки своих буржуа. Она проглотила оскорбление с покорным и просительным видом. Штаты смягчились и признали: да, чтобы покончить с этим делом, надо напасть на врага на его территории, собрать армию, восстановить флот. Депутаты обещали оказать королю поддержку «своими телами и своими состояниями». Ничего более определенного. После этого следовало отправлять комиссаров для переговоров на местах — с городами, знатью, духовенством, добиваться скудных субсидий, которые быстро расходуются на местах.
Намеченное нападение на Английский остров не состоялось. В это время Францию парализовало новое бедствие, достигшее вслед за тем Англии и Центральной Европы. То была черная чума — ужасная эпидемия, сеющая смерть и опустошение. Она появилась в последние месяцы 1347 г. в Лангедоке, привезенная, по словам современников, на одном судне из Леванта. Судя по устрашающим описаниям хронистов, эту болезнь вполне можно идентифицировать как бубонную чуму, еще недавно — эндемичное заболевание народов Дальнего Востока. Она застала Европу врасплох, неспособную бороться, и нашла здесь благоприятную для своего распространения территорию, где гигиена еще слабо развита. Она двигалась торговыми путями, как в свое время проказа, опустошала города, скученное население которых, незнакомое с гигиеной, становилось ее легкой добычей, а деревни поражало не столь сильно — во всяком случае, в некоторых регионах. Никто не знал, как ее лечить, тем более как ее остановить. Одни бежали в удаленные места с менее вредными условиями для жизни — прежде всего зажиточные люди, высшее духовенство. Другие заявляли, что это ведьмы навели порчу, а евреи отравили колодцы. В некоторых городах южного Средиземноморья и Рейнской области эти обвинения стали удобным предлогом для проведения еврейских погромов, отчего к умершим от чумы добавились новые трупы. Почти весь 1348 г. счет жертвам этого бедствия непрерывно рос. Потом эпидемия мало-помалу затухла, достигнув самых отдаленных районов, но так и не исчезла полностью. Ее периодические рецидивы в течение последующего полувека означали, что она сохранялась в латентном, скрытом состоянии, готовая поразить всякого, кто ослабнет.
Ограничившись лишь гекатомбой 1348 г., попробуем подсчитать жертвы, уточнить масштабы смертности. Современники приводят цифры фантастические, не заслуживающие доверия, — по их словам получается, что погибло девять десятых населения. Будь это так, Европа обратилась бы в пустыню. У нас есть некоторые точные данные, но они фрагментарны, а как-либо обобщать их рискованно. Один населенный пункт в Бургундии, процветающая деревня с численностью населения в тысячу двести — тысячу пятьсот человек, за три месяца потерял более четырехсот жителей. В некоторых сельских сеньориях Центральной Франции доля необрабатываемых земель быстро дошла до 20%. Численность английского сельского духовенства сократилась приблизительно на треть, и т. д. Оценив цифры потерь в пределах от одной восьмой до одной третьей всего населения, как во Франции, так и в Англии, мы, несомненно, не выйдем за границы правдоподобного. Жизнь очень быстро восстановилась, но шла в более низком темпе, в более тесных рамках. Как всегда после великих бедствий, заключалось много браков и возникло превышение рождаемости над смертностью, однако недостаточное, чтобы восполнить потери. Последствия этой ужасной гекатомбы продолжат сказываться еще долго, особенно во Франции, где периодические рецидивы эпидемии и военные грабежи будут поддерживать численность населения на пониженном уровне. Легко понять, какой вред это причиняло сельскому хозяйству, все еще преобладавшему в стране. Из-за редкого населения значительная часть земли оставалась необработанной; невыплаты оброка наносили чувствительные удары по сеньорам — владельцам земли, как светским, так и церковным. Во избежание худшего крупные землевладельцы — этот случай был изучен применительно к церковным доменам в Англии — как правило, забрасывали плохие земли, горные владения или отдавали их под выпас овец, требующий меньше труда, а всю имеющуюся рабочую силу концентрировали в равнинных, более процветающих хозяйствах. Должно быть, то же делали и мелкие землевладельцы, в меньших масштабах. Ланды почти повсюду были землями бедными, приносящими посредственный доход, едва окупающимися, которые обрабатывали только затем, чтобы удовлетворить нужды избыточного населения. Вполне понятно, что теперь этими землями жертвовали, но этого было недостаточно для высвобождения сельскохозяйственных работников, необходимых для обработки оставшихся хозяйств. Поэтому в областях, где это возможно, происходило откровенное ужесточение крепостной зависимости или, во всяком случае, усиление барщины, гужевой и прочих повинностей для выживших держателей.
