Дмитрий Волкогонов - Сталин
Он, как земной бог, оглянувшись вокруг на "седьмой день творения", мог сказать, что достиг всего: создал могучее государство, сделал послушным великий народ, победил всех своих врагов, добился неподдельной любви миллионов своих сограждан. Но почему его не покидает тоска? Может быть, потому, что не получилось с мировой революцией? Или он убедился, что его долгие кровавые социальные эксперименты не смогли в конце концов противопоставить частному предпринимательству нечто более весомое? А может, он увидел обреченность своих идей, основанных на насилии? Не думаю. На Сталина это непохоже. Он просто боялся смерти. Так же как всю жизнь боялся покушений, заговоров, диверсий. Он боялся, что после смерти станут известны все его злодеяния. Боялся за созданное детище. Не хотел, чтобы оно стало другим. Ибо там для него не окажется места. Как вспоминал Хрущев, в последние годы жизни Сталин часто говорил своим соратникам: "Что будете делать без меня? Пропадете, как котята!" Здесь он не ошибся: его мир, его порядки, его божественный культ просуществовали совсем недолго.
Стареющий "вождь" боялся. Его покрасневшее к концу жизни лицо (видимо, от гипертонии), несмотря на исключительное умение напяливать на себя нужную маску, не могло скрыть в последние годы жизни глубокой усталости, за которой был страх. Его дочь, создавая психологический портрет отца, писала, что, идя к своему концу, он чувствовал себя опустошенным, "забыл все человеческие привязанности, его стал мучить страх, превратившийся в последние годы жизни в настоящую манию преследования, - крепкие нервы в конце концов расшатались. Но мания не была больной фантазией: он знал и понимал, что его ненавидят, и знал почему..."1030. Его уверенность в особом кавказском долголетии становилась все меньше после очередного головокружения, когда его вело куда-то в сторону. Так уже было несколько раз.
Раньше он почти никогда не думал о своих детях. Было просто не до этого. Он их, по сути, и не знал. Со смертью Якова исчезло куда-то вечное раздражение, когда он слышал имя старшего сына. С Василием спокойно разговаривать не мог. Отцу далеко не все говорили, но он чувствовал, что его безвольный сын держится на службе лишь благодаря фамилии и высокопоставленным покровителям-"друзьям", которые вьются пока вокруг него. Выдумали для генерал-лейтенанта должность - "помощник командующего ВВС Московского военного округа по строевой части", а затем назначили исполняющим обязанности командующего ВВС округа. В июне 1948 года Булганин уговорил его, Сталина, назначить сына командующим. Сталин понимал, что Василия тащат наверх, чтобы угодить ему, но он только отмахнулся: "Делайте что хотите!" Если бы Сталин был самокритичным, он бы мог сказать: дети не получились. Но Сталин никогда не подвергал себя внутреннему суду, не прибегал к самокритике. Хотя призывал к этому других: "Самокритика нужна нам, как воздух, как вода... Если наша страна является страной диктатуры пролетариата, а диктатурой руководит одна партия, партия коммунистов, которая не делит и не может делить власти с другими партиями, - то разве не ясно, что мы сами должны вскрывать и исправлять наши ошибки, если хотим двигаться вперед..."1031
Дочь, та совсем от рук отбилась. После того как она ушла от очередного мужа, отец распорядился выделить ей квартиру и фактически махнул на нее рукой. Она иногда наезжала к нему на дачу: послушать его стариковское брюзжание, поживиться деньгами. Сталин, который был на полном государственном обеспечении, совал дочери пачку купюр из своего депутатского жалованья. За последнюю четверть века он ни разу не истратил ни рубля, не был ни в одном магазине, не знал, как живут люди на скромную зарплату и едва-едва сводят концы с концами. Для него деньги давно стали ничем. Зато многочисленная челядь, обслуживавшая Сталина, толк в них знала.
Однажды, уже в начале 50-х, когда Светлана стала учиться в аспирантуре Академии общественных наук, Сталин поинтересовался, что за диссертацию она там пишет. Ему доложили, что ее тема - "Развитие передовых традиций русского реализма в советском романе". Сталин хмыкнул, но ничего не сказал. В автореферате диссертации, датированном 1954 годом (уже после смерти отца), на соискание ученой степени кандидата филологических наук С.И. Аллилуева пишет, что для раскрытия проблемы ей пришлось опираться на ряд положений И. В. Сталина, изложенных в "Экономических проблемах социализма в СССР". Ортодоксальная, в духе того времени работа совсем не свидетельствовала о будущей крутой ломке мировоззрения дочери Сталина. Впрочем, о дочери он знал гораздо меньше, чем знают нормальные отцы.
Пожилые люди любят внуков. Им они отдают всю нерастраченную на детей любовь, отдают с такой страстью, как будто от каждой встречи, слова, поступка зависит вся жизнь их любимцев. Сталин не хотел видеть внуков и половину из них совсем не знал. Человеческие чувства - сыновняя, отеческая, стариковская любовь - были ему неведомы. Диктатор потому и становится им, что он не только многое приобретает, но еще больше теряет. Прежде всего - из сокровищницы общечеловеческих чувств. Похоже, что любовь к власти затмила у него не только чувства отца и деда, но и привязанность к матери. С. Аллилуева вспоминает, что мать Сталина, не избалованная его вниманием и дожившая до гигантской славы сына, сказала ему во время последней встречи:
- А жаль, что ты не стал священником!
С ней трудно не согласиться.
К закату жизни Сталин стал еще более раздражительным и нетерпимым. Его окружение и дочь вспоминали, что были случаи, когда он запускал телефонный аппарат в стену, грязно поносил помощника, собеседника. Повторюсь: его интеллект в старости оказался полностью неспособным на проявление простых человеческих чувств. Приведу еще одно место из книги его дочери "Только один год". Она верно отмечает, что, отправляя людей на смерть, он тут же отворачивался от несчастных и как бы забывал о них. "Многим кажется более правдоподобным представить его себе физически грубым монстром, - пишет С.И. Аллилуева, - а он был монстром духовным, нравственным, что гораздо страшнее..."1032
Что его раздражало? Скорее всего, пресыщенность властью. Он мог все. Но все и испробовал. При полной безропотности исполнителей убедился вместе с тем, что даже абсолютная власть бывает бессильна. Сколько он одобрил, например, постановлений и законов, чтобы "осчастливить" крестьян, а ему между тем постоянно докладывали, что не растет урожайность, падает продуктивность животноводства, многие колхозники не вырабатывают минимума трудодней, ропщут при урезании приусадебных участков. Понимал ли он, что его власть бессильна в сравнении с объективными законами бытия, хозяйствования, экономики? Трудно сказать. Это бессилие его лишь раздражало. Может быть, он раздражался и потому, что начал понимать: история судит не только побежденных, но, кто знает, может судить и победителя? А может быть, старческое раздражение в последние годы не покидало его и потому, что он все больше убеждался в тщетности создать нечто великое и вечное? Ведь он хотел остаться великим навсегда. Он всю жизнь клялся в верности марксизму. Но в душе считал, что Маркс и Энгельс не "очистили" свои идеалы от буржуазной, мещанской культуры. Они слишком, часто использовали сомнительное понятие гуманизма, "заземляли" социалистический идеал. А он, Сталин, внес в марксизм готовность к революционному чуду, способность пожертвовать почти всем сегодня во имя лучезарного завтра...
Диктатор всю жизнь считал, что бесчисленные жертвы - необходимая, естественная, обязательная плата за верность Великой идее, готовность максимально приблизить ее реализацию. Сталин никогда не замечал, что человек, масса для него стали средством достижения Великой цели, которую он видел уже совсем другой, нежели основоположники марксизма. Цель, идея, идеал для него были все. Утопические цели вдобавок были искажены сталинским видением. Для их достижения допустимо тоже все. Об этом бездумном революционном русском радикализме очень хорошо сказал еще в начале века выдающийся мыслитель Сергей Булгаков: "Он делает исторический прыжок в своем воображении и, мало интересуясь перепрыгнутым путем, внедряет свой взор лишь в светлую точку на самом краю исторического горизонта. Такой максимализм имеет признаки идейной одержимости, самогипноза, он сковывает мысль и вырабатывает фанатизм, глухой к голосу жизни". Думаю, что С. Булгаков очень верно подметил один из истоков революционного, но в конечном счете трагического русского радикализма, который, в свою очередь, явился одним из истоков пренебрежения всем во имя утопической идеи. Сталин оказался последовательным проводником этого максимализма, представшего в его исполнении преступным. Как мудро и провидчески об этом писал С. Булгаков: "Я осуществляю свою идею и ради нее освобождаю себя от уз обычной морали, я разрешаю себе право не только на имущество, но и на жизнь и смерть других, если это нужно для моей идеи. В каждом максималисте сидит такой маленький Наполеон от социализма или анархизма"1033.
