Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
Впрочем, «ничего этого не было, – отрицала она. – Наоборот, когда я шла [сюда], я говорила, что я должна говорить всю правду. И я говорила все».
Львов обвинил Клавдию Виноградову в подслушивании опроса сестры. «Вспомните, как это было. Я спрашивал Вашу сестру, получила ли она от Вас расписку или нет. Я вышел в коридор, чтобы вызвать Вас. Вы сидели у двери и держали руку у уха, как будто бы подслушивали. Вы выходите и заявляете, что „раньше этого не было“, что „здесь занимаются сыском“». «Не могла этого говорить, – отрезала Клавдия. – Я говорила, что и раньше в сыскном отделении я не подслушивала. <…> Мне это ни к чему». Она продолжала: «Скрывать мне нечего было. Я считала, что нас с сестрой можно было бы даже вместе спрашивать. Я страшно заволновалась, когда мне так сказали. Я сказала: „Да что Вы говорите. Я ведь пришла в свой партийный орган. Это могло быть раньше“. Если бы я действительно смотрела на партийный комитет как на сыскной отдел, то меня надо было бы немедленно исключить. <…> Кто говорит так, тот не партиец»[1586].
Близкий сестрам Виноградовым Тарасов признал решения XV партсъезда перед контрольной комиссией «только формально»[1587]. Он согласился отказаться от фракционной работы, но заявил, что «взгляды, которые он защищал, – правильны, и написать заявление, что он от них отказывается, не желает, от содержания платформы не отказывается, отказывается снять под оной свою подпись». «А как вы смотрите на следующий факт, [что] тов. Клавдия Виноградова заявляет, что она идейно разоружается, а подпись свою с платформы все не снимает», – поинтересовался Зосе. «Это нелепо, – ответил Тарасов, – [не знаю], кто ее побудил к этой глупости». Тарасов изъявил готовность заявить, «что отказываюсь от всякой фракционной работы и т. д. Но ведь я до сего времени считаю те взгляды, которые защищал, правильные. Потому писать заявление об отказе от них не могу». «А снять подпись с платформы?» – спросил Зосе. «В организационном отношении да. Но вы на снятие подписи смотрите как на идейное разоружение, как на отказ от взглядов. С этой точки зрения снять подпись с платформы не могу»[1588].
На опросах контрольной комиссии вызывающе оппозиционных высказываний было немного. Резкость Алексеевского выделялась. «В решения XV съезда должны быть внесены порядочные коррективы, – заявил он, – в частности решения по пятилетнему плану. Необходимы и коррективы и в решения по организационным вопросам, т. к. единство партии – основа и условие правильных решений». «Вы говорите, – поинтересовался Зосе, – что если жизнь Вас разубедит, то Вы придете к партии и расскажете. Как Вы думаете, какой ответ Вам даст партия после таких Ваших ответов, после Вашего упорства?» Но Алексеевский не мог не упорствовать, иначе убеждения – не убеждения. Переломить его внутреннюю уверенность могла только сама реальность. «Если меня исключат, я буду апеллировать, – поступил заготовленный ответ. – Но, если я все же останусь вне рядов партии, я знаю, никто из оппозиционеров не станет на путь контрреволюции. Я твердо убежден, что оппозиция права. Жизнь подтвердит правоту ее взглядов. Тогда большинство сделает уступки. Двери будут для оппозиции открыты <…> наконец оппозиция получит свободу действия для воплощения своих проектов».
Алексеевский не скрывал разочарования:
– Я много ждал от съезда. Я думал, что здесь будет найден общий язык. Но это был съезд не примирения.
Тов. Чермных: А большевистский съезд?
Алексеевский: К чему говорить эти высокие слова?
Контрольная комиссия проявляла предельный интерес к установлению личного состава нелегальных собраний. Кому давал материалы? От кого получал? – дотошно задавала она одни и те же вопросы. Многие отказывались называть имена. Иванова отмалчивалась насчет «источников получения литературы». «Может быть, теперь расскажет все», – надеялся Тюлькин, но тщетно[1589]. Тарасов тоже не говорил, от кого получил платформу. «Я просил освободить меня от ответа на этот вопрос. Этот вопрос достаточно изучен. Назвав имена, я ничего не добавлю к тем сведениям, которые у Вас уже есть. <…> Это дело старое, дело техники»[1590]. Испытав сильное давление со стороны следствия, Анна Виноградова призналась, что «давала читать платформу оппозиции члену ВКП(б) тов. Виноградовой Клавдии». Отношение к сестре не как к члену семьи, а как к товарищу подчеркивало ее верность партийному сообществу. На вопрос, кому написала, что согласна с платформой оппозиции, Клавдия «все время путала и только в партколлегии созналась, что подписку передала тов. Тарасову»[1591].
Поведение Пищалко сильно отличалось от прочих. Прозрев, он буквально упивался своим перерождением. В письме от 27 января он капитулировал с большим размахом, чуть не с торжеством. Он наконец уразумел, что интересы коллектива надо ставить выше личной честности:
Прежде я заявлял, что могу сказать решительное слово в отношении тех лиц, коих знаю, только после решения съезда. С тех пор истек месяц времени. За этот месяц пред мной прошла целая вереница фактов, говорящих за то, что оппозиция действительно шла по явно предательскому пути. <…> Я был маленьким оппозиционером, но получил большой урок в том смысле, что люди, в начале отстаивающие принципиальные позиции, могут незаметно для самих себя скатиться из «царства социализма в царство оппортунизма», в «царство квазисоциализма». [Этих людей нельзя было больше защищать.] Я искренне признаю свою ошибку, и во имя этики целой партии жертвую этикой отдельных товарищей. Я выскажу Вам то, что было скрыто мною до окончания партсъезда.
И сдал всех: «Платформу и другие оппозиционные документы получал от Голякова. Он же приглашал меня на „собеседования“. На собеседовании был только один раз в квартире Голякова. Там были следующие товарищи: 1. Голяков, 2. Кутузов, 3. Тарасов, 4. Таскаев, 5. Николаев, 6. Горбатых, 7. и я»[1592].
Пищалко выдал сообщников потому, что считал «преступным – политически – скрывать что-либо от партии», особенно «
». К апелляции в контрольную комиссию, где все это было написано
