Рустан Рахманалиев - Империя тюрков. Великая цивилизация
Мир трепетал перед Сулейманом I, и, несмотря на европейские распри, вызванные Реформацией, и католики, и протестанты знали, что главной проблемой является угроза с Востока. Самые боязливые готовились к Апокалипсису, который покарает христиан за разъединение и преступления; Запад пытался возродить дух Крестовых походов и ненавидел Великого турка, как они называли Сулеймана I.
Богатства султана были неслыханны и сказочны, его торговая деятельность – всеобъемлющей. Стамбул (около 700 тыс. жителей) был самым большим городом империи, в три раза больше Парижа. По темпам демографического роста Османскую империю можно было сравнить с Европой того времени: в течение XVI в. ее население выросло с 12 до 35 миллионов человек. Законодатели завершили государственную организацию. Ширилась известность самых видных османских поэтов: Баки и Фузули, которого Гибб считал «одним из самых настоящих поэтов, каких рождал Восток». Процветали искусства. Архитекторы, вдохновленные примером великого Синана (1489–1578 гг. или 1588 г.), воздвигали в столице и в провинциях величественные монументы и не боялись соперничать со Св. Софией – они сравнялись с ней благодаря мечети Сулеймание в Стамбуле и превзошли ее по красоте мечетью Селимийя в Эдирне.
Мы уже называли достаточно много географических пунктов, неоднократно упоминали те, в которых ранее побывали вместе с другими великими тюрками, – Дамаск, Каир, Багдад, а некоторые маршруты для нас новые – Белград, Буда, страны Магриба (Алжир, Тунис, Марокко). Кстати, как мы уже отмечали, большой интерес к Магрибу проявлял еще Амир Темур, в частности в беседах с Ибн Халдуном.
Посвятим несколько строк Магрибу – большому региону в Африке, история которого времен Османов пересекалась с историей Западной Европы.
Магриб был яблоком раздора турков и испанцев. Для христиан оккупация побережья Северной Африки была делом, давно решенным. Святой Людовик сделал древний Карфаген своей мишенью. У османов же только созревала мысль создания в этих странах, которые они называли «варварскими», своих баз, причем эту мысль им внушили корсары, которые не были ни тюрками, ни мусульманами по рождению. И тем не менее они блестяще реализовали ее. В 1516 г. турецкие корсары высадились в Алжире, в 1534 г. – в Тунисе, в 1551 г. – в Триполи и расположили там удобные плацдармы для походов по Средиземному морю. Христианское побережье было разграблено, галеры сожжены. В течение столетий там царила нестабильность, которая делала морские путешествия по Средиземному морю более опасными, чем переход через Атлантику. Кстати, забегая вперед, вспомним Сервантеса, который жил в Магрибе с 1575 по 1580 г. и видел там гаремы и наложниц из Прованса, Калабрии и Кастилии. Самых красивых девушек посылали в подарок султану в Стамбул. Кузина Жозефины Богарне, которую похитили на Мартинике, сумела пробиться в султанский сераль и позже получила титул валиде, а впоследствии стала всемогущей королевой-матерью султана Мехмеда II Реформатора.
Когда речь идет о периоде упадка, часто считают, что турецкое владычество ограничивалось побережьем. В действительности оккупация Северной Африки происходила постоянно вплоть до границ Марокко, который, правда, остался нетронутым. В Алжире в 1522 г. под контроль турков перешли Сахарские оазисы, а в Туггурте появился турецкий гарнизон. В Тунисе в 1556–1559 гг. турецкая оккупация практически завершилась созданием плацдармов в Кайриане и Гафзе. После корсаров была установлена власть османской администрации с ее суровыми законами. Были учреждены постоянные советы высших чиновников – диваны, – подчинявшиеся паше, представителю Блистательной Порты. В XVI в. в Алжире было более 50 тыс. жителей, почти столько же, сколько в Дамаске (70 тыс.). Повсюду правящий класс состоял из семейств тюркского происхождения, которые часто враждовали со старой арабо-берберской аристократией; в эти космополитические порты приезжали попытать счастья авантюристы разных мастей, в основном ренегаты-христиане, люди, по сути, без чести и совести. И им удавалось многого добиться. Они напоминали разбойников, кем в сущности и были. Сервантес пылал гневом к исламу и тюркам, но он писал о них со знанием дела и так подавал красочный портрет венецианца Хасана-паши, властителя Алжира, своего господина: «Каждый день он кого-нибудь вешал; одного сажал на кол, другому отрезал уши по малейшему поводу и без повода, и сами турки говорили, что он делал это просто из удовольствия и потому, что родился палачом». Такие свидетельства показывают, как воспринимали в Западной Европе образ турка.
Со временем положение в магрибских провинциях изменилось. Демографическая эволюция в Алжире привела к обеднению страны. Накануне французского вторжения в городе насчитывалось не более 30 тыс. жителей, между тем как в Багдаде проживало около 100 тыс. человек, в Дамаске – 150 тыс., в Алеппо – около 250 тыс., в Каире – 300 тыс. Моряки, которые занимали особую нишу в колониях, созданных ими и для них, и которые обеспечивали там процветание, не стесняясь, вмешивались в государственные дела, и им зачастую удавалось захватывать власть. В 1590 г. дей Туниса стал фактически правителем, а паша исполнял при нем лишь представительские функции. Дело дошло до того, что алжирский паша единолично назначал и снимал губернаторов провинций, беев, не оглядываясь на Стамбул. А в начале XVIII в. в Триполи Ахмад Паша Караманли (1711–1745 гг.), хотя и продолжал посылать в столицу взимаемые налоги, но, пожалуй, это была его единственная связь с империей. Тунис в 1705 г. стал независимым государством, а Ливия освободилась от янычар в 1816 г.
В 1830 г. в Алжире высадились французы, разгромили турков в городе и в целом в стране; лишь позже стали упоминать арабов. Блистательная Порта не смогла вернуть Алжир, но пыталась восстановить свою власть в Тунисе, где между ее агентами и французами началась тайная война за влияние. Она потеряла Сиренаику, которая заключала союз с сенуссисами, однако турки почти полностью прибрали к рукам Триполи, где турецкие гарнизоны размещались даже в самых пустынных местах, из-за этого в начале XX в. она оказалась втянутой в войну с Италией.
Так что же все-таки во времени осталось в Северной Африке от долгого турецкого присутствия? Архивы. И его народ, вспоминающий о своем османском происхождении и о традициях, значение которых не следует ни преувеличивать, ни преуменьшать. Это сразу бросается в глаза. Если прогуляться по улицам магрибских городов, то в глаза бросаются просторные залы под куполами мечетей, цилиндрической формы минареты, дворцы, будто мечтавшие о другом небе, небе над Босфором. И еще в местах, называемых «сук», редкие керамические квадратные плитки, которыми все еще торгуют, ворсистые ковры воздушного прядения, ювелирные украшения – все это, несмотря на выраженный местный характер, представляет собой дальние отзвуки имперского блеска и величия Востока.
Однако вернемся к эпохе Сулеймана I – периоду безусловного апогея Османской империи. Разумеется, в XVI в. никто не замечал первых признаков «болезни», которая только-только намечалась.
Итак, абсолютным господином империи был «султан султанов, суверен суверенов, даритель корон монархам земли, тень Бога на земле», как называли Сулеймана I. Ему принадлежали все богатства, все земли. Он мог по своему усмотрению дарить и отбирать их. Земельные наделы и высшие титулы не были наследственными, они официально давались за заслуги или благодаря расположению монарха. Он был абсолютным господином рабского государства, в котором, однако, его собственная жизнь зависела от эскадрона гвардии янычар, где простой народ был более свободен, чем в любой другой стране, где право было настолько всемогущим, что тысячи законов защищали подданных, что сам великий визирь каждую неделю посещал рынки, чтобы лично убедиться в справедливости цен и отсутствии злоупотреблений. Повторим: это была тюркская империя, остро осознающая себя таковой, помнящая о своих истоках, сохраняющая характерные черты тюркского гения. Подобно всем тюркам, Сулейман любил теологические дискуссии, правда, он организовывал их только между учеными-мусульманами и не интересовался христианством, в отличие от своего предка Мехмеда II. Приведем свидетельство великого визиря Ибрагима, который, напомним, не был тюрком. Этот фаворит Сулеймана, которого предали смерти без всякой видимой причины, может быть, потому, что преданная дружба, как и безмерная любовь, в конечном счете заканчивается гибелью, однажды сказал: «На земле может быть только одна империя, как есть только один Бог на небе». Ну, чем не фраза Чингисхана и Темура Великого!
Однако, будучи тюрком по сознанию и по инстинкту, султан в большей степени был мусульманином. Он был воплощением ислама. Чтобы соответствовать тому, что с самого начала имело основание быть тюрками в западном мире, ему приходилось бороться с ересями – отсюда его кампании против шаха Исмаила, – и благодаря победам расширять империю истинного Бога – отсюда его непримиримая вражда к Габсбургам, которая мешала ему видеть восточные проблемы, хотя о них постоянно информировали его. Набожный человек, он много времени посвящал переписыванию Корана, и сохранилось не менее восьми рукописных текстов, написанных им самим. Как и все принцы его дома, он уже был европейцем. Поскольку мусульман нельзя было обратить в рабство, а в гаремах находились только рабыни и рабы, матери командиров правоверных на протяжении поколений были христианского происхождения. Христианами были почти все высокие чиновники, тоже бывшие рабы, попавшие на службу благодаря «девширми»: малолетних детей отбирали у матерей и воспитывали в духе мусульманства, чтобы сформировать из них и ядро армии – гвардию, корпус янычар, – и корпус «ичоглан», пажей, которым была предназначена блестящая карьера. Ни один из великих визирей Великолепного не был тюрком. Ибрагим, фаворит и наперсник молодости султана, был красивый греческий раб, Соколлу был босниец, Лутфи – албанец, Рустем – болгарин, – разумеется, все они приняли ислам. Такая же картина имела место среди чиновников более низкого ранга. Таким образом, как отмечает Андрэ Кло, все они были европейцы. Что касается меньшинств, они не только участвовали в системе, которую определил для них Мехмед II, но они стали важными шестеренками империи; у каждой «нации», если использовать терминологию османов, т. е. у каждого религиозного сообщества, были свои деревни, а в городах – свои кварталы, точно так же, как это было у уйгуров Синьцзяна или у хазар… В Стамбуле мусульмане не составляли и половины населения: 40 % были христиане и более 10 % – евреи. У евреев Сулейман находил большие способности и брал их на службу тем охотнее, чем больше их преследовали христиане. Их насчитывалось 160 тыс. в столице и в Саловниках.
