Кривое горе. Память о непогребенных - Александр Маркович Эткинд
После Капри Беньямин работал над разными темами, а Бахтин десятилетиями переделывал все ту же, задуманную в Кустанае диссертацию. От завораживающей мифологии ее первой редакции многое осталось и в окончательном тексте книги – в том виде, в каком он был опубликован в 1965 году. Но в новой атмосфере «оттепели» Бахтин серьезно переработал текст. Считая первую редакцию слишком личной, он надеялся, что поправки сделают книгу менее похожей на мечту или миф и больше похожей на научный труд. В итоговой версии карнавал стал еще более оптимистичным, чем в первой, напоминая скорее весенний праздник, чем обряд погребения, хотя в обеих версиях Бахтин утверждает, что это одно и то же. Термин «готический» был заменен на «гротескный», а ключевое для первой версии понятие «готического реализма» вообще исчезло[150]. Беньямин не смог ни защитить диссертацию, ни спастись от террора; Бахтину, мастеру выживания, удалось и то и другое.
Белые негры
Историк литературы Леонид Пинский провел в заключении шесть лет, с 1950-го по 1956-й. Вернувшись домой, он отправил в журнал свою статью «Трагическое у Шекспира», написанную до ареста. Его друг, шекспировед Александр Аникст, был удивлен, что Пинский ни слова не изменил в этой статье. Он спросил Пинского: «Неужели тяжкий жизненный опыт не побудил его углубить выражение трагизма?» Бывший зэк ответил: «Когда меня бьют пониже спины, это не отражается на голове». Аникст, родители которого провели много лет в лагерях, назвал этот ответ «типичным для Пинского»: в своей тоске по мировой культуре тот отказывался видеть связь между собственным опытом и работой историка[151]. Другие зэки давали совсем иные ответы. В 1936 году в Ленинграде был арестован известный историк русской литературы Юлиан Оксман. После года в тюрьме и девяти – в самых страшных лагерях ГУЛАГа, где он сделал карьеру от лесоруба до банщика, Оксман пересмотрел свои научные идеи. Он сказал другу, что для его прозрения, или, писал он, «излечения», нужны были два срока в ГУЛАГе: «Одного срока мне было недостаточно, именно 10 лет мне было нужно»[152]. До ареста Оксман был крупным специалистом по Пушкину и главным редактором Собрания его сочинений в семнадцати томах, которое считалось крупным достижением советской «науки о литературе». Издание началось в 1937 году, чтобы торжественно отметить столетие со дня убийства автора. К этому времени Оксман был уже в Колымских лагерях.
Оксман во многом был противоположен Бахтину. Ученый-архивист, он был успешным администратором и активным, а иногда и агрессивным, публичным интеллектуалом. Страстью его жизни был исторический и политический контекст русской литературы. Этот предмет вполне соответствовал марксистскому мировоззрению, которое разделял Оксман в свой долагерный период. Главным его наследством оказались републикации классических текстов XIX века с обширными комментариями. Такие труды обычно лишены блеска, и биография Оксмана до сих пор не написана. Существует, однако, несколько важных публикаций его переписки, свидетельствующих не только о стоицизме выжившего в ГУЛАГе, но и об упорном поиске исторических метафор, способных описать или объяснить то, что случилось с ним и его страной. Всегда интересовавшийся протестными мотивами русской литературы, после отбытия десятилетнего срока Оксман сосредоточился на самом дерзком критике XIX века – Виссарионе Белинском. Оксман посвятил ему огромную «Летопись жизни и творчества В.Г. Белинского», но его любимым трудом была аннотированная публикация одного документа: письма, которое Белинский написал Гоголю в 1847 году. Подчеркивая, что он начал исследование этого письма сразу после освобождения из Колымского лагеря, Оксман называл эту работу своим «завещанием». Героически преодолевая сопротивление цензоров, Оксман опубликовал этот труд в саратовском издательстве, сопроводив письмо огромными комментариями. Чтение этого документа помогает понять, как текстологическая работа Оксмана была связана с его памятью о выживании в лагере.
Письмо Белинского – часть полемики с Гоголем в связи с его книгой «Выбранные места из переписки с друзьями» (1847). Книга Гоголя защищала самодержавие и предлагала догматы Православной церкви как путь к гражданскому миру и личному спасению. Отвечая Гоголю, Белинский обвинял его в том, что он приводит читателя на ложный путь. «Нельзя умолчать, когда под покровом религии и защитою кнута проповедуют ложь и безнравственность как истину и добродетель, – писал Белинский. – Вы не заметили, что… [России] нужны не проповеди… а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе, права и законы». Между тем Россия, писал Белинский, «представляет собою ужасное зрелище страны, где люди торгуют людьми». Крепостных крестьян он называет здесь «белые негры»[153].
Опровергая сомнения, Оксман доказал подлинность этого письма – одного из самых громких призывов к свободе в России[154]. Он также показал его значение для практиков революции, таких как Михаил Бакунин. О чем бы ни писал Оксман, он стремился показать, как русская литература и критика направляли русскую политику и революцию. Текстологический пример помогает яснее понять, чего Оксман пытался добиться филологическими методами. Сравнивая рукописи письма Белинского с его публикациями, Оксман обнаружил сомнительную редакцию одного места: «…чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе». Он написал другу, что сомневается в точности принятого прочтения. Найдя и сличив между собой три ранее не учтенных списка этого письма, Оксман предложил новый вариант чтения: не «в грязи и навозе», а в «грязи и неволе».
Для разрешения на публикацию этой работы в провинциальном издании Оксману понадобилось три года усилий, двадцать пять внутренних рецензий и десять редакционных обсуждений. В 1952 году Оксман предъявил ультиматум Саратовскому университету, где он тогда преподавал, грозя уходом, если его комментированное издание не будет опубликовано. На этот раз он победил. Однако его версия этого письма не была поддержана последующими изданиями Белинского. Когда студенты в современном российском или американском университете читают письмо Белинского к Гоголю, скорее всего, они читают его в старой, приглушенной редакции («…в грязи и навозе»), а не в версии Оксмана.
Корреспондент Оксмана, Корней Чуковский писал ему в 1961 году, что юбилей Белинского в Москве прошел формально, как этого и хотели власти: «…было ясно, что великий свободолюбец чужд им совершенно – не только чужд, но и враждебен»
