Валерий Сойфер - Власть и наука
Конечно, он мог писать патриотические строки из-за рубежа с учетом реальной возможности негласного контроля за его перепиской агентами властей, мог вставлять аналогичные фразы в газетные статьи, понимая потребности уже сложившейся официальной идеологии, с которой было бы лучше не расходиться в оценках на публике, он мог быть напуганным арестами в его институте в 1932--1933 годах (у нас еще будет возможность более подробно обсудить эти события), но не менее вероятно, что он делал это вполне искренне. В любом случае не принимать такую гипотезу во внимание невозможно. Также нельзя сегодня узнать, был ли Вавилов искренним, когда он вместе с несколькими академиками поставил подпись под телеграммой в газеты, в которой подписавшиеся приветствовали и одобряли расстрелы Тухачевского и других военачальников (телеграмму приводит в книге Раппопорт), или когда он подписал обращение к Сталину 20 мая 1938 года с одобрением репрессий и с выражением желания "помочь очистить┘ всю нашу страну от остатков троцкистской и прочей контрреволюционной мрази".
Не соглашаясь с Поповским, первым высказавшего тезис об искреннем советском патриотизме Вавилова (71), Медведев в 1967 году заявил, что, будучи
"...командующим большой армией ученых" Вавилов не мог в вопросах идеологии "идти на неоправданный риск. В его положении нужна была тактика, нужна была стратегия, нужна была дипломатия" (72).
Мне все-таки кажется, что позиция Медведева, по сути искавшего в поведении Вавилова двойные стандарты (дипломатичное признание всех атрибутов советского патриотизма на публике, в офисе, в общении с начальством и с сослуживцами и отрицание мнимых ценностей этого рода в душе, возможно в кругу близких и родных), если и годится, то не для всей жизни Вавилова. Представленные выше материалы показывают, что давать однозначное толкование поведению Вавилова на протяжении всей его жизни неправильно, что более справедлив психологический портрет развивавшейся и менявшейся во времени личности Вавилова. Зная подавляющее большинство его печатных работ, тексты выступлений и писем, трудно отвергнуть представление о нем, как о человеке, искренне и прямолинейно выражавшем советский патриотизм, начиная с 1929--1930 годов (73).
О том, что и в руководимом Вавиловым Институте прикладной ботаники и новых культур четко следовали и принимали без ропота политические требования руководства с момента создания института говорит такой факт. Осенью 1929 года чекисты (скорее всего неожиданно для себя) столкнулись с тем, что в библиотеке Российской Академии наук в Ленинграде хранится архив Департамента Полиции, 3-го Департамента, Охранного Управления, Жандармского Корпуса Царского Правительства, канцелярии Николая II, подлинники грамот об отречении от царского престола Николая II и Вел. Кн. Михаила, некоторые другие материалы. Об этом Киров немедленно поставил в известность Сталина секретной (зашифрованной) телеграммой. Известие произвело страшный переполох: в Ленинград тут же была отправлена бригада из высших чекистских начальников во главе с Я.С.Аграновым и Я.Х.Петерсом, краткие информационные сообщения о развертывавшихся событиях ежедневно стали появляться в партийной печати. Библиотеки АН СССР, Пушкинского Дома, Археографической Комиссии и (по-видимому, для отвода глаз) еще нескольких ленинградских институтов, включая Химический институт, были опечатаны, архивы срочно изъяты, были предприняты розыскные мероприятия по отслеживанию других материалов, связанных с деятельностью царского правительства, затем начался поиск тех, кто мог знакомиться за годы советской власти с архивом Охранного Управления, Полицейского и Жандармского Департаментов царского правительства, пошли аресты. Сталин и Молотов лично следили за каждым шагом следователей. Руководство Академии наук оказалось под ударом, Непременный Секретарь Академии, крупнейший ученый-во�
Эта история с документами, найденными в Библиотеке, была рассмотрена первым вопросом на заседании Научной Коллегии вавиловского института (правда в его отсутствие, председательствовал В.Е.Писарев) 16 ноября 1929 года. В протоколе заседания содержится следующая запись:
"1. Научная Коллегия ВИПБиНК от лица всех сотрудников института резко осуждает и отмежевывается от поведения руководящих членов Академии наук, виновных в скрытии важных документов, и целиком поддерживает меры, принятые по отношению к ним нашим правительством. Научная Коллегия института заявляет, что поведение этих лиц не является выражением мнения масс советской интеллигенции, все более и более активно участвующей в социалистическом строительстве" (75).
Несомненно, подобные резолюции были приняты и в других (возможно, многих) научных институтах страны, но стиль и редакция заявлений весьма характерны.
Недавно крупнейший российский физик, близко знавший брата Николая Ивановича -- С.И.Вавилова, член-корреспондент РАН Евгений Львович Фейнберг писал в книге "Эпоха и личность", что братья Вавиловы были "сознательными сторонниками Октябрьской революции", что такое их отношение к жизни было
"не камуфляжем и приспособленчеством. Не зря же братья уговорили своего отца из эмиграции вернуться на родину в 1927 г." (43).
Он продолжает:
"Судя по всему, братья Вавиловы, помогавшие строить баррикады во время восстания 1905 г. на Пресне, где они жили, спокойно перенесли потерю имущества в результате Октябрьской революции, жили "как все", и с энтузиазмом включились в создание большой отечественной науки XX века" (44).
Но эту точку зрения разделяют не все, можно встретить утверждения, что более правильно характеризовать Вавилова как тонкого и умного приспособленца к условиям среды. Будучи конформистом, он якобы выбирал, что говорить на публике, чтобы сохранять и руководимые им коллективы и свою руководящую роль в стране:
"Возможно, наиболее яркими примерами конформистов могут быть братья Николай и Сергей Вавиловы... Н.И.Вавилов всеми силами пытался посредством компромиссов охранить созданные им коллективы исследователей... Он делал все, что требовалось по канонам того времени. Тяжело читать его речи с прославлением Великого Вождя Народов", --
пишет С.Э.Шноль (45).
И все-таки я склоняюсь больше к точке зрения Фейнберга, понимая, что без искреннего подчинения своей энергии и личностных ценностей идеологическим требованиям новой власти Н.И.Вавилов был бы неминуемо уличен если не в контрреволюционных поползновениях, то во внутреннем несогласии с советской властью, и тогда никаких выдвижений и взлетов в Советской России ему бы не видать. "Бдительные органы" начали обвинять его во вредительстве и шпионаже в начале 1930-х годов (смотри об этом подробно в главе V), но этим сигналам не придали значения на верхах партийного руководства, и он остался на свободе в пору массовых репрессий в СССР вплоть до 1940-го года. Если бы обвинения несли неотразимые свидетельства враждебности строю, этого бы не случилось, ведь "классовое" чутье и "классовый" нюх новых властителей и их попутчиков были развиты в максимальной степени, а публичные разбирательства даже отдельных слов во время "чисток кадров" и проработок стали частью жизни всех руководителей в стране. К тому же, если бы Вавилов не был солидарен с властями (или бы власть и установленные порядки ему не нравились) у него было много возможностей во время зарубежных поездок стать невозвращенцем, как сделали многие, в том числе и его знакомые.
Главное детище Вавилова -- Всесоюзный институт растениеводства
Успехи руководимого Вавиловым Бюро по прикладной ботанике, вскоре переименованного в Отдел аналогичного названия, и Института Опытной Агрономии снискали ему популярность в правительственных кругах и позволили в короткое время добиться превращения Отдела в самостоятельный и крупный Институт. В 1924 году Советское Правительство приняло такое решение, и Вавилов писал своему саратовскому другу П.П.Подъяпольскому9:
"Мотаюсь между Питером и Москвой. Заставили устраивать Всесоюзный институт прикладной ботаники. Выйдет из этого что или не выйдет, толком не знаю" (76).
Председателем научного совета института по предложению Вавилова стал управляющий делами Совнаркома СССР Н.П.Горбунов, и, благодаря этому шагу, многие организационные вопросы были быстро решены. Под обещания Вавилова не только обеспечить селекционеров Союза ССР нужным числом линий культивируемых растений, перспективных для выведения улучшенных сортов пшеницы, ячменя, ржи и других культур, но и заняться поиском новых растений для сельского хозяйства институт сразу же получил огромные, несоизмеримые ни с чем в науке в масштабах страны ассигнования. Направление, связанное с введением новых культур, было даже вынесено в название института. Вавилов брал на себя и своих сотрудников огромную ответственность: обещания надо было подкреплять результатами.
