Мариан Брандыс - Мария Валевская
Приобрела скрытую уверенность в себе, что было довольно трудно в ее двусмысленном положении. Вынужденная считаться с Марией-Луизой, очень, по словам ее окружения, ревнивой, пани Валевская сумела в самом центре Парижа заставить людей усомниться, действительно ли она продолжает поддерживать тайные отношения с императором. Потому это и была единственная любовная связь, которую Наполеон поддерживал".
Такую же оценку дает Валевской и камердинер Констан: "Мадам В. весьма отличалась от прочих женщин, даривших своей благосклонностью императора. И справедливо ее прозвали Лавальер императора [Герцогиня Луиза-Франсуаза Лавальер (1644 - 1710), фаворитка Людогика XIV, была добродетельна и религиозна, тридцати лет вгтуг.илз в нищенствующий орден кармелиток. Прим. автора.]... Те, кто имел счастье знать ее близко, наверняка сохранили воспоминание, сходное с моим, и понимают, почему я вижу столь большую разницу между мадам В, кроткой и скромной женщиной, воспитывающей в тишине своего сына, и фаворитками победителя под Аустерлицем".
О светском положении Валевской в Париже лучше всего говорит расположение, оказывемое ей супругами Красиньскимп. Командующий польской легкой кавалерией, граф империи, генерал Винцентий Красиньский, и жена его Мария, урожденная Радзивилл, падчерица маршала Малаховского - уж никак не относилась к людям, склонным водиться с особами сомнительной репутации или плохо принимаемыми в свете. Известно, что пан Винцентий был большим снобом и очень соблюдал декорум. И уж если Красиньские "афишировали" себя с Валевской на торжественных парижских премьерах, если принимали ее у себя и бывали у нее, если в феврале 1812 года именно ее пригласили в крестные матери к своему сыну Зигмунту (впоследствии великому поэту), то факты эти говорят сами за себя.
Среди многих доказательств, подтверждающих популярность и авторитет Валевской в кругах польской колонии, часто упоминают о визите, который в 1812 году нанес фаворитке сам Костюшко. Это, кажется, исторический факт, так как упоминание о нем сохранилось в царских дипломатических архивах. Но сам визит освещается настолько по-разному, что мне приходится использовать его как веский аргумент в моей полемике с тенью Валевской и интерпретаторами ее воспоминаний.
Дело происходило в летней резиденции княгини Теодоры Яблоновской, в замке Бретиньи, в Мон-сюр-Орже под Парижем, весной или летом 1812 года, в наивысший период пропагандистской подготовки похода на Москву.
Княгиня Яблоновская, экзальтированная патриотка, всем сердцем преданная Наполеону и идее будущей войны, сделала из своего дома один из активнейших центров военно-патриотической агитации. Ближайшими соратниками княгини были две ее сестры Тереза Бежиньская и Каролина Ходкевич и кузина - Мария Валевская. Эти четыре дамы состязались в придумывании и устройстве самых различных патриотических демонстраций. Одна из таких антреприз была организована в связи с поступлением из Варшавы кокард и шарфов национальных цветов. На церемонию раздачи патриотических украшений в Бретиньи съехалась почти вся польская колония в Париже. Для придания церемонии большей торжественности пригласили живущего неподалеку в Бервиле Тадеуша Костюшку. Старый руководитель восстания, обычно уклоняющийся от публичных выступлений, на сей раз, ко всеобщей радости, принял приглашение. Когда он подъехал на своей скромной таратайке к замку Бретиньи, его встретили овацией и музыкой. На лестнице националыюго героя ожидали четыре дамы из клана Валевских с малиново-бирюзовыми бантами и шарфами. О поведении Костюшко во время этой торжественной встречи информируют записки присутствовавшей на приеме французской писательницы мадам де Бавр.
"Я все еще вижу этого почтенного старца, - вспоминает мадам де Бавр, отлично помню выражение его лица, отмеченного меланхоличностью, исполненного суровости. Вижу, как не говоря ни слова, он медленно приближается к сестре хозяйки дома графине Бежиньской и преспокойно срывает с ее плеча бант национальных цветов. Дамы бледнеют. Мороз прошел по коже всех, несмотря на жаркий июльский вечер. Ведь кто же лучше, чем Костюшко, мог знать, как далеко заходят намерения Наполеона в отношении Польши!."
Допускаю, что многие читатели знают эту сцену по известному рассказу Станислава Васылевского "Сорванный бант", основанному именно на воспоминаниях мадам де Бавр. Но пани Валевская, которая деятельно участвовала в этой сцене, описывает ее совсем иначе. К сожалению, по причинам уже неоднократно приводимым выше, оригинального текста Валевской мы не знаем, знаем только то, что пишут интерпретаторы ее воспоминаний: Массон и Орнано.
Массон точной даты события не приводит, пересказ его краток, общего характера: "Как-то приходит к княгине (Яблоновской) Костюшко. Видит весь этот энтузиазм, это лихорадочное волнение, эти ленты, приближается к хозяйке дома и, ничего не говоря, отвязывает ленту и прижимает к сердцу..."
Вот тебе и на! - все навыворот, все не так как у мадам де Бавр: героиня события не пани Бежиньская, а княгиня Яблоновская; Костюшко демонстрирует не против Наполеона, а за Наполеона.
Чтобы запутать дело еще больше, граф Орнано презентует третий, совсем новый вариант. По его рассказу, торжество в замке Бретиньи состоялось не в июле (как утверждает мадам де Бавр), а третьего мая, в годовщину конституции, и во встрече с Костюшко главную роль сыграла не графиня Бежиньская, не княгиня Яблоновская, а графиня Валевская. Привожу этот фрагмент по книге "Жизнь и любовь Марии Валевской".
"...Костюшко поднялся по лестнице и, ловко миновав княгиню Яблоновскую и госпожу Ходкевич, приблизился к Марии (Валевской). Молча поклонился ей и - все еще в полупоклоне - осторожно потянул к себе шарф польских национальных цветов, который у нее, как и у остальных дам, был на плече. Прижал шарф к сердцу и так и застыл. Никогда еще Мария не была предметом такого публичного почитания, такого признания ее роли в освобождении Польши".
В свидетели подлинности этой возвышенной сцены Орнано призывает самого Наполеона. Из этой же книги мы узнаем, что спустя два дня после происшедшего в Бретиньи доверенный лакей императора вручил Валевской следующее письмо:
Мари, мне рассказали о том, что случилось в прошлую субботу в Бретиньи. Считаю это запоздалым, но вполне заслуженным признанием твоих усилий и патриотизма. Поговорим об этом и о других интересных делах завтра (во вторник) в час, если тебе угодно повидать меня до моего близкого отъезда в Дрезден. Войди в Тюильри через малый вход с реки. Я отдал приказ, чтобы тебя провели прямо ко мне.
Н. 5 мая До сих пор ни один из критиков Орнано не осмеливался категорически утверждать, что какое-то из приводимых им в биографии наполеоновских писем фальсификация или, мягче выражаясь, беллетристический вымысел.
Боюсь, что мне первому выпала в удел эта неприятная роль.
Как я уже упоминал, в начальной фазе этой работы я пользовался исключительно английской версией романа графа Орнано; это первоначальная версия, и я полагал, что она верно передает содержание документов, найденных в замке Браншуар, и больше заслуживает доверия.
Французская версия, измененная и исправленная, попала в мои руки несколько позднее.
Поскольку в книге Орнано меня интересуют прежде всего документы, а я считаю (или вернее - считал), что биограф не может допустить разночтения одних и тех же документов, приводимых им как по-английски, так и пофранцузски, к французскому изданию раньше я обращался только тогда, когда возникала надобность сопоставить детали, не вполне ясные по английской версии.
В случае со встречей Костюшко сопоставление двух версий выявляет существенную разницу, события в Бретипьи в обоих текстах описаны идентично, но во французском тексте нет императорского письма, которое подтверждало бы это событие.
Из книги "Мария Валевская - польская супруга Наполеона" мы узнаем, что сразу же после торжества в Бретиньи Мария обратилась к Наполеону с просьбой об аудиенции (в английском варианте инициатором встречи был Наполеон). В ответ на просьбу император 5 мая 1812 года уведомляет Марию, что примет ее в Тюильри "завтра, во вторник, в час", и советует ей пройти "через малый вход с реки". Кавычки как будто подтверждают существование письма Наполеона от 5 мая. Но замечание о событии в Бретиньи, составляющее в английской версии интегральную часть этого письма, во французской версии Наполеон произносит устно в последующем разговоре с Марией. Что вызвало это непонятное превращение документального сообщения в беллетризованное? Трудно поверить, чтобы граф Орнано ради литературной прихоти пожертвовал подлинным императорским письмом, наиболее авторитетно подтверждающим патриотические заслуги Валевской. Возникает, скорее, иная гипотеза: возможно, Орнано нашел в семейном архиве письмо Наполеона от 5 мая 1812 года, приглашающее Марию в Тюильри, и с присущей ему свободой беллетриста включил в него выдуманный фрагмент об эпизоде в Бретиньи, дабы придать своей прабабке больший ореол в глазах английских читателей; возможно, что позднее, готовя версию, предназначенную для искушенных французских читателей, он счел эту мистификацию слишком рискованной и решил от нее отказаться.
