Павел Щёголев - Падение царского режима. Том 2
Завадский. — Это — румын, подозреваемый в шпионстве.[*] Нет, есть такой рассказ, что Штюрмеру пришлось выкупать книгу Риве.
Мануйлов. — Этого я не слыхал. Вообще Штюрмер не был откровенен со мной. Очень может быть, что он сделал это помимо меня.
Завадский. — Нет, он сам впоследствии рассказывал, что он вместе с вами получал деньги от Штюрмера.
Мануйлов. — Нет, никогда. Я даю честное слово, никогда этого не было.
Завадский. — Вы были у Распутина на квартире утром, после того, как он в ночь исчез?
Мануйлов. — Был.
Завадский. — Что вы там делали? Он в ночь на субботу исчез, а 17-го утром вы были у него?
Мануйлов. — Был.
Завадский. — Что вы там делали, почему вы явились туда?
Мануйлов. — Я звонил утром на квартиру Распутина, и мне, кажется, Головина сказала по телефону: «Мы не знаем, что с Распутиным, приезжайте». Я приехал; там был переполох. Там ждали, звонили всюду, затем приехал Симанович вместе с епископом Исидором и рассказал о том, что они были у пристава той части, где это произошло, и рассказывали все подробности.
Завадский. — Вы его бумаги не разбирали?
Мануйлов. — Никаких.
Завадский. — Не касались?
Мануйлов. — Нет.
Смиттен. — А министр внутренних дел при вас посетил квартиру Распутина?
Мануйлов. — Протопопова при мне не было.
Завадский. — Когда дело ваше шло еще у судебного следователя, вы следователю Середе говорили о том, что Макарова должен заменить Добровольский; это было недели за три до этой перемены. Почему вы это знали?
Мануйлов. — Об этом были разговоры у Распутина. Я уже об этом докладывал.
Завадский. — И вы сообщили это Середе. Вы рассказывали как достоверный факт; значит, вы Распутину всегда доверяли?
Мануйлов. — Я видел, что он делает, что хочет; я вам приводил факты.
Завадский. — Ни от кого, как от Распутина, вы больше не слышали?
Мануйлов. — Нет.
Завадский. — Вы знали в то же время, что бывшая императрица возражала против Добровольского, и, тем не менее, вы считали, что раз Распутин хочет…
Мануйлов. — Когда я говорил следователю, очевидно, тогда не было истории относительно взяточничества Добровольского.
Завадский. — Вы можете объяснить, какими путями вы или ваши друзья добились требования царицы о прекращении вашего дела, а потом высочайшего повеления?
Мануйлов. — Когда это дело шло, я был освобожден, и Распутин мне сказал: «Дело твое нельзя рассматривать, потому что начнется страшный шум в печати, я сказал царице, и она написала сама министру юстиции письмо, или ее секретарь».
Председатель. — Сама написала или секретарь?
Мануйлов. — Кажется, секретарь от ее имени. А затем, когда было уже назначено, то Распутин мне сказал, что императрица послала телеграмму царю о том, что дела не будет.
Председатель. — Скажите, какого именно шума в связи с этим делом боялся Распутин?
Мануйлов. — Он боялся газетной кампании, одним словом, того, чтобы его имя как-нибудь не всплыло в этом деле.
Завадский. — А как же оно в этом деле могло всплыть?
Мануйлов. — Я бывал у него очень часто. Затем, главным образом, они боялись, что на суде откроются все подробности дела Ржевского. Вот что их пугало. Вы не думайте, что они защищали только меня. Тут вопрос шел об истории Хвостова, и они боялись, что откроется вся история Хвостова и его назначение. Я помню, даже Распутин просил, чтобы Аронсон приехал к нему и дал ему слово, что о нем не будут говорить.
Завадский. — Они боялись, что вы на суде будете говорить?
Мануйлов. — Конечно. Они боялись, как бы я не раскрыл. Тут все это было сделано не столько из-за меня, сколько из-за самоохраны.
Завадский. — От вас или от ваших единомышленников исходила угроза, что вы будете говорить и требовать себе помилования?
Мануйлов. — Никогда не угрожали.
Председатель. — Так что вы утверждаете, что вопрос о помиловании, т.-е. инициатива вопроса о помиловании, принадлежала Распутину?
Мануйлов. — Безусловно Распутину.
Завадский. — Почему вы знали про телеграмму царя министру юстиции о вашем помиловании раньше, чем телеграмму получил министр юстиции?
Мануйлов. — Вот как было. Распутин позвонил мне по телефону и говорит: «Сейчас мне из дворца звонили, у мамы есть телеграмма от мужа, о том, что этому делу не быть». Так что я от него это узнал. Это было ночью, когда я узнал.
Смиттен. — Скажите, вы обращались к митрополиту Питириму с просьбой содействовать прекращению вашего дела?
Мануйлов. — Нет. Прекращению — нет. Относительно помилования теперь, это — да.
Смиттен. — Как вы можете объяснить его ходатайство?
Мануйлов. — Тут опять-таки Осипенко был свидетелем по моему делу. Он как раз находился в момент моего ареста, и это смущало их страшно, что ему придется быть на суде.
Председатель. — Вы что-то хотели сказать о жизни Распутина. Об образе жизни. Эта материя довольно бесконечная, но, может быть, вы просто в нескольких словах изложите, что вы хотели сказать Комиссии, что именно имели в виду.
Мануйлов. — Я хотел обратить внимание на то, что, во-первых, вам интересно, на то, кто давал деньги Распутину. Он получал их из министерства внутренних дел.
Председатель. — В каком количестве?
Мануйлов. — Кажется, 1000 рублей в месяц давал министр внутренних дел лично.
Председатель. — Т.-е. генерал Калинин?
Мануйлов. — Генерал Калинин. А затем Штюрмер.[*]
Председатель. — А с каких пор завелась эта выдача?
Мануйлов. — При А. Н. Хвостове. Больше всех давал ему Хвостов.
Председатель. — Из каких сумм?
Мануйлов. — Вот, из секретных. Затем, что я еще хотел сказать? О кутежах его вы знаете, это не представляет интереса теперь, раз он умер. Может быть, у вас есть вопросы?
Председатель. — Так как вы были с ним в довольно тесных отношениях, вы можете сказать, как он относился к женской половине Царского Села во время этих кутежей? Ведь вы считали его развратным человеком?
Мануйлов. — Я думаю, он был больной человек.
Председатель. — Т.-е. на половой почве?
Мануйлов. — Да, безусловно, и больше воображением, чем действительностью. Такое впечатление, так мне представляется. Дело в том, что я во время кутежей, как я вам докладывал, не бывал, но все-таки знал, что происходило, от других лиц. Разговоры о том, что он хвастал своей близостью к Царскому Селу — не верны. Наоборот, он скрывал, особенно перед мало знакомыми лицами. Он очень осторожно говорил о бывшем царе и царице.
Председатель. — А когда он выпивал бутылку мадеры или какого-нибудь вина?
Мануйлов. — Он о них, вообще, не говорил. Он говорил о том, что может сделать то-то, добиться того-то, но старался точек на i не ставить.
Председатель. — Вы не присутствовали при том, как он хвастался своим отношением к Ольге Николаевне, великой княжне?
Мануйлов. — Нет. Но он много раз говорил: «Девки меня любят» (он их называл так). «Девки меня любят, и царевич любит очень, и без меня, что бы там министры ни делали, что бы они там ни говорили, они без меня обойтись не могут».
Председатель. — Нет, чтобы он ссылался на близкие отношения с той самой великой княжной, которая к нему относилась отрицательно?
Мануйлов. — Нет, это неправда. Это неверно.
Смиттен. — Скажите, пожалуйста, генерал Калинин, это — псевдоним министра внутренних дел Протопопова? Были ли еще какие-нибудь другие видные лица, занимавшие видные государственные посты, которые в домашнем быту Распутина назывались бы условными кличками? Или он составлял исключение?
Мануйлов. — Нет. Протопопов был с ним ближе всего.
Смиттен. — Когда и как возникли эти отношения?
Мануйлов. — Меня в это время не было.
Председатель. — Вы были под арестом?
Мануйлов. — Да, когда я вышел, уже это был расцвет отношений. Протопопов звонил туда, они звонили Протопопову, и даже дети звонили к нему. Одним словом, тут постоянные были сношения. Кроме того, эта княжна Тарханова постоянно туда ездила.[*]
