Александр Костин - Слово о полку Игореве – подделка тысячелетия
Интересно в этом отношении и письмо самого А. Ф. Вельтмана к Пушкину[137], из которого следует, что он в глазах современников слыл истинным знатоком повести: «Александр Сергеевич, пети было тебе, Велесову внуку, соловию сего времени, песнь Игореви, того Ольга внуку, а не мне; но досада взяла меня на убогие переводы чудного памятника нашей древней словесности, и я выкинул в свет также, может быть, недоношенное дитя. Посылаю на суд и осуждение. Я доволен по крайней мере тем, что в моем переводе сулица – не маленький щит, болог не благо, век не веча и не сеча: харалуг не харя и не луг; ток не кровавая ладонь; Ярослав не Изяслав; и нет в моем переводе ни кур, ни петухов, и не запрягают Игоря в плуг пахать землю.
Желал бы знать мнение Пушкина о Песни ополчения Игоря, говорят все добрые люди, что он не просто поэт, а поэт умница, и знает, что смысл сам по себе, а бессмыслица сама по себе; и потому я бы словам его поверил больше, чем своему самолюбию.
Посылаю и третью часть Странника, по коему нельзя узнать, блуждал я или блудил.
Досадно мне, да и каждому досадно, что Александр Сергеевич отложил издавать журнал до будущего года. Если говорить правду, то перевод песни Игоря был приготовлен для сего журнала.
Желая здоровья и высоких прекрасных внушений, остаюсь искренне преданный Вельтман. 4 февраля 1833, Москва»[138].
В своей заметке к «“Слову о полку Игореве” в переложении А. Ф. Вельтмана» Пушкин приписал О. И. Сенковскому замечание другого критика «Слова» Каченовского («выражение рыцарское»): «Хочу копье преломити, а любо испити…». Г-н Сенковский с удивлением видит тут выражение рыцарское. Нет, это значит просто неудачу: «Или сломится копье мое, или напьюсь из Дону». Тот же смысл, как и в пословице: либо пан, либо пропал[139].
Похоже, что Пушкин с вниманием отнесся также к первому изданию «Слова» на чешском языке, переведенному в 1821 году Вацлавом Ганкой. Экземпляр этого издания был переплетен Пушкиным, и в него были вплетены белые листы для специальных пометок. Обращался он также к переводу «Слова» на немецкий язык, осуществленному тем же В. Ганкой[140].
В библиотеке Пушкина находился экземпляр перевода В. А. Жуковского 1818—1819 годов, а также рабочий экземпляр В. А. Жуковского первого издания «Слова» 1800 года, который был подарен ему А. И. Тургеневым с надписью: «Песнь древнего барда новому трубадуру дарит Александр Тургенев, в знак дружбы, на память любви». На переводе «Слова» В. А. Жуковского Пушкин сделал около 80 пометок и замечаний (Приложение – 1).
Пушкин явно готовился совершить масштабное, многоплановое исследование «Слова», о чем говорят многочисленные пометки на полях принадлежащих ему книг, а также подчеркивания отдельных слов в переводах «Слова». Например, на переводе А. Ф. Вельтмана сделано около тридцати замечаний.
Известны следующие три высказывания Пушкина о «Слове», обнаруженные в его статьях, заметках и планах, связанных с оценкой состояния русской литературы: «Но, к сожалению, старинной словесности у нас не существует. За нами темная степь, и на ней возвышается единственный памятник: “Песнь о полку Игореве”»[141].
«Несколько сказок и песен, беспрестанно поновляемых изустным преданием, сохранили полуизглаженные черты народности, и «Слово о полку Игореве» возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности»[142]
Сказки, пословицы: доказательство сближения с Европою.
Песнь о полку Игореве.
Песнь о побоище Мамаевом.
Сказки, мистерии.
Песни[143].
Последнее высказывание приведено в «Планах» Пушкина по изучению истории русской литературы, которые в своем большинстве оказались не реализованными из-за раннего трагического ухода гения Земли русской из жизни. При внимательном прочтении «Планов» создается впечатление, что Пушкин интуитивно предсказал потомкам направление поиска автора «Слова о полку Игореве». Самому сделать это открытие ему до конца не удалось по ряду причин, при этом временной жизненный цейтнот в качестве одной из причин стоит, на наш взгляд, далеко не на первом месте.
О творческих планах поэта по глубокому изучению героической поэмы говорят также разрозненные заметки и записи: на записке П. А. Чаадаева, пять записей в тетради 2386, лист с заметками по объяснению древнерусских слов, клочок бумаги с выписками из Библии, выписка из Четьих-Миней[144], листочки с отдельными записями. Есть, в частности, заметки, явно связанные с работой над «Словом», например выписки терминов, относящихся к соколиной охоте. Многие листочки обнаружены между страницами изучавшихся Пушкиным книг. Некоторые записки могли быть вообще не обнаружены, например возражение Пушкина Каченовскому (в записи ошибочно названному Сенковским) по поводу слов Игоря «Хочу копье преломити, а любо испити» было обнаружено на записке П. Я. Чаадаева. Есть, например, и письмо И. И. Лажечникова к Пушкину от 22 ноября 1835 года, в котором писатель отвечает на вопрос Пушкина, почему и в каком значении он употребил слово «хобот» в «Ледяном доме» и в «Последнем Новике»[145].
Пушкин не случайно задал этот вопрос И. И. Лажечникову, поскольку его интересовала природа происхождения этого слова в предложении: «…нъ розно имъ хоботы пашутъ», однако вразумительного ответа не получил, поскольку в своем ответном письме И. И. Лажечников пишет следующее:
«…Теперь объясню Вам, почему я употребил слово хобот в Ледяном Доме и, кажется, еще в Последнем Новике. Всякой лихой сказочник, вместо того чтобы сказать: такимто образом, таким-то путем, пощеголяет выражением таким-то хоботом. Я слышал это, бывало, от моего старого дядьки, слыхал потом не раз в народе Московском, следственно по наречию Великороссийскому…»[146]
Но наиболее значительным вкладом А. С. Пушкина в «Слововедение» является его неоконченная статья «Песнь о полку Игореве», которая в наибольшей степени выражает в прямой форме отношение поэта к «Слову» и его незримому автору. Статья представляет собой «Введение» к тексту и «Толкования» памятника вплоть до слов: «А мои ти куряне сведоми къмети…» в обращении буй тура Всеволода к «светлому» брату Игорю.
К сожалению, статья осталась незаконченной, но даже в таком сокращенном виде в ней четко выражены отношение Пушкина к тексту памятника и трактовка его семантической сути[147]. Во «Введении» к статье Пушкин высказывает свою твердую убежденность в подлинности древнего текста «Слова».
Приводим статью без купюр с некоторыми комментариями в связи с тем, что широко распространенный ныне ее формат несколько отличается от «Замечаний на песнь о Полку Игореве», приведенных в Приложении IX «Материалов для биографии Александра Сергеевича Пушкина», изданных П. В. Анненковым[148].
ПЕСНь О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ
«“Песнь о полку Игореве”[149] найдена была в библиотеке графа А. Ив. Мусина-Пушкина и издана в 1800 году. Рукопись сгорела в 1812 году. Знатоки, видевшие ее, сказывают, что почерк ее был полуустав XV века. Первые издатели приложили к ней перевод, вообще удовлетворительный, хотя некоторые места остались темны или вовсе невразумительны. Многие после того силились их объяснить. Но, хотя в изысканиях такого рода последние бывают первыми (ибо ошибки и открытия предшественников открывают и очищают дорогу последователям), первый перевод, в котором участвовали люди истинно ученые, все еще остается лучшим. Прочие толкователи наперерыв затмевали неясные выражения своевольными поправками и догадками, ни на чем не основанными. Объяснениями важнейшими обязаны мы Карамзину, который в своей Истории мимоходом разрешил некоторые загадочные места.
Некоторые писатели усумнились в подлинности древнего памятника нашей поэзии и возбудили жаркие возражения. Счастливая подделка может ввести в заблуждение людей незнающих, но не может укрыться от взоров истинного знатока. Вальполь не вдался в обман, когда Чаттертон прислал ему Стихотворения старого монаха Rowley. Джонсон тотчас уличил Макферсона. Но ни Карамзин, ни Ермолаев, ни А. X. Востоков, ни Ходаковский никогда не усумнились в подлинности «Песни о полку Игореве». Великий критик Шлецер, не видав «Песни о полку Игореве», сомневался в ее подлинности, но, прочитав, объявил решительно, что он полагает ее подлинно древним произведением и не почел даже за нужное приводить тому доказательства; так очевидна казалась ему истина!»[150]. (Выделено мной. – А. К.)
