Дмитрий Винтер - Опричнина. От Ивана Грозного до Путина
То есть дело все-таки в опричниках, только не в погромах, а в изменении всей хозяйственно-экономической политики государства после 1560 г. В самом деле, в составлявшем тогда основу экономики сельском хозяйстве политика Ивана Грозного привела к искоренению наследственного боярско-дворянского землевладения и замене его передачей земли во временное пользование за службу. Дж. Флетчер писал: вместо вотчин царь дал ссыльным поместья (выделено мною. – Д. В.), владение коими зависит от царского произвола. При этом целью отнятия вотчин было изгнать бояр из центра и лишить их влияния[348]. Но ведь речь шла не только о вотчинах опальных бояр. Перед началом Опричнины вотчины росли, крестьянское население в них увеличивалось, а вместе с тем увеличивалась и независимость их хозяев. К. Валишевский пишет: «Вытеснялись удельные князья и вотчины и укреплялись самодержавный царь и поместная система… здесь вся история Опричнины»[349].
Нет, не вся! Вытеснялась (мягко говоря) и независимость третьего сословия. Тот же Валишевский пишет, что реформа самоуправления была более эффективна в северных уездах, чем в южных, поскольку население там было «промышленное» (применительно к тем временам правильнее сказать: торгово-ремесленно-мануфактурное. – Д. В.) и более сплоченное. Но и «развитие общин скоро приостановилось: петля крепостного права душила их». К концу столетия губные старосты превратились в простых чиновников, назначавшихся правительством[350].
Вот тут-то и зарыта собака: ограничение власти удельных князьков при Опричнине, в отличие от Запада, шло не на пользу третьему сословию, а во вред. Особенно во вред крестьянам. Естественно было временщикам, не озабоченным дальнейшей судьбой поместий, стремиться ограбить их побольше, пока не отобрали. Даже Н. П. Кончаловская, писавшая свою историю Москвы для детей в стихах «Наша древняя столица» еще в сталинские годы, когда Ивана Грозного и Опричнину полагалось хвалить, вынуждена была признать, что «нес мужик (помещику-опричнику. – Д. В.) в короткий срок/То, что боярину он мог/ Отдать в десятилетье».
Особенные насилия творились над крестьянами, жившими на землях опальных владельцев, – их очень скоро приводили в такое состояние, как будто неприятель побывал здесь[351]. А может быть, и не «как будто», а на самом деле? Об «ордынском» характере Опричнины уже говорилось и еще гораздо подробнее будет сказано. Пока отметим еще, что до Опричнины с крестьян взимались фиксированные налоги «по старине, как и раньше помещикам давали»[352], что вполне соответствовало европейскому принципу «обычай выше сеньора», что означает: нельзя брать больше, чем обычаем положено.
Отсюда и печальные итоги, попросту разорение – к концу царствования Ивана Грозного во многих центральных и северных уездах пустовало по 90–95% дворов![353] Но о разорении мы тоже еще поговорим подробно, пока же отметим факт закрепощения крестьян (об этом тоже подробный разговор впереди).
И еще. На просьбу Ивана Висковатого «не казнить столько, а то воевать некому будет», царь ответил, что он скорее согласится уступить ему (внешнему врагу. – Д. В.) в чем-либо важном, чем стать посмешищем для всех моих холопов»[354]. Т. е. внутренний враг опаснее внешнего! Протест против Опричнины со стороны высших приказных чинов в лице Висковатого напугал царя, что вскоре стало причиной обвинения в измене. Так, в 1569 г. Висковатый подкупил одного турецкого пашу с целью сорвать поход турок на Астрахань, теперь же его обвинили в измене и в том, что он «подбивал турок идти на Казань и Астрахань»[355]. Позднее его вместе с Фуниковым и А. Басмановым обвинили в стремлении предаться Литве вместе с Новгородом и посадить на трон Владимира Старицкого[356].
Но об этой расправе тирана с соратниками по ранней Опричнине речь тоже впереди, а пока вернемся к политике в отношении крестьянства. Традиционные крестьянские натуральные повинности (оброк) не устраивали помещика, он требовал расширения «барской запашки», что порождало рост «барщины». Последнее же, вдобавок к оголтелому грабежу со стороны временщиков, в свою очередь, породило бегство крестьян из дворянских поместий в боярские вотчины. Естественно было государству ограничивать переходы крестьян от помещиков к боярам – мы уже видели, чьи интересы оно защищало.
Отметим, что опричные дети боярские силой свозили к себе крестьян из владений земских, «вместе с тем увозились или сжигались дворы»[357]. Интересно, что боярские холопы получили разрешение уходить от своих господ во время голода – именно тогда Штаден прибавил к своим холопам еще несколько[358]. Однако было очевидно, что этих мер недостаточно. В самом деле, голод в боярских вотчинах был вызван их опричными разорениями (например, у владельцев, чьи вотчины были разорены опричниками в 1565–1566 гг. и в таком виде возвращены хозяевам), в нормальных же условиях, напротив, помещичьи крестьяне стремились всеми правдами и неправдами уйти в боярские вотчины.
Короче говоря, требовалось нечто более радикальное, чтобы пресечь переходы крестьян от бояр к помещикам. Именно это обстоятельство в 1581 г. привело к отмене Юрьева дня. Именно тогда, а не при Иване III, началось крепостное право: Судебник 1497 г. не ограничивал переход крестьянина к другому владельцу одним сроком, как принято считать, но подтверждал право перехода в Юрьев день[359]. У М. А. Дьяконова нет сомнения, что крестьяне до 1581 г. свободно уходили от помещика[360]. Тот же Генрих Штаден, покинувший Московию до этой даты, сообщает нам то же самое: крестьяне имели «свободный выход»[361]. Впрочем, реально закрепощение крестьян началось уже после смерти Ивана Грозного – сам он просто не успел; но об этом в конце книги.
Но страдало не только сельскохозяйственное производство. Годы начала Опричнины отмечены и деградацией мелкого крестьянского ремесленного производства. Особенно быстро прогрессировало разорение крестьянства – причем не только в связи с ростом феодального гнета, но и в результате упадка мелкокрестьянского производства: на помещичьих землях этот процесс шел с конца 1560-х гг.[362] Между тем не только в те, но и в гораздо более поздние времена – в России еще лет 200 – основу экономики составляли не заводы и мануфактуры, казенные или частные, а мелкие производители, создававшие основную часть продукции. Даже и в 1720—1740-х гг., после целенаправленного вытеснения их при Петре I, они производили продукции больше и лучше фабрик и мануфактур[363], а полутора веками ранее, когда мануфактур было неизмеримо меньше, а фабрик вообще не было – и подавно. Именно вытеснение мелких производителей в долгосрочной перспективе привело к отставанию российской промышленности от западной[364], каковую тенденцию удалось переломить только после 1861 г.
Уяснив все это, можно представить себе и цели террора опричников. В первую очередь, как мы могли видеть, политика «опричного» правительства была направлена на искоренение частной собственности.
Делалось это главным образом потому, что частная собственность порождала определенную независимость людей от власти.
Сопротивление и «вырывание корней»
Понятно, что опричный «беспредел» вызывал сопротивление. А поскольку «любовь к отеческим гробам» никто не отменял, да и при желании далеко не все могли «отъехать в Литву», то приходилось искать способы бороться, оставаясь в России.
Сначала, как водится, законопослушные и богобоязненные люди пытались сопротивляться в легитимных рамках. Так, летом 1566 г. собрался Земский собор для обсуждения условий заключения мира с Литвой. Как раз в это время силы Крымского ханства были отвлечены на войну Турции со Священной Римской империей (эта большая война австрийских и испанских Габсбургов с Османской империей продлилась до 1574 г.; о влиянии ее на историю России мы еще скажем), в связи с чем султан приказал крымскому хану прекратить войну против России и направить все силы против «римского цесаря». Оставшись одна, Литва предложила Москве мир. 30 мая 1566 г. литовское посольство прибыло в Москву.
Переговоры сорвались, поскольку Литва настаивала на мире по принципу «Кто чем владеет», Иван же Грозный, на тот момент ощущая себя победителем (и имея для этого все основания), требовал еще и Ригу. Интересно, что Дм. Володихин, понимая, что если бы тогда был заключен мир, то он был бы очень выгоден для России, тем не менее одобряет решение о продолжении войны, поскольку, дескать, тогда не ясно еще было, чем она кончится, а надежды на успех был и[365]. Да, были бы надежды, если бы, во-первых, с самого начала ставились ограниченные цели, а во-вторых, опричное разорение не подрывало экономическую основу военной силы России. Но неужели и тогда было непонятно, что безграничные амбиции – «вся Германия и новый Рим» – ничем, кроме краха, кончиться не могут?
