Лев Анисов - Иезуитский крест Великого Петра
Из последующих событий 1714 года отметим лишь одно: возвращение в декабре в Петербург царевича.
Возможно, с рождением дочери отношения между супругами уладились. Так или иначе, но вскоре принцесса вновь была беременна.
В последующем, 1715 году даже незначительные на первый взгляд события приобретают характер важнейших в описываемом нами деле.
Приглядимся к ним.
В июле секретарь князя А. Д. Меншикова Авраам (некоторые историки называют его Абрам) Веселовский направляется резидентом в Вену. О том извещает Плейер. Веселовский, как известно, станет главной фигурой во время поимки Алексея Петровича, и отправляется он из России в то время, когда Екатерина Алексеевна и София-Шарлотта на шестом месяце беременности.
Александру Кикину, по ходатайству царицы, возвращено имение. Что это? Попытка переманить Кикина на свою сторону? Чрез него влиять на царевича или получать о действиях его сведения? Мы знаем, как непримирим был к своим врагам Петр Алексеевич, и трудно представить, чтобы жена действовала без ведома его, а тем более шла бы против государя. Или же (предположим и такое) ей важно показать, что она лояльна по отношению к царевичу, злого умысла не помышляет и помогает даже его друзьям, против которых решительно настроен царь. Не исключено, что ей важно предстать такой в глазах современников и потомков. (Не отсюда ли и толкование некоторых историков, что Екатерина I во всем этом деле держала нейтралитет, никоим образом не вмешиваясь в него?)
Но рождение сына у царевича 12 октября, по свидетельству Плейера, причиняет ей великую досаду.
Перемены в отношениях явны. Год назад, когда у молодых появилась дочь Наталья, дед и бабка поспешили с поздравлениями. Была выказана (пусть внешне) радость. Теперь же — гробовое молчание. Петр болеет и с 16 октября не выходит из дворца. Екатерина Алексеевна на сносях, передвигаться трудно.
Старики и молодые словно избегают друг друга. Лишь незадолго перед кончиной кронпринцессы (она умерла 22 октября, через десять дней после родов) царь навестит ее. У постели умирающей он выслушает просьбу ее о детях и служителях. Царевича словно и нет здесь. О нем — ни слова.
О том, насколько обострена была обстановка в тот год (неприятности и огорчения постоянно преследовали царевича и его жену), как напряжены были нервы у Алексея, свидетельствует тот факт, что, вернувшись после лечения из Карлсбада, он (так серьезно готовящий себя к возможному царствованию) запил горькую. Одно время он, по рассказу Софии-Шарлотты, почти каждую ночь напивался до бесчувствия.
«…Смерти принцессы много способствовали разнородные огорчения, которые она испытывала», — запишет потом в своем донесении Плейер.
Алексей же, характеризуя то время, скажет много позже в Вене: «Отец ко мне был добр, но с тех пор, как пошли у жены моей дети, все сделалось хуже, особенно когда явилась царица и сама родила сына. Она и Меншиков постоянно возмущали против меня отца; оба они исполнены злости, не знают ни Бога, ни совести».
Читаем у Плейера: «По возвращении принцессы и по разрешении ее от бремени (вероятней всего, речь идет о первых родах. — Л.А.) все пошло хуже происками Меншикова, который боялся, что престол достанется роду царевича».
Значит, в обществе ходили слухи, что князь А. Д. Меншиков в случае смерти царя не желал видеть на престоле кого-либо из рода царевича. Но тогда кого же? Скорее всего, того, кто ближе всех к государю в то время, — Екатерину Алексеевну и (мысль тайная, но, увы, неисполнимая) себя. (Окончание фразы в донесении Плейера может явить собой загадку при условии, если автор, говоря о «роде царевича», не имел в виду его самого. Тогда получается, Плейер уже был убежден, что вопрос о лишении Алексея права наследования престола решен.)
«Замечали при царском дворе зависть за то, что она (София-Шарлотта. — Л.А.) родила принца, и знали, что царица тайно старалась ее преследовать, вследствии чего она была постоянно огорчена», — писал Плейер.
Предчувствуя кончину и явно желая обезопасить детей и обеспечить им будущее, крон-принцесса пишет царю письмо, благодарит его за оказанные милости и поручает ему своих детей.
Своим нежеланием говорить о тяготах и имевших место в жизни жалобах она стремится загасить пламя вражды между супругом и его мачехой.
Вызвав гофмаршала своего двора и отдав ему распоряжения, она скажет ему (барон Левенвольд запишет впоследствии):
— При жизни моей много было говорено и писано зло-коварных вымыслов, найдутся злые люди, вероятно, и по смерти моей, которые распустят слух, что болезнь моя произошла более от мыслей и внутренней печали, нежели от опасного состояния здоровья моего (София-Шарлотта занемогла через несколько дней после родов «вследствие неосторожности». — Л.А.). Для отвращения такого зла донесите моим родителям, именем моим, что я всегда была довольна и хвалюсь любовию их величеств, не только все исполнено, что в брачном контракте отмечено, но и сверх того многие благодеяния мне оказаны, за что и теперь приношу мою благодарность.
(Через несколько дней после ее кончины Плейер будет писать в донесении: «Деньги, назначенные на ея содержание, выдавались очень скупо и с затруднениями».)
О царевиче Алексее — у нее ни слова.
XVII
22 октября в полночь София-Шарлотта скончалась. Алексей подле ее постели.
Смерть жены потрясла его. Несколько раз за ночь он падал в обморок.
На другой день после кончины кронпринцессы — крестины новорожденного. Восприемники — дед и царевна Наталья Алексеевна.
Бывшая царица Евдокия получает в Суздале от нарочного, посланного ее братом Авраамом Лопухиным, извещение о рождении внука.
27 октября при большом стечении народа торжественно погребена покойница. Все направляются во дворец к царевичу помянуть усопшую.
Выходит из Петропавловского собора царь со своим окружением, мрачный царевич.
Говорят о покойнице, ее детях.
Вернувшись из собора, Петр Алексеевич неожиданно, на глазах у всех вручает сыну письмо (грозное письмо!), в котором требует переменить себя, угрожая в противном случае лишить наследства.
В вину Алексею ставится нерадение к военному делу, его упорство («Еще же и сие вспомяну, какого злаго нрава и упрямого исполняем! Ибо сколь много за сие тебя бранивал и не то что бранивал, но и бивал…»).
Письмо, подписанное царем в Шлиссельбурге, датировано одиннадцатым октября.
Но ведь можно обо всем этом сказать устно? Зачем в письме, читанном при свидетелях? Почему именно в этот день?
«В недоумение приходит всякий здравомыслящий и беспристрастный исследователь, — пишет М. П. Погодин. — Что за странности? Царь пишет письмо к сыну с угрозою лишить его наследства, но не отдает письма, и на другой день по написанию рождается у царевича сын, новый наследник; царь держит у себя письмо и отдает только через 16 дней, в день погребения кронпринцессы, а на другой день после отдачи рождается у него самого сын!»
Вероятно, кто-то может сказать: но ведь Петр был болен! Верно, но до 16 октября он мог бы отправить письмо, так ли это трудно? И цосле 22 октября он уже на ногах.
«Если Петр написал письмо в показанное число, в Шлиссельбурге, то зачем не послал его тотчас к сыну? Зачем держал 16 дней, воротясь в Петербург? — читаем далее у М. П. Погодина. — Рождение внука должно б было изменить решение: если сын провинился, то новорожденный внук получал неотъемлемое право на престол!
Зачем бы определять именно число? Пролежало оно 16 дней в кармане, для чего же напоминать о том, для чего напирать, что письмо писано за 16 дней. Ясно, что была какая-то задняя мысль. Она видна и в подстрочном примечании к печатному розыскному делу: «Понеже писано то письмо до рождения царевича Петра Петровича за 18 дней, и тако в то время был он царевич Алексей Петрович один»…
Во всем этом действии нельзя не видеть черного плана, сметанного, в тревоге, белыми нитками».
Прервем чтение исследования М. П. Погодина. Приглядимся к событиям.
Петр Алексеевич холоден к своей первой жене. Возможно, за делами и новой любовью забыл ее вовсе. Сын на стороне матери. Разве всякий сын, видя поражение и унижение матери, не встает на ее сторону? Даже питая уважение к отцу. Не станет ли он искать возможности облегчить состояние матери своими действиями? Явно сложными станут его отношения с отцом. Как определить свое отношение к нему? Можно ли простить унижение матери? Увлечение новой женщиной? Какое смятение в душе испытывает сын, глядя, как место матери занимает другая, чужая женщина! А она, новая супруга, не станет ли ревниво наблюдать за отношениями мужа к сыну, к прежней семье. Разве не оправданно возникновение неприязни и вражды между мачехой и пасынком (при жизни матери)? Разве не потенциального врага видит женщина в пасынке (если учесть, что разница в возрасте между ними не так уж и велика)? Ясно, что мачеха (при живой первой жене) будет ревностно относиться к мужу, ревностно наблюдать за отношением его к сыну, к прежней семье…
