Владимир Наджафов - Пакт, изменивший ход истории
19 декабря, а 22 декабря последовало немецкое предложение возобновить прерванные в марте 1938 г. переговоры о предоставлении 200-миллионного кредита (в рейхсмарках) для оплаты германского экспорта в СССР в последующие два года в обмен на поставки советского сырья по составленному немцами списку. Предоставление кредита было обусловлено ежегодным увеличением советских сырьевых поставок на 150 млн. марок{240}.
Согласие на переговоры, переданное через полпреда СССР в Германии А.Ф. Мерекалова 10 января 1939 г. заведующему экономико-политическим отделом МИД Германии Э. Вилю, сопровождалось предложением возобновить их безотлагательно. При этом полпред настаивал на перенесение переговоров в Москву, заявив, что советское правительство придает этому символическое значение как проявлению подлинного стремления сторон восстановить взаимные экономические связи. По немецкой версии беседы, Мерекалов пошел еще дальше, заявив, что его личное участие как полпреда в этом деле следует рассматривать «как выражение желания Советского Союза открыть новую эру в германо-советских отношениях»{241}.
Отечественные документальные издания (как советского, так и постсоветского времени) никак не подтверждают эту немецкую версию беседы Э. Виля с советским полпредом. Из них мы узнаем, что визит советского полпреда в МИД Германии касался только вопроса о возобновлении переговоров о кредите{242}. Однако не исключено, что опубликована не вся советская документация в данной связи. Неясно, например, почему миссия сообщить о советском согласии на немецкое предложение возобновить торгово-экономические переговоры, сделанное через торговое представительство СССР в Берлине, была возложена на полпредство. Естественно предположить, что А.Ф. Мерекалов так или иначе объяснял, почему он, а не торгпред, пришел с ответом. Как естественно и то, что если потребовалось решение Политбюро на рутинное продление соглашения о торгово-платежном обороте с Германией, то оно принимало решение и по намного более важному вопросу о немецких кредитах. Но о таком решении Политбюро ничего не известно. Нет и опубликованных инструкций полпреду, которыми он должен был руководствоваться. Никаких документов, по которым можно судить о мотивах советского согласия на переговоры с переносом их в Москву, в этих изданиях мы не находим. Еще один пример — далеко не лишний — тайны, окружающей предвоенные советско-германские отношения, приведшие к пакту о ненападении 23 августа 1939 г.
Между тем именно принципиальная, политическая сторона дела больше всего занимала умы И.В. Сталина, а также В.М. Молотова и А. А. Жданова, наиболее в то время приближенных к вождю членов Политбюро. Попытки французских дипломатов в Москве и Берлине выведать у советских представителей, не перерастут ли контакты, начавшиеся как экономические, в контакты политические, ни к чему не привели. Заместитель наркома иностранных дел В.П. Потемкин, принимая временного поверенного в делах Франции в СССР Ж. Пайяра, заявил, что он считает такую перспективу «менее всего вероятной», но добавил дежурную фразу: «Тем не менее, мы никогда не отказывались от возможности нормализовать наши отношения с любым государством»{243}.
Кредитное соглашение между СССР и Германией от 19 августа 1939 г. было подписано всего лишь за несколько дней до заключения советско-германского пакта о ненападении. Это хорошо показывает, что сами по себе соображения торгово-экономического порядка не играли особой роли в сближении сторон в политическом плане. Кредитное соглашение не стало необходимым подготовительным этапом движения к пакту, как это пыталась изобразить официальная пропаганда в сообщении правительственных «Известий» накануне приезда в Москву для подписания пакта нацистского министра иностранных дел И. Риббентропа. Это соглашение имело существенное, но отнюдь не определяющее значение для заключения пакта. Между двумя соглашениями, экономическим и политическим, не было взаимообусловленности. И шли торгово-экономические переговоры ни шатко, ни валко, раз они не имели официально приписываемого им значения. Зато они служили удобным прикрытием для политических переговоров, которые советская сторона в целях маскировки называла «разговорами», а немецкая — «беседами». Вывод о второстепенном значении экономического фактора в советско-германском сближении подчеркивает важность раскрытия иных, более весомых мотивов заключения пакта. Мотивов, не спонтанно возникших между 19 и 23 августа, а основательных, продуманных.
Через день после получения в Берлине согласия Советского Союза на возобновление переговоров о торговле и кредитах в немецкой столице произошла настоящая сенсация. 12 января на дипломатическом приеме неожиданно для присутствующих Гитлер, до этого демонстративно избегавший советского полпреда, теперь столь же демонстративно завел с А.Ф. Мерекаловым разговор, длившийся по подсчетам английского поверенного в делах в Германии, семь минут{244}. По оценке корреспондента агентства United Press, это была «самая продолжительная и самая сердечная беседа Гитлера» с советским полпредом. Она послужила основанием для распространения в немецкой столице слухов о переговорах на предмет заключения советско-германского пакта и о намерении Москвы изменить свой курс в отношении «авторитарных государств»{245}.
Но вот что мы читаем о беседе в опубликованной записи из дневника А.Ф. Мерекалова. Гитлер «поздоровался, спросил о житье в Берлине, о семье, о моей поездке в Москву, подчеркнув, что ему известно о моем визите к Шуленбургу в Москве, пожелал успеха и распрощался». Не странно ли, что в обоих на сегодняшний день известных советских документах о беседе, скупых в изложении ее содержания и повторяющих друг друга[23], столь неординарное событие для мира дипломатии, в котором так много значат публичные знаки внимания, выглядит как достаточно обыденное?
Демонстративно выказанный нацистским лидером знак особого внимания к советскому полпреду не мог не вызвать самых различных предположений и слухов. Гитлер, писал «Большевик» о его беседе с советским полпредом, не раскрывая, однако, содержания разговора[24], «поразил всех». Тут же возник вопрос, что сказал или что мог сказать советскому полпреду нацист номер один. По полученным по каналам американской прессы сведениям, Гитлер «как говорят, просил советского посла сообщить Сталину, что Германия в настоящее время не имеет никаких замыслов в отношении Украины, и предложил обменяться мнениями, на что Сталин ранее уже дал согласие»[25]. («Обмен мнениями» между Гитлером и Сталиным выразился в дальнейшем в обмене между ними шестью письмами, до сих пор не преданными огласке, кроме — официально — одного). Эта информация, дополненная ссылкой на позицию Сталина, поступила в Вашингтон из посольства США в Москве, а ее источником была американская пресс-служба в Лондоне. Как видим, событие, происходившее в Берлине, было подхвачено мировой прессой, обрастая новыми слухами. Рассмотрим, были ли для подобных слухов, в частности относительно Украины, какие- либо основания.
Оказывается, были. Вопрос о германских притязаниях на Украину, возникший после расчленения Чехословакии в марте 1939 г. и образования «Независимой Карпатской Украинской республики» с собственным правительством, все еще шумно обсуждался иностранной прессой, что, видимо, перестало отвечать планам Гитлера. «Украинская проблема» была одним из пунктов повестки дня встречи Гитлера с министром иностранных дел Польши Ю. Беком в Берхтесгадене, проходившей 5-го января. Буквально на следующий день полпредству СССР в Германии стало известно о заявлении Гитлера, что «на ближайший период эта [украинская] проблема вообще неактуальна, и приступать к коренному разрешению ее Германия не собирается»[26]. По информации, поступившей из Италии, слухи о планах Гитлера в отношении Украины приписывались проискам французов{246}. В эти же дни польский посол в Париже, передавший своему американскому коллеге У Буллиту подробности польско- германских переговоров, сообщил, что Гитлер убедил Бека в том, что у него нет намерения воевать с Советским Союзом в наступившем году{247}.
Дипломатический прием у Гитлера, на котором он говорил с советским полпредом, считался новогодним и начался в полночь 12 января. К этому позднему часу он уже получил сведения из Рима, где в полдень того же дня находившийся там с официальным визитом английский премьер-министр Н. Чемберлен допытывался у итальянского диктатора Б. Муссолини, насколько оправданы опасения, что Гитлер собирается пустить в ход свои войска. При этом Чемберлен начал с Украины как ближайшей цели немецкой агрессии{248}. О результатах переговоров в Риме стало известно не только в Берлине, но и в Москве, где они интерпретировались как поощрение со стороны Англии германской экспансии против СССР.
