Валентин Янин - Я послал тебе бересту
Грамота № 391, разумеется, не была дипломатическим документом и не принадлежала к его переписке с архиепископом Василием. Это обрывок письма, в котором отдавались хозяйственные распоряжения: «От Олфоромея к Доманцю и ко Лахну и ко Евану и к Олексе. Секите сук нмого, а рожи много…».
Загадочное «нмого» расшифровывается как вполне прозаическое «много» — слово, в котором Варфоломей сделал ошибку. Он приказывает своим слугам готовить подсеки для посева ржи, иными словами, вырубать кустарники на месте будущей пашни.
Прорись грамоты № 391. Письмо Варфоломея Юрьевича — одни из древнейших русских автографов выдающегося политического деятеля.
И снова главное историческое содержание этой записки заключается в том, что она, бесспорно, свидетельствует о принадлежности Мишиничам усадьбы «Д» уже при Варфоломее Юрьевиче.
Между прочим, — и это тоже заслуживает почтительного уважения — грамоты, написанные Лукой и Варфоломеем, были в год их находки самыми древними автографами крупных русских политических деятелей.
Итогом десятилетних терпеливых и целеустремленных поисков «посадничьих» грамот стала обширная коллекция из двадцати шести писем, именами своих авторов и адресатов связанная с шестью поколениями знаменитой в Новгороде семьи государственных мужей. Десять ее представителей запечатлели свои имена на бересте, на дереве и на кости: Андреян и Никита Михайловичи, Михаил Юрьевич и его жена Настасья, посадник Юрий Онцифорович и его брат Афанасий, посадник Онцифор Лукинич, Иван и Лука Варфоломеевичи и, наконец, посадник Варфоломей Юрьевич…
А где же Юрий Мишинич? И Миша?
Ни с Юрием Мишиничем, ни с Мишей, ни с другими представителями их семьи, более древними, чем Варфоломей, мы на усадьбе «Д» не встретились. И они на этой усадьбе, по всей вероятности, не жили. И вот почему.
Посадник Юрий Мишинич упоминается в летописи с 1291 по 1316 год. Его брат Михаил Мишинич был посадником уже в 1272 году и умер в 1280 году. Их отец Миша, следовательно, действовал в середине XIII века. Этому времени на Неревском раскопе соответствуют одиннадцатый — четырнадцатый ярусы. Здесь, казалось бы, надо ждать грамот с именами Юрия, Михаила, Миши.
Эти слои дали немало берестяных грамот, но имена их авторов и адресатов были совсем иными.
В двенадцатом ярусе усадьба «Д» связалась с каким-то Кузьмой. Это имя прочтено в обрывке грамоты № 393 («Кузьма дал…») и в целом письме № 344, написанном Петром и адресованном Кузьме.
Около того же времени усадьба могла принадлежать некоему Никифору, имя которого также запечатлелось в двух документах — берестяной грамоте № 346, отправленной «от Микифора к тетке», и грамоте № 421, написанной Лихачем Микифору.
В тех же слоях в 1962 году найден обрывок грамоты № 411, написанной каким-то серьезным мужчиной, имя которого заканчивалось на «андр». Его могли звать Александром, Менандром или Никандром. И написал он не больше — не меньше как распоряжение некоей Ксении, чтобы она, взяв цепи, заковала в эти цепи Матвейца в пивном подклете и приказала бы Константинцу стеречь его до приезда вышеозначенного Александра-Менандра-Никандра.
В четырнадцатом ярусе найдены грамота № 395 — письмо Григория матери и грамота № 350 — письмо от Степана и от матери к Полюду.
Словом, грамоты, происходящие из слоев, которые по всем расчетам должны содержать переписку Мишиничей, оказались написанными и полученными совсем другими людьми. Очевидно, предки Варфоломея на усадьбе «Д» не жили.
И это наблюдение, возможно, свидетельствует о более интересном процессе, чем тот, который был бы прослежен, будь грамоты Юрия и Миши найдены на раскопанной усадьбе.
Дело в том, что из исторических деталей, связанных с личностью посадника Юрия Мишинича, нам известна одна, чрезвычайно любопытная. В 1342 году архиепископ Василий похоронил тело Варфоломея Юрьевича, первого Мишинича, жившего на усадьбе «Д», в «отне гробе», то есть в гробу, где уже лежали останки его отца Юрия Мишинича. А этот гроб находился в церкви Сорока святых мучеников. А церковь Сорока святых мучеников соседствовала с участком, раскопанным Новгородской экспедицией. Этой церкви уже нет, она разрушена в XVIII веке, но на старинных планах Новгорода ее обозначали. Расстояние до нее от усадьбы «Д» примерно 150 метров. Значит, если Юрий Мишинич не жил на усадьбе «Д», то его усадьба была где-то здесь, в том же «микрорайоне» Новгорода.
За пределами раскопа и усадьбы «Д» стояла в древности и каменная церковь Спаса на Розваже.
По летописи эта церковь в 1421 году выстроена Лукьяном Онцифоровичем. Вряд ли возможно сомневаться, что Лукьян был родным братом Юрия Онцифоровича. Но берестяных писем, им написанных или им полученных, на Неревском раскопе не найдено. Значит, и этот представитель семьи Онцифоровичей жил в том же «микрорайоне», однако за пределами раскопанного экспедицией участка.
А если это так, мы можем наблюдать постепенное увеличение богатств посадничьей семьи, распространение ее на все большую часть городской территории. Владевшая первоначально какой-то усадьбой «икс» семья Мишиничей во времена Варфоломея прочно водворяется на усадьбе «Д», а при Онцифоре и на усадьбе «И».
Иными словами, тот участок принадлежавшей Онцифоровичам территории, который был раскопан в 1953–1962 годах, составлял лишь окраину целого района, подвластного посадничьей семье. Основные ее владения располагались за южной границей раскопа, там, где сейчас проходит асфальтированная магистраль Садовой улицы, и еще дальше, в ограде Кремлевского парка.
Возможно и другое решение вопроса. Онцифоровичи с самого начала владели многими городскими дворами, но на большинстве этих дворов жили не сами бояре, а арендаторы. Боярская же семья, увеличиваясь, время от времени переносила свою главную резиденцию из одной городской усадьбы в другую. Как бы то ни было, наше представление о том, как выглядела посадничья усадьба и чем она отличалась от усадеб других горожан, неожиданно получило зримый образ боярского гнезда, включающего не одну усадьбу, а несколько, занимающего не отдельную, окруженную частоколом ячейку городской территории, а плотно обосновавшегося на территории большого района Новгорода.
Глава 8
«Бьют челом крестьяне господину своему…»
До сих пор, путешествуя по времени на посадничьих усадьбах, мы знакомились только с историей самой находки берестяных грамот, адресованных семье посадников или написанных членами этой семьи. Сейчас все эти письма, которые собирали девять лет, разложены перед нами. Их двадцать шесть. Двадцать шесть кусков бересты, плотно зажатых между стеклами и окантованных.
Одно письмо Варфоломея. Одно написано Лукой. Шесть писем получил Онцифор и два написал сам. Шесть писем адресовано Юрию Онцифоровичу. Восемь — Михаилу Юрьевичу. Одно — написано Андреяном Михайловичем. Одно получено Андреяном Михайловичем, его братом и матерью. Двадцать шесть писем и шесть поколений одной семьи.
Но это, разумеется, не все грамоты, связанные с посадничьей семьей. В действительности их больше. Ведь кроме тех писем, на которых сохранились имена адресатов или авторов, на усадьбах «Д» и «И» найдено немало обрывков, утративших свои первые строки. Имея дело с такими обрывками, нельзя абсолютно точно угадать их адресатов. Однако они найдены на посадничьих усадьбах, в слоях, которые связаны с определенными периодами в истории посадничьей семьи. Таких обрывков собрано несколько десятков, и они содержат порой не менее ценные сведения для характеристики знатного боярского рода.
О чем же рассказывают все эти письма? Задав этот вопрос, мы подошли к одному из самых важных теоретических споров, касающихся истории средневекового Новгорода. К проблеме экономической природы Новгородской республики. Говоря проще — к вопросу о том, кому в Новгородской республике принадлежала власть.
Перед каждым человеком, думающим о средневековом Новгороде, невольно возникает привычный образ большого торгового города на Волхове. Серая гладь широкой реки расцвечена всеми красками бесчисленных парусов. Перекликаются кормщики. На шумных пристанях скрипят блоки. Проплывают на смоленых канатах тюки фландрских сукон и двинской пушнины. По наклонным помостам с гордо выгнувших свои резные носы ладей и учанов загорелые моряки выкатывают бочки дорогого фряжского вина. Пахнет рыбой, смолой и нагретой солнцем древесиной кедра. Разноголосая, разноязыкая речь — русская и немецкая, шведская и карельская, новгородское «цоканье» и московское «аканье». Шумит торг. А в тени розовых стен церкви Параскевы-Пятницы, покровительницы торговли, бывалые корабельщики плетут небылицы о заморских странах и самозабвенно врут о дочери морского царя и Садке богатом госте.
