Олег Платонов - Николай II в секретной переписке
После лазаретов я на минутку заглянул в Кубанский женский институт и в большой сиротский приют от последней войны, все девочки казаков, настоящая военная дисциплина. Вид у них здоровый и непринужденный, попадаются хорошенькие лица. Н.П. и я остались довольны виденным.
Только что окончил завтрак. В поезде даже жарко.
Мы катим вдоль берега Каспийского моря; глаза отдыхают глядеть на голубую даль: она напомнила мне наше Черное море и навеяла грусть. Невдалеке горы, чудесно освещенные солнцем. Как это досадно, — зачем мы не вместе? В конце-концов, разъезжать здесь — значит быть неизмеримо дальше от места войны, чем в Ковно или Гродно. Н.П. и я очень радовались тому, что ты туда ездила и видела наших друзей. Это письмо я отошлю тебе с курьером из Дербента. Конечно, это Петр Вел. взял это старое местечко в 1724 году — я не могу припомнить, где хранятся ключи; я знаю, что они должны быть в одной из дворцовых церквей, потому что я их видел, но не уверен, в какой именно.
Скажи Ольге, что я много думал о ней вчера в Кубанской области.
Великолепен и богат этот край казаков. Пропасть фруктовых садов. Они начинают богатеть, а, главное, непостижимо чудовищное множество крохотных детей-младенцев. Все будущие подданные. Все это преисполняет меня радости и веры в Божье милосердие; я должен с доверием и спокойствием ожидать того, что припасено для России.
Эта вторая телеграмма от нашего Друга была подана мне на маленькой станции, где я вышел прогуляться. — Я нахожу ее высоко утешительной.
Между прочим, я забыл объяснить тебе, почему моя программа немножко изменилась. Когда я находился в ставке, старый граф Воронцов[117] запросил меня по телеграфу, не желаю ли я посетить обе казачьи области и оба главных города; так как у нас был некоторый досуг от всей поездки, то Воейков быстро устроил это дело и таким образом дал мне возможность увидеть более полезные и нужные места — Екатеринодар, а на обратном пути к северу — Владикавказ — Терского войска. В дни моих заездов в Тулу. Орел, Курск и Харьков я был слишком занят и наполовину одурел, чтобы быть в состоянии написать тебе или даже телеграфировать — ты это должна была заметить; зато нынче настоящий отдых для всех нас; господа так же устали, как и я. — Но я еще раз повторяю: все наши впечатления восхитительны. То, что вся страна делает и будет делать до конца войны, — весьма замечательно и огромно. Часть этого дела я видел собственными глазами, и даже Федоров, с чисто медицинской точки зрения, совсем поражен.
Но, любовь моя, я должен кончить, — целую тебя и дорогих детей горячо и нежно. Я так тоскую по тебе, так нуждаюсь в тебе! Благослови и сохрани тебя Бог! Всегда твой муженек
Ники.
Н.П. благодарит тебя.
Царское Село. 26 ноября 1914 г.
Сокровище мое,
Поздравляю тебя с Георгиевским праздником — какая у нас сейчас масса новых кавалеров-героев! Но, увы, какие потрясающие потери, если только верить тому, что говорят в городе. Абразанцев[118] убит, m-me Кнорринг (его большая приятельница, урожденная Гейден) получила это известие. По слухам, гусары понесли большие потери, но я не хочу этому верить. Мне не следовало бы подносить тебе “les on dit”, я молю судьбу, чтоб эти слухи оказались ложными. Конечно, мы все знали, что подобная война неминуемо будет самой кровопролитной и ужасной из всех когда-либо бывших, — и так оно и есть на деле, — но нельзя не скорбеть о героических жертвах, мучениках за правое дело.
— А. дважды ходила навещать Сашку. Я говорила ей, что ей не следовало бы этого делать, но она не обращает ни малейшего внимания на мои слова. — Элла днем была с Ольгой и со мной в Большом Дворце, она беседовала со всеми ранеными; один из них был ранен в последнюю войну и лежал в Москве, и он помнит, как она его там навещала. Трудно найти время для писания писем, покуда она здесь.
Дорогой мой, уже вечность, как ты уехал, и я тоскую без моего большого малютки. Мы были в пещерном храме у ранней обедни, затем Элла уехала в город до 3-х, а мы на это время отправились в маленький госпиталь — маленькая операция, 19 перевязок, вернее раненых, так как у некоторых по несколько ран. — Опять потеплело. — В 4 ч. я снова отправлюсь в Большой Дворец, потому что они ежедневно поджидают автомобиль и приходят в отчаяние, если мы не приезжаем, что бывает чрезвычайно редко, а также мальчик просил меня сегодня приехать пораньше. чувствую, что письма мои чрезвычайно скучны, но я совершенно расслаблена и утомлена и никак не соберусь с мыслями. Душа полна любовью и безграничной нежностью к тебе. Я с нетерпением жду обещанного письма от тебя, хочется побольше знать о тебе и о том, как ты проводишь время в поезде после всех приемов и смотров. — Надеюсь, что у вас там хорошая погода и много солнца, здесь так пасмурно и сыро. Я не была на воздухе с самого дня твоего отъезда, кроме как в закрытом автомобиле. Ангел мой, теперь прощай и да благословит тебя Бог. Да ниспошлет св. Георгий свое особое благословение и да дарует он победу нашим войскам! Дети и я нежно целуем тебя. — Граф Нирод[119] сейчас должен прийти, чтобы обсудить вопрос о рождественских подарках для солдат. Аня посылает тебе забавный номер газеты.
Нежно целует тебя, дорогой Ники, твоя
Женушка.
Дети и я шлем Н.П. привет.
Так как рождественские подарки не могут быть готовы вовремя, то мы это сделаем к Пасхе — десять лет тому назад для изготовления 300000 подарков требовалось 3-4 месяца, сейчас на это потребуется еще больше времени.
Ц. С. 27 ноября 1914 г.
Дорогой мой,
Тороплюсь написать тебе несколько строк. — Мы должны поспешить прямо к молебну с нижегородцами, нашими ранеными и другими офицерами, генералом Багратионом, старым Наврузовым[120] и дамами нашего полка. Все утро провели в работе, присутствовали при большой операции. В 9 1/2прослушали молебен у Знаменья. Там храмовой праздник. Льет дождь и очень пасмурно. Мы все здоровы. Я беру всех 5 детей с собою в церковь, так как Бэби записан в этот полк.
Все прошло прекрасно. Оттуда мы проехали в Большой Дворец ко всем раненым, — они ежедневно поджидают автомобиль, а потому никак нельзя не заехать туда. Я нахожу, что мальчику становится все хуже, температура медленно падает, но пульс остается слишком ускоренным, а по вечерам он в полубредовом состоянии — до того слаб. Рана стала значительно чище, но запах, говорят, от нее идет ужасный. Он постепенно угаснет — надеюсь, только не в нашем отсутствии. — Затем мы заехали в одно из отделений моей Красно-Крестной общины. Сейчас мы отпили чай. Горемыкин[121] ждет меня, а затем кн. Больше писать не могу. Благословляю и целую тебя без конца. — Навсегда, милый, твоя
Солнышко.
Льет вовсю.
Царское Село. 28 ноября 1914 г.
Бесценный мой,
Мне не удалось написать тебе с сегодняшним курьером, столько у меня было дела. Мы провели все утро в лазарете; по обыкновению прослушала там же доклад Вильчковского. Затем быстро переоделись, позавтракали и поспешили в город в Покр. Общ. на Вас. Острове. Трое Бьюкененов[122] и еще несколько англичан из комитета, а также сестры приняли нас. Большая палата для офицеров, уютная гостиная для них, с мебелью, крытой кретоном, 3 комнаты для солдат, очень просто и хорошо обставленные. Мы затем прошлись по общине, осмотрели раненых; во дворе находится еще одно большое здание, принадлежащее общине, — городская больница — в верхнем этаже, там размещено 130 раненых. — Оттуда мы помчались в мой склад. Мне отрадно было застать множество дам за работой и найти груды заготовленных вещей. Затем в Аничков к чаю. Дорогая матушка прекрасно выглядит. Я думаю, она немного удивлена моими самостоятельными разъездами но я чувствую, что теперь надо так поступать, — слава Богу, я поправилась, и нахожу, что мы, женщины, все, без различия возраста, обязаны сделать все, что только возможно, для наших трогательно-храбрых раненых. По временам я ощущаю упадок сил, опиваюсь лекарствами для сердца, и опять дело идет на лад. Кроме того, наш Друг желает, чтоб я разъезжала, а потому я должна подавить свою застенчивость. Девочки помогают мне. По возвращении домой, я легла и прочла кучу бумаг от Рост. — Милый, я надеюсь, что тебе не причинит неудовольствия телеграмма Фред. к Воейкову. Мы обсудили ее по телефону, так как он еще не выходит. Видишь ли, это национальное дело — эта выставка трофеев войны, а потому пусть лучше вход будет бесплатный — можно у дверей поставить кружки, это никого не обязывает платить, — собранное будет сдано твоей матушке, либо мне. Я не желаю зла Сухомлинову[123], совсем наоборот, но его жена[124] поистине весьма “mauvais genre”, притом она восстановила против себя всех, в особенности военные круги, тем, что припутала меня к своему денежному сбору 26-го. День показался мне подходящим, а также и то обстоятельство, что певцы согласились бесплатно петь по ресторанам, чтобы собрать денег в пользу ее склада, и я дала свое согласие. К моему ужасу, я увидела в газетах объявление, что во всех ресторанах и кабаре (с дурной славой) будет продажа напитков в пользу ее отдела склада (мое имя крупными буквами) до 3-х часов утра (сейчас все рестораны закрываются в 12) и что танго и прочие танцы будут также поставлены в ее пользу. Это произвело отвратительное впечатление. Ты воспрещаешь (слава Богу) вино[125], а я, так сказать, поощряю распитие его в пользу склада — это ужасно, и по праву этим возмущаются все, а также и раненые. — А министры и адъютанты должны были собирать деньги. Не представлялось возможности это приостановить, а потому мы попросили Оболенского[126] приказать, чтобы все рестораны, за исключением приличных, были закрыты в 12 ч. Эта дура губит своего мужа и рискует собственной шеей. — Она собирает деньги и вещи от моего имени, а раздает их от себя — это пошлая женщина с вульгарной душой, вот почему с ней подобное случается. Хотя она усердно работает и много делает добра, все же она сильно ему вредит, так как он ее бессловесный раб, это очевидно для всех. — Мне так хотелось бы суметь его убедить несколько прибрать ее к рукам. Он пришел в отчаяние, когда Рост. сообщил о моем неудовольствии, и спрашивал, не следовало бы ей прикрыть ее склад, но Рост. ответил, что это совершенно лишнее, что мне известны ее добрые дела, но в данном случае она поступила, как нельзя хуже. — Довольно об этом, мне только хотелось осведомить тебя об этой истории, так как по этому поводу появились резкие статьи в газетах, а потому сейчас другой сбор для нее мог бы ухудшить дело. Выражали желание, чтобы мой склад открыл сбор пожертвований к Рождеству, но я отклонила это предложение — нельзя беспрестанно просить милостыню, это некрасиво.
