Автобиография троцкизма. В поисках искупления. Том 1 - Игал Халфин
В общем, вопрос «письменно или устно» считался существенным. Конфликтовали две модели покаяния, выбор между которыми во многом являлся важным в споре между оппозицией и линией аппарата: первая полагала, что достаточно «публичного покаяния и осуждения греха», вторая требовала административного покаяния, зафиксированного документально. Одного обдумывания своего положения внутри и около партийной иерархии было недостаточно. От оппозиционеров требовали перформативной связки когнитивной и поведенческой сторон дела. Документирование обеспечивало, во-первых, сцепку мышления и действия (речевого), во-вторых, прочный материальный «каркас», удерживающий смысл и значения заявлений, просьб, покаяний.
Есть еще один момент в происходящем – двусмысленность позиции партии, регистрирующей кого-либо как оппозиционера. В предельном случае выявленный оппозиционер не мог считаться членом партии вообще: недаром в объяснениях перед контрольными комиссиями мы всегда находим бесконечную дискуссию о том, чем фракционная работа отличается от оппозиционной. Начав неявно с различения этих терминов, автор – что правоверный, что еретический – мог к концу текста сбиться к их тождеству. Но член партии не мог быть оппозиционером: оппозиционность не могла быть длящимся состоянием, в идеале оппозицию какому-либо тезису, относящемуся к сфере партийного, нужно было немедля разрешать обсуждением и голосованием в партячейке (и далее – принятием общего решения или выходом несогласного из партии). Но, поскольку идеал был недостижим, записи в партийных характеристиках составляли субкритическую массу в архивах, постоянно накапливая зафиксированную в партийном теле скверну. Течение партийного времени не предполагало забвения грехов (снятие партийного взыскания – совершенно другая процедура), поскольку всякий раз – при написании автобиографии, при составлении справки, характеристики – все уже случившееся, и прежде всего оппозиционность, не теряло веса.
Томская окружная контрольная комиссия следовала предписаниям Секретариата ЦК самым буквальным образом. В январе 1928 года Львов и Зосе констатировали, что почти все местные оппозиционеры подали заявления о снятии своей подписи под заявлением 83‑х и платформой[1518]. Материал начал поступать уже в декабре. Первые письма были короткими и скупыми на информацию, но после неоднократных требований полных признаний такие заявления расширялись и начали включать подробности об организационной деятельности оппозиции. В аппарате хотели знать, где были явки, как тиражировался материал и т. д. Членство в оппозиционных организациях было подспудным объектом интереса: оппозиционное подполье нужно было раскрыть во всей его полноте.
Описывая переживания, а не одни только события, и предполагая обращение – возврат в лоно партии, пока только духовный, – заявления об отходе были хорошо отработанным жанром. «В своих письмах-заявлениях, – констатировала сводка Сибкрайкома, – раскаявшиеся и признавшие свои ошибки оппозиционеры говорят, что на путь оппозиции их толкнуло непонимание принципов ленинизма. <…> Они пытались найти в „доводах“ оппозиции ключ к правильной ленинской линии». Пребывание в рядах оппозиции, знакомство с ее методами борьбы с партией, переходящими в контрреволюционные действия, заставили их «еще раз пересмотреть, проверить все принципиальные разногласия оппозиции с партией. <…> И вот каковы единодушные выводы, к которым пришли эти товарищи: „Я обнаружил полную несостоятельность возражений и доводов оппозиции по всем спорным вопросам“; <…> „Я понял, что эта фракционность ведет к расколу <…>“. Они заявляют: „в ее работе мне удалось обнаружить полную беспринципность взглядов <…>“; „оппозиция занимается только топтанием в грязь честных и истинно ленинских работников, что она занимается только наглым, ничем не обоснованном интриганством“»[1519].
В своем заявлении от 4 января 1928 года Николай Григорьевич Колмаков скрупулезно соблюдал правила жанра: «Настоящим сообщаю о своем отходе от оппозиции. Признавая свои ошибки, считаю для себя невозможным дальнейшее пребывание в рядах оппозиции, идейно и организационно порываю с последней, снимаю свои подписи с заявления 83 и платформы 13». Затем следовали увещевания: «Всякие дальнейшие попытки борьбы оппозиции против партии, хочет она этого или не хочет, объективно приведет к организации второй партии, что в условиях диктатуры пролетариата равносильно гибели революции. <…> Перед партией на пути социалистического строительства предстоят колоссальные трудности; ошибки, промахи возможны. Все это преодолимо, прежде всего, при одном существенном, главном условии – сохранении Ленинского единства и большевистской дисциплины партии»[1520]. Заявление Ивахно от 5 января 1928 года оперировало медицинскими терминами: автор болел, был «увлечен в оппозиционную лихорадку», а теперь выздоровел. Ивахно жаждал возможности доказать, что «пережил кризис и сейчас совсем здоров». На всякий случай была задействована и поэтика исповеди: «Я считаю необходимым развязать клубок оппозиции <…> рассказать партии, как все это было <…> полностью раскаяться»[1521]. Раскаяние всегда сопровождается исповедальным разговором души с Богом, отмечает Поль Рикёр: «Я грешен перед Тобою и только перед Тобою. Зло, которое я совершаю, оскорбляет Тебя». Смирение и сердечная просьба о прощении есть первый шаг к спасению. Но для этого также необходимо и внутреннее изменение, «переворот в образе мыслей» самого верующего – и именно это обещал Ивахно. Обращение с покаянной просьбой положило начало восстановлению, воссозданию его связи с партией[1522].
А вот Голяков продолжал затруднять контрольную комиссию и игнорировать решения XV съезда. По-прежнему обвиняя ЦК в перерождении, возмущался следователь Тюлькин, «он политику партии признает как мелко-капиталистическую и оппортунистическую». Голяков заявил, что не отказывается от подписи под платформой оппозиции «только потому, что платформу не считает антибольшевистской, что он себя не считает оппозиционером, мотивирует тем, что он не отрицает наличие социалистических элементов в нашей промышленности, в то же время давал объяснение, что воспитание рабочего класса в нашей промышленности проводится в частнокапиталистическом духе. Что касается обвинения, что я приписываю партии перерождение, то это не верно, [утверждал Голяков]. <…> У нас есть моменты, когда ряд товарищей, находясь на руководящих работах, отрываются непосредственно от рабочего класса, что в этом случае, как мера, нужно чаще делать замену, вовлекая непосредственно с производства». Да, Голяков заявлял не раз, «что партия в этом вопросе неправильно поступает, но это еще не значит, что партия
