Леонид Милов - История России ХХ - начала XXI века
Фигура В. С. Черномырдина выглядела более предпочтительно. Он также был прочно связан с прежней экономической элитой, но в то же время сумел перевести газовую отрасль страны на рыночные рельсы и вполне оценил полученные от этого выгоды. Назначение премьером Черномырдина позволяло президенту снять еще один упрек оппозиции: она обвиняла «молодых реформаторов» в том, что они не знают реальной экономики, промышленности. Сказалось и понимание зависимости от топливно-энергетического комплекса общего экономического состояния страны, и то, что эта ситуация изменится не скоро. Черномырдин как представитель слоя «директоров-предпринимателей» был более других способен выступить в качестве центра консолидации центристских сил, заинтересованных в стабилизации, что и подтвердило съездовское голосование: за Черномырдина проголосовал 721 депутат, против — всего 172.
Полная, по сути, политико-правовая зависимость главы кабинета от президента предопределяла его лояльность по отношению к «высшему должностному лицу» государства (он, а не премьер подбирал и назначал министров, несопоставимыми выглядели их полномочия в нормотворческой сфере). В то же время были все основания предполагать, что в центре внимания премьера-газовика окажутся, прежде всего, проблемы выживания и развития близких ему отраслей (газовая, нефтяная, энергетика). Но в правительстве на ключевых должностях остались и активные либералы-рыночники «гайдаровского призыва»: пост вице-премьера и министра финансов занимал Б. Г. Федоров, вице-премьером, ответственным за приватизацию, по-прежнему был А. Б. Чубайс, вице-премьером остался и А. Н. Шохин. Такой персональный состав высших исполнительных структур отразил одну из характерных черт новой России — сращивание власти, администрации и бизнеса. Эта модель воспроизводилась и на более низких уровнях управления.
Статистические показатели итогов 1992 г. не удовлетворяли — хотя и по разным причинам — ни одну из политических сил. На продовольственные товары цены выросли в 26 раз, реальные доходы населения составили 44% от уровня начала года, доля расходов семьи на питание в среднем превышала 60%. Прямые потери населения по вкладам составили около 500 млрд руб. По производству национального дохода страна оказалась отброшена к уровню 1976 г., а по уровню потребления — к середине 1960-х гг. Вопреки прогнозам в трудной ситуации оказались не только отсталые производства, но и технически современные предприятия. Практически прекратились инвестиции. Без финансовой поддержки государства угрожающе ухудшалось положение в сельском хозяйстве. Тяжелый удар был нанесен интеллектуальному потенциалу общества, что в перспективе обрекало на упадок и промышленность, и сельское хозяйство, и общество в целом. Сокращение ассигнований на науку, высшую школу спровоцировало массовый исход из исследовательских учреждений в коммерцию, началась «утечка мозгов» за рубеж, резко сократился приток в науку молодежи. На «голодный паек» были переведены и другие бюджетники: средняя школа, здравоохранение, система социального обеспечения, учреждения культуры. Для государства все эти сферы надолго выпали из числа приоритетных.
«Реформаторам» не удалось решить и главную из поставленных ими задач — добиться бездефицитного бюджета и сбить инфляцию. После профицита в апреле и мае 1992 г. бюджетный дефицит вырос до 5,2% ВВП, в июне — до 17, в августе — до 19,6%, что осенью вновь привело к всплеску инфляции. В сентябре она составила 11,5%, в октябре — 22,9%, в ноябре — 26,1%, а в декабре — 25,4%, т.е. уже к октябрю 1992 г. страна вновь оказалась на грани гиперинфляции. В декабре 1991 г. соотношение рубля и доллара равнялось 1:20, в середине 1992 г. предполагалось удержать его на отметке 1:60, а в декабре за один доллар давали уже 308 руб. (а летом 1993 г. — более 1000).
В то же время в оценке экономических преобразований 1992 г. общество раскололось на две части. Лица, выигравшие от перемен, вслед за реформаторами давали им сугубо позитивные оценки. В заслугу правительству ставили то, что в отличие от своих предшественников оно от разговоров перешло к делу и наконец-то «двинуло» экономику в сторону рынка. Говорили, что реформы в России, хотя и получились болезненными, пошли по единственно возможному в тех условиях пути. Достижением считалось начало массовой приватизации, призванной создать рыночную конкурентную среду. К числу наиболее важных с точки зрения перспективы называлось изменение сознания населения: лишенные традиционной государственной поддержки, люди были вынуждены все больше полагаться на собственные силы. А это должно было раскрепостить созидательный, предпринимательский потенциал тех, кто был более готов утверждать новые формы общественного устройства.
Лица, проигравшие от перемен, оценивали произошедшее совершенно иначе. Указывали на непомерно высокую социальную цену, которую платит население за переход к рынку. Ставился под сомнение профессионализм команды «реформаторов»: ими были допущены существенные просчеты при прогнозировании роста цен и динамики инфляции, пренебрежение к реальной экономике, «жесткое» (если не жестокое) отношение к бюджетным отраслям и социальной сфере. Недовольство вызывала и криминализация общественной, прежде всего экономической жизни: коррупция чиновничества и рост имущественных преступлений с применением физического насилия.
Упомянутые группы пользовались различными критериями при оценке изменений, произошедших в 1992 г. Сторонники первой группы полагали, что было сделано все возможное в тех конкретных исторических условиях. Хозяйственная разруха, принципиальная недееспособность прежней системы управления, отсутствие навыков рыночного поведения привели, согласно этой позиции, к большим «издержкам» при выходе из социализма. Сопротивление «консервативных» сил, «родимые пятна социализма» предопределили болезненное восприятие необходимых мер, которые не были осуществлены полностью, что и затянуло процесс в целом.
Основная же масса российского населения исходила из сопоставления ранее обещанного и реально полученного в результате начала реформ. На фоне удручающей действительности конца 1992 г. особенно досадно вспоминались популистские обещания власти 1990—1991 гг. перейти к рынку быстро и с минимальными потерями. Накануне 1993 г. стало ясно, что утверждения рынка не только не произошло, но что страна находится в начале нового «переходного периода», конца которому пока не видно, а «потерпеть» всем придется явно не 6—8 месяцев. И политики, и экономисты все чаще использовали термин «обман» при сравнении того, на что было ориентировано население изначально, и тем, что позже правительство ставило себе в заслугу. Недоверие к реформаторам, ощущение осознанного обмана подпитывалось отсутствием с их стороны самокритики, а ускоренное перераспределение ранее накопленного богатства усиливало впечатление того, что сутью происходящих в стране «реформ» является вульгарное ограбление основной части населения.
Федеративный договор. В сфере федеративного устройства в 1991 г. новое российское государство унаследовало проблемы, возникшие в период противостояния между российскими и союзными властями в 1990—1991 гг. «Запущенные» тогда процессы имели мощную инерцию. Стремясь их пресечь, российские власти еще осенью 1991 г. в противовес идее Федеративного договора предложили в первую очередь создать документ о разграничении полномочий между федеральными органами власти и властями субъектов Федерации. Такую позицию активно поддержали российские края и области, которые еще с весны 1991 г. выражали недовольство своим заниженным в сравнении с республиками статусом.
Трудности первого этапа экономических преобразований, начало противостояния исполнительных и законодательных структур России способствовали оживлению этносепаратистских движений в начале 1991 г. Это заставило центральные власти ускорить подготовку документа, регламентирующего федеративные отношения. Им стал подписанный 31 марта 1992 г. Федеративный договор. В действительности этот термин объединял три документа. Начальная часть названия каждого элемента звучала одинаково: «Федеративный договор: Договор о разграничении предметов ведения и полномочий между федеральными органами государственной власти», но различными были их окончания: 1) «и органами власти суверенных республик в составе Российской Федерации», 2) «и органами власти краев, областей, городов Москвы и Санкт-Петербурга Российской Федерации», 3) «и органами власти автономной власти, автономных округов в составе Российской Федерации». Из текстов следовало, что республики имели более высокий статус в сравнении с краями, областями и автономиями. Республики назывались «суверенными», за ними закреплялась целостность их территорий, достоянием проживавших в них народов объявлялись земля и недра, для них предусматривалась вся полнота государственной власти, они являлись самостоятельными участниками международных и внешнеэкономических отношений. Юридический статус краев и областей этого не предусматривал.
