Великая война. 1914–1918 - Джон Киган
По крайней мере, так 31 июля считали французские генералы. Известия, точные или преувеличенные, о немецких военных приготовлениях взволновали даже Жоффра, считавшегося воплощением невозмутимости. Страх потерять преимущество овладел им точно так же, как Янушкевичем 29 июля и Мольтке 30 июля. Начальник французского Генерального штаба опасался, что немецкие войска скрытно развернутся на своих позициях, а его солдаты будут всё ещё в казармах, что немецкие резервисты прибудут на сборные пункты, а французские ещё не выйдут из дома. Днём в пятницу 31 июля Жоффр вручил военному министру Мессими короткую записку, которая лучше любого другого документа иллюстрирует июльский кризис 1914 года и мышление военачальников того времени.
Правительство должно ясно понять, что с сегодняшнего вечера при каждой 24-часовой отсрочке в призыве резервистов последует задержка развёртывания нашей армии. Платой за каждый день промедления может стать потеря от 15 до 25 километров территории Франции. Главнокомандующий не может взять на себя эту ответственность. Наша первостепенная задача — опередить врага в сосредоточении и развёртывании войск[98].
Этим же вечером Жоффр официально обратился к президенту с просьбой немедленно подписать указ о всеобщей мобилизации. Утром это предложение обсудил кабинет министров, и в 16:00 было определено время начала призыва резервистов из запаса — 2 августа.
Французы надеялись отсрочить объявление о мобилизации до того, как поступит информация, что Германия приводит армию в боевую готовность, чтобы избежать каких бы то ни было обвинений в провокации, но, несмотря на то что французский указ предшествовал немецкому, о провокации не могло быть и речи, поскольку разница во времени между их подписанием составила всего час. Ещё через два часа посол Германии в Российской империи вручил министру иностранных дел Сазонову ноту с объявлением войны России. Это произошло в субботу 1 августа, в начале восьмого вечера по местному времени. Разговор был очень эмоциональным, с взаимными обвинениями, упрёками и сожалениями, а затем объятиями и слезами. Из кабинета Сазонова Пурталес вышел пошатываясь[99].
Впрочем, непоправимое ещё не произошло. Николай II по-прежнему надеялся, что войну можно предотвратить. Он только что получил телеграмму от кузена, умолявшего не пересекать границу с Германией. В то же время кайзер, уповая на то, что Британия сохранит нейтралитет, если Франция не подвергнется нападению, приказал Мольтке отказаться от плана Шлифена и направить войска не на запад, а на восток. Ошеломлённый начальник Генерального штаба объяснил, что на разработку новой диспозиции потребуется не меньше года, и Вильгельм II ограничился тем, что запретил своей армии вторгаться в Люксембург, что являлось необходимым условием плана Шлифена[100]. Между тем французский посол Поль Камбон в Великобритании в это воскресенье, 1 августа, пребывал в отчаянии: Лондон отказался прояснить свою точку зрения. На протяжении всего кризиса Британия придерживалась мнения, что все противоречия разрешат прямые переговоры между вовлечёнными в конфликт сторонами, как это бывало прежде. Не связанное договорами ни с одной из великих держав, Соединённое Королевство скрывало свои намерения от всех, в том числе и от Франции. Французы между тем требовали ясности. Заявит ли Британия о своей безоговорочной поддержке им и если заявит, то когда и при каких условиях? Британцы и сами этого не знали… Всю субботу, а также воскресенье 2 августа кабинет министров обсуждал план действий. Международный договор 1839 года, гарантирующий нейтралитет Бельгии, предусматривал вступление в войну, однако этот нейтралитет ещё не был нарушен. Правительство не могло дать чёткого ответа ни Франции, ни Германии, которая потребовала прояснить британскую позицию ещё 29 июля. Тем не менее предупредительные меры были приняты: флот привели в боевую готовность, а Францию тайно заверили, что военно-морские силы прикроют их берег Ла-Манша, но этим кабинет министров и ограничился.
2 августа Германия предъявила ещё один ультиматум, на этот раз Бельгии, потребовав разрешения пропустить немецкие войска через свою территорию, а также вести на ней операции против Франции. В противном случае Бельгия будет рассматриваться как вражеское государство. Срок ультиматума истекал через 24 часа. Утром 3 августа Бельгия его отвергла.
В этот же день Германия, заявив о нарушении границы французским аэропланом, объявила войну Франции. Ультиматум Бельгии — в Лондоне решили наконец, что это причина для объявления войны, — приблизил неизбежное. Во вторник 4 августа Британия направила Германии свой ультиматум, потребовав прекратить уже начавшиеся военные действия против Бельгии. Срок ответа истекал в полночь. Его не последовало ни в это время, ни позже, и Британия объявила войну Германии.
Мировой пожар разгорался быстро. Правда, Австрия объявила войну России только 6 августа, а неделю спустя всё ещё не воевала с Британией и Францией. Они сами объявили ей войну — Франция 11 августа, а Британия днём позже. Только Италия, которая была членом Тройственного союза наряду с Австро-Венгрией и Германией, решила, исходя из оборонительного характера договора, заявить о нейтралитете.
О сербах, спровоцировавших кризис, все забыли. Война пришла в их маленькое королевство только через 14 месяцев.
Глава четвёртая
Пограничное сражение и битва на Марне
Государственные деятели были исполнены мрачных предчувствий относительно того, что ждёт их страны, но жители Берлина, Вены, Парижа, Санкт-Петербурга и Лондона встретили объявление войны с огромным энтузиазмом. Улицы столиц и других городов заполнили люди — кругом звучали патриотические выкрики и песни. Посол Франции в Российской империи Морис Палеолог, вернувшись с площади перед Зимним дворцом, записал свои впечатления. «Собралась огромная толпа с флагами, лозунгами, иконами и портретами царя. На балконе появился император. Вся толпа разом опустилась на колени и запела национальный гимн. В тот момент для тысяч коленопреклонённых людей помазанник Божий был военным, политическим и религиозным лидером своего народа, абсолютным властителем их душ и тел»[101]. Это произошло 2 августа. Днём раньше такая же толпа собралась на Одеонплац в Мюнхене, столице немецкого королевства Бавария, чтобы услышать указ о мобилизации. В толпе был и Адольф Гитлер. Впоследствии руководитель Третьего рейха напишет: «Я нисколько не стыдился того, что был захвачен всеобщим энтузиазмом… встал на колени и от всего сердца поблагодарил небеса за то, что мне довелось жить в такое время»[102]. В Берлине с балкона своего дворца к взволнованным людям обратился кайзер, одетый в армейскую полевую форму: «Для Германии настал судьбоносный час. Окружающие нас со всех сторон завистники вынуждают нас защищаться. Нам пришлось
