Горечь войны. Новый взгляд на Первую мировую - Нил Фергюсон
Таблица 6. Увеличение чистого национального продукта, 1898–1913 гг. (%)
источник: Hobson, Wary Titan, p. 505.
Важно, что (к счастью для Англии) франко-русский союз никогда не был направлен против главного соперника этих держав в империалистическом соревновании. Эту возможность принимали всерьез не только фантазеры вроде Уильяма Ле Ке (глава 1). Оценивая в 1888 году препятствия, с которыми может столкнуться английская армия, либерал Чарльз Дилк указал, что “лишь Россию и Францию” можно рассматривать как потенциального противника: “Между нами и Францией противоречия; война между нами и Россией рано или поздно станет почти неизбежной”{342}. Даже в 1901 году 1-й морской лорд граф Селборн[21] счел своим долгом предупредить, что вскоре объединенные флоты Франции и России сравняются в мощи с английским{343}.
Сейчас кажется немыслимым альтернативный сценарий мировой войны, при котором Великобритания воюет с Францией и Россией в Средиземном море, на Босфоре, в Египте и Афганистане. Однако современникам этот сценарий казался более правдоподобным, чем союз Англии с Францией или с Россией: оба казались невозможными — по словам Чемберлена, “обреченными на неудачу”.
Лев и орел
Итак, Францию и Россию к их роковому союзу подтолкнули мощные экономические и политические факторы. Этого нельзя сказать об Англии и Германии, однако нельзя и утверждать, что в этом случае непреодолимые силы сделали неустранимыми англо-германские противоречия. На самом деле не только желанным, но и возможным казался противоположный исход: англо-германское взаимопонимание и даже формальный союз. Ведь не только Дилк считал, что у Германии “не было интересов, расходящихся с нашими настолько, что это могло повлечь ссору”.
Историку трудно удержаться от искушения объявить окончившиеся ничем дипломатические инициативы заранее обреченными на неуспех. Попытки Англии и Германии достичь так или иначе взаимопонимания за несколько лет до мировой войны нередко оценивают снисходительно. Идея англо-германского союза казалась привлекательной почти исключительно банкирам из лондонского Сити, особенно с немецкими и еврейскими корнями (разумеется, современники-германофобы это с удовольствием подчеркивали){344}. И все же ухудшение отношений Англии и Германии, приведшее к войне, не следует переоценивать. Аргументы в пользу договоренности в том или ином виде выдвигались исходя из сходных внешнеполитических интересов. Не было видимой причины, в силу которой “перенапряженная” держава (каковой считала себя Англия) не может сотрудничать на мировой арене с “не достигшей предела напряжения” державой (каковой считала себя Германия). Неверно утверждать, будто “основные политические приоритеты двух стран были взаимоисключающими”{345}. Но я не стремлюсь возвращаться к старому доводу об “упущенных возможностях” в англо-германских отношениях, которые могли предотвратить окопную бойню (о чем нередко рассуждают авторы мемуаров){346}, а просто указываю, что англо-германское сближение отнюдь не было несбыточной фантазией.
У вероятного англо-германского союза были давние предпосылки. В 1870–1871 годах, когда Германия нанесла унизительное поражение Франции, Англия осталась в стороне. Российско-английские разногласия восьмидесятых годов XIX века также положительно сказались на отношениях с Германией. Правда, предложение в 1887 году Бисмарка заключить англо-германский союз ни к чему не привело. Но тайный союз Солсбери с Италией и Австрией, нацеленный на сохранение статус-кво в бассейне Средиземного и Черного морей косвенно, через Тройственный союз — также с участием Италии и Австрии, связал Лондон с Берлином.
Это отчасти объясняет, почему Англия с восьмидесятых годов почти не возражала против колониальных притязаний Германии. Карта Африки германского рейхсканцлера была, конечно, лишь отражением его карты Европы (и, возможно, германской внутренней политики). Тем не менее Бисмарк, пользуясь уязвимостью положения англичан в Египте, отстаивал в Африке германские интересы. После 1884 года он воспользовался оккупацией Египта как предлогом для ряда дерзких выступлений в Африке. Германия угрожала англичанам образованием франко-германской “Лиги нейтральных государств”, объявила о протекторате над территорией у бухты Ангра-Пекена (Людериц) в Юго-Западной Африке и заявила права на всю территорию между английской Капской колонией и португальской Анголой. Англия, в свою очередь, признала претензии Германии на Юго-Западную Африку, Камерун и Восточную Африку. В вопросе о Занзибаре, поднятом в 1886 году послом в Лондоне Паулем фон Гацфельдтом, не было ничего необычного. Хотя Занзибар для Германии не имел почти никакого экономического значения (и в 1890 году был обменян на архипелаг Гельголанд в Северном море), было важно просто поставить такой вопрос, поскольку Англия была охотно готова уступить. По англо-германскому договору 1890 года Занзибар признавался сферой английского влияния, а Германия взамен приобретала Гельголанд и прибрежную полосу [вокруг Дар-эс-Салама], в результате чего Германская Юго-Западная Африка получила выход к реке Замбези.
Более вероятным казалось англо-германское сотрудничество в Китае. Как часто бывает, все дело было в деньгах. С 1874 года (когда цинский Китай получил первый иностранный заем) главным источником внешних заимствований китайского правительства служили две английские фирмы из Гонконга: Гонконгско-Шанхайская банковская корпорация и “Джардин, Мэзисон энд К°”{347}. Кроме того, английское правительство в лице Роберта Харта контролировало Императорские морские таможни. В марте 1885 года немецкий банкир Адольф Ханземан предложил Гонконгско-Шанхайской банковской корпорации разделить государственные финансы Китая и финансирование железных дорог в равных долях между английскими и немецкими членами нового синдиката. Переговоры привели к учреждению в феврале 1889 года Немецко-азиатского банка с участием более тринадцати крупнейших германских банков{348}.
Опасное расширение российского влияния на Дальнем Востоке и поражение, нанесенное Китаю японцами в войне 1894–1895 годов, создали идеальные условия для сотрудничества Берлина и Лондона. Банкиры (Ханземан и Ротшильд) фактически стремились наладить сотрудничество между Гонконгско-Шанхайской банковской корпорацией и Немецко-Азиатским банком, которое (при условии должной официальной поддержки Англии и Германии) сдерживало бы рост влияния России в Китае. Конечно, ожидания банкиров далеко не совпадали с замыслами дипломатов и политиков. Фридрих фон Гольштейн, серый кардинал германского МИДа, желал, чтобы его страна держала сторону не Англии, а России и Франции, и присоединился к их возражениям по поводу аннексии японцами Ляодунского полуострова согласно Симоносекскому договору (1895). События подтвердили справедливость мнения банкиров{349}. В мае 1895 года было объявлено, что Китай заплатит японцам контрибуцию из российского займа, и это стало ударом и для британского, и для германского правительств. Разумеется, Россия не могла предоставить этот заем, поскольку сама выступала на международном рынке заемщиком. Фактически это были французские деньги, и выгоду извлекли и Россия, и Франция. Первая приобрела право провести Транссибирскую железную дорогу через Маньчжурию, а вторая получила железнодорожные концессии
