История Византийских императоров. От Василия I Македонянина до Михаила VI Стратиотика - Алексей Михайлович Величко
«Его бессердечие и черствость в отношении тех, кому он раньше выказывал самую низкую лесть, были непреклонны; без всяких зазрений совести, без пощады он топтал своих врагов ногами, готовый при этом во всякую минуту, если бы счастье повернулось и собственная выгода того потребовала, вновь стать их крайне почтительным и самым верным слугой», — давал нелицеприятную характеристику Николаю один исследователь, и к этим словам стоит прислушаться[135].
Ученик св. Фотия, характерный и один из самых образованнейших людей своего времени, Мистик вовсе не собирался уподобляться покорному воле императора св. Стефану или св. Антонию II Кавлею. Конечно, в перипетиях последующих событий присутствовал и личный аспект неприязненных отношений патриарха к василевсу и его отпрыску, но это было не главным. Личность нового патриарха не следует ни демонизировать, ни идеализировать. Как и св. Фотий, Николай Мистик являлся человеком идеи и отдавал ей себя всего целиком, не размениваясь на «мелочи», к которым он относил вопрос о преемственности царской власти и личности будущего императора. Убежденный в превосходстве священнической власти над царской, он делал все, чтобы новый принцип получил право на жизнь в Византийской империи. Однако эта идея шла вразрез с устоявшейся практикой управления Римским государством и Церковью и вела прямым ходом к грядущему разрыву отношений с Римской кафедрой.
Встретились два решительных характера, ни в чем не уступающие друг другу, и Льву VI пришлось уже в ближайшее время с опаской поглядывать в сторону патриарших палат. Отсутствие законного наследника являлось, собственно говоря, его личной проблемой, поскольку брат царя Александр официально также являлся императором, а потому после смерти Льва становился законным преемником власти. Отношения с ним у Николая Мистика складывались самые лучшие, а настрой мыслей и душевные качества соимператора навевали куда более позитивные и оптимистичные мысли в голове столичного архиерея, чем личностные качества Льва Мудрого, серьезно стеснявшего клерикальную партию.
11 мая 903 г. император со свитой, как обычно, явился в храм Св. Мокия, день памяти которого отмечался, и тут на него неожиданно набросился некий человек с дубиной в руках. Только чудо спасло императора: орудие убийства в полете столкнулось с паникадилом и потому удар, пришедшийся на Льва Мудрого, был заметно ослаблен. Все же рана оказалась серьезной, хотя и не смертельной. Преступника поймали — им оказался некий Стилиан — и долго пытали, пытаясь найти сообщников, но тот так ничего и не открыл. Однако этот инцидент зародил в душе Льва VI подозрения, что покушение было организовано окружением его брата Александра при тайном и молчаливом согласии патриарха Николая Мистика. По-видимому, эти мысли были далеко не безосновательными, но подозрения, как известно, к делу не пришьешь, а потому никто из подозреваемых не пострадал[136].
Но буквально через год произошла еще одна история, усугубившая подозрения царя относительно своего брата и патриарха. В августе 904 г. полководец Андроник Дука получил приказ царя соединить силы с адмиралом Имерием и напасть на арабский флот в Эгейском море. Но в силу тайных интриг он не успел к битве, в которой византийцы нанесли арабам поражение. Испугавшись наказания, Дука вместе со своей семьей и отданным под его командованием отрядом отправился в крепость Кавала, что в Иконии, где прожил зиму с 904 на 905 год[137].
На письма царя Андроник не отвечал, а когда узнал, что за ним направлен отряд под командованием доместика Григора Ивиритца, просто перешел на сторону сарацин. В это время ко Льву Мудрому прибыло несколько перебежчиков из числа слуг Андроника, и среди них оказался личный нотарий изменника, доставивший императору переписку Дуки с различными лицами, проживавшими в столице. Одно из них принадлежало патриарху Николаю Мистику. Особый интерес вызвало то обстоятельство, что в письме архипастырь умолял Андроника, которого величал будущим императором, быть предельно осторожным и не доверять царю[138].
Может показаться странным, но император не покарал изменника — и этот факт иногда приводится как неопровержимое доказательство в пользу того предположения, что Мистик не участвовал в заговоре, и вообще письмо оказалось подложным. Но на самом деле ситуация в Константинополе была не настолько благоприятна для Льва VI, чтобы затевать политический процесс и публично карать патриарха. Его отношения с клерикальной партией и так оказались чрезмерно натянутыми, и в случае смещения Мистика царь мог получить открытую оппозицию, поддерживавшую его брата и других конкурентов на властном поприще. Понятно, что в этом случае легализация его сожительства с Зоей Карбоносиной становилась практически невозможной. А ведь в это время Зоя уже ждала ребенка, наследника царя, и все признаки свидетельствовали, что он — мальчик. Поэтому император не дал хода следствию и даже скрыл от патриарха, что знает о письме.
Но тот почувствовал перемену в настроениях своего названого брата и резко смягчил свою позицию — очевидно, что все же некоторые сановники донесли ему о подозрениях царя. Патриарх начал проявлять подобострастие и даже пообещал василевсу узаконить брак и статус наследника, хотя против этого открыто возражал митрополит Лаодикийский Епифаний. Более того, патриарх начал добровольно докладывать императору о тайных разговорах, происходящих среди епископов и митрополитов, и всячески ему угождал[139]. Не могут не вызывать умиления картины, когда при встречах патриарх предсказывал царю рождение мальчика и уверял в благополучном исходе всех его пожеланий[140]. А когда наступило время родов (сентябрь 905 г.), архиерей вместе со всем клиром молился о благополучном разрешении Зои от бремени. Примечательно, что при рождении Константина Порфирородного на небе появилась яркая комета, после этого 40 дней испускавшая лучи, и все решили, что родился новый василевс, царствие которого будет успешным[141].
Здесь-то и проявилось все коварство Мистика — патриарх подтвердил свое обещание крестить новорожденного Константина, будущего императора Рима, как царевича, но при том обязательном условии, что царь расстанется с Зоей (!). Лев Мудрый слишком поздно понял, в какую попался ловушку: в данный момент времени только патриарх мог в привычных для византийцев формах признать Константина законным сыном и наследником императора, и потому никакое административное насилие в отношении
