Сергей Цветков - Узники Бастилии
Ужесточение условий заключения шло рука об руку с возраставшим произволом власти. Людовик XIV выбрал Бастилию орудием своих личных целей. Начиная с его правления во Франции окончательно привыкают к мысли, что в Бастилию можно попасть без всякой вины, по одному королевскому капризу, – достаточно было обнаружить обыкновенную силу характера, проявление которой король считал личным оскорблением.
Ришелье тоже использовал Бастилию в личных целях, но он, по крайней мере, старался оправдать или прикрыть личную месть интересами государства. Его жертвы имели печальное утешение быть судимыми и выслушать свой приговор; притом Ришелье допускал некоторую гласность суда и наказания.
Людовик XIV повел дело иначе. При нем людей сажали за что угодно, но в графе тюремных протоколов, где означался род преступлений, чаще всего были слова: «памфлетисты и янсенисты[25]». Потом, в разряде преступлений против религии Людовик XIV ввел новые подразделения и к янсенистам прибавил «дурных католиков».
После уничтожения Нантского эдикта[26] религиозные преступления распались на четыре категории: янсенизм, «дурной» католицизм, протестантство и атеизм. Эта весьма тонкая классификация была незнакома даже инквизиции.
Часто род преступления и вовсе опускался – это не требовало объяснений заключения и не допускало возражений и жалоб. Случалось, что узник томился в Бастилии долгие годы, так и не зная причины своего заточения. «Заключенный в Бастилию, некто Вакке, – пишет военный министр Лувуа коменданту тюрьмы, – жалуется королю, что находится в заточении 13 лет и не знает своей вины; прошу вас, известите меня, кем подписан приказ о его аресте, для того чтобы я мог доложить об этом Его Величеству».
Так как после заточения кого-либо в Бастилию большинство относившихся к делу бумаг уничтожалось, то иногда и сами министры забывали причины того или иного ареста. Один из них писал коменданту тюрьмы: «Я получил приказание короля узнать от вас, кто такой некто Дюмени, содержащийся в Бастилии, сколько лет он уже заключен, какова причина, по которой он там находится». Подобные запросы делал и Лувуа: «Препровождаю к вам письмо господина Коке, относительно которого король приказал мне узнать от вас, если вам это известно, кем подписан приказ, на основании которого он посажен в Бастилию»; или: «Милостивый государь, прошу вас, известите меня, кто такой Пиа де ла Фонтен, который уже в продолжении пяти лет находится в Бастилии; не вспомните ли вы также, за что он был арестован» и т. д.
В Бастилию часто попадали иностранцы – в силу договоров, заключенных между Францией и другими государствами. Так, Людовик XIV заключил в Бастилию датскую подданную Маргариту Карита, обвиненную на родине в заговоре, угрожавшем жизни датского короля. В 1690 году он предупредительно избавил английского короля от некоего Пранкура, которого сам Яков II не смел тронуть открыто. Эта история стоит того, чтобы остановиться на ней подробнее.
Дворянин Пранкур, умный, хорошо образованный молодой человек, имел несчастье надоесть Якову Стюарту. Чтобы избавиться от него, король отправил его с каким-то формальным поручением в Германию через Францию, предупредив Людовика XIV о своем нежелании когда-либо вновь увидеть своего посланца в Англии.
Пранкура арестовали в Париже, ночью. Причину ареста так и не смогли выдумать; впрочем, сошло и так. За свою исковерканную жизнь Пранкур мог отомстить только тем, что однажды пририсовал углем рога к изображению Людовика XIV, висевшему в одной из комнат или коридоров Бастилии, и надписал: «Оружие Франции» («Aux armes de France»).
Возмутительному произволу подвергся генуэзец Дельфино, секретарь графа Вальштейна. Дельфино был арестован вместе с графом в 1703 году, в нарушение всех международных прав, в открытом море, на итальянском судне. Через год графа освободили, а Дельфино оставили в неволе. Однажды он повздорил с тюремщиком и спустил его с лестницы, за что жестоко поплатился. Тюремщик вернулся с подкреплением, приказал товарищам держать Дельфино за руки, а сам взял любимую собачку генуэзца, размозжил ей голову о стену и перемазал ее кровью лицо Дельфино. Затем его бросили в каземат.
В то же время в одном из казематов томился граф Риччиа, глава неаполитанского заговора против испанского короля Филиппа V, внука Людовика XIV. Его подвергли пытке и держали в Бастилии одиннадцать лет, после чего перевели в Орлеан под надзор полиции.
И это были далеко не самые вопиющие случаи захвата иностранных подданных, в чем читатель сможет убедиться чуть позже.
В конце XVII века место, где находилась Бастилия, претерпело некоторые изменения. Линия укреплений, воздвигнутая одновременно с Бастилией при Карле V, была окончательно снесена, а вокруг громадной мрачной тюрьмы возник небольшой процветающий квартал: тут селились цирюльники, башмачники, продавцы напитков, лавочники, торговцы дичью и сыром. Жизнь кипела всего в двух шагах от непроницаемых стен и подземных казематов, в которых глохли крики отчаяния и рыдания жертв королевской мести.
Падение суперинтенданта Фуке
Кардинал Мазарини умер в 1661 году. «Никогда, – пишет Вольтер, – не было больше интриг, чем во время агонии Мазарини. Женщины, слывшие красавицами, льстили себя надеждами владычествовать над двадцатидвухлетним монархом… Молодые куртизанки верили, что вновь возвратится время фавориток. Каждый министр надеялся оказаться на первом месте. Ни одному из них не приходило в голову, что король, воспитанный вне государственных дел, осмелится надеть на себя ярмо управления». Каково же было удивление министров, когда на их вопрос: «Сир, к кому отныне мы должны обращаться со всеми вопросами? (подразумевалось: кто будет вашим первым министром?)» – Людовик ответил коротко и просто:
– Ко мне.
Этот ответ всех поразил – ведь до сих пор король только подчинялся. Среди немногих лиц, пропустивших мимо ушей слова короля, был суперинтендант финансов Никола Фуке – это погубило его. А единственным человеком, который действительно понял их, стал Жан Батист Кольбер, что и обеспечило ему необыкновенный взлет.
Современник так описывает внешность Кольбера: «Среднего роста, уши торчком, угрюмая физиономия, вечно сальные черные волосы – он благоразумно носил скуфейку – жесткий, даже непреклонный взгляд, словом, добропорядочный юноша…»
Этот добропорядочный юноша родился в семье лавочника и очень стыдился своих родителей, вследствие чего приписал себе благородное происхождение, выдумав предков-шотландцев, якобы приехавших во Францию в XIII веке. Он даже сделал фальшивое надгробие для их мифических останков.
Кольбер был образцовым бюрократом, одержимым порядком. Первым успехам своей карьеры он был обязан Мазарини, который использовал его в основном как личного казначея.
За два дня до смерти кардинал вместе с королем составил список нового министерства. При этом Мазарини сказал:
– Я всем обязан вам, Ваше Величество, но думаю, что несколько уплачу свой долг, оставив вам господина Кольбера. – И, помолчав, добавил: – Государь! Умейте уважать сами себя, и вас будут уважать все. Не имейте никогда первого министра, а сноситесь с господином Кольбером во всех случаях, когда вы будете иметь нужду в умном и преданном человеке.
С тех пор Кольбер сделался постоянным советчиком короля в финансовых вопросах.
Но на роль заместителя умершего кардинала с гораздо большим правом претендовал суперинтендант Фуке, финансовый гений того времени. Это был выходец из средних слоев «дворянства мантии» – его отец был советником Парижского парламента. Фуке сделал головокружительную карьеру. В шестнадцать лет кардинал Ришелье назначил его советником в парламент Меца; в двадцать пять он стал инспектором малого Королевского совета, в двадцать семь – главным интендантом Северной армии. В самый разгар Фронды его назначили главным интендантом королевской армии, осаждавшей Париж. Наконец, Мазарини отдал ему должность суперинтенданта финансов всего королевства; кроме того Фуке купил должность генерального прокурора Парижского парламента[27], что сделало его лицом неприкосновенным.
Получив в свое единоличное распоряжение казну, Фуке помог кардиналу стать самым богатым человеком Франции. Помимо доверия Мазарини, другой основой его могущества было прочное доверие к нему французских банкиров, желавших иметь его посредником при сделках с нищим королем. У Фуке всегда были деньги, – вот почему в нем нуждались и его терпели, несмотря на то, что и король, и кардинал, и Анна Австрийская прекрасно знали, что суперинтендант зачастую не делал разницы между государственной казной и собственным карманом. Справедливости ради следует заметить, что в те времена такого различия не проводил ни один министр финансов; Фуке же был щедрым меценатом: это он «открыл» Мольера, Лафонтена, Ленотра, Лебрена и многих других выдающихся деятелей французской культуры (все они впоследствии перешли к Людовику XIV «по наследству» вместе с другим имуществом суперинтенданта).
