Коллектив авторов - Историческая культура императорской России. Формирование представлений о прошлом
До украинской «национализации» древнерусской истории осталось еще несколько десятилетий. Путь к ней не был ни прямым, ни самоочевидным. В начале 1860-х годов в статьях, опубликованных в петербургском журнале «Основа», Николай Костомаров формулировал идею «двух русских народностей» и соответствующий принцип «федеративного устройства» Руси. Статьи Костомарова, написанные в форме исторических исследований преимущественно о временах Киевской Руси, критиковали и хвалили тогда за иное – за скрытые политические подтексты, которые в 1860-е годы представлялись достаточно радикальными[300]. Но в плане постижения прошлого высказанные в них мысли и идеи были попыткой одновременно и мыслить украинскую историю как самостоятельную, и не порывать окончательно с тезисом о единстве двух народов.
Когда в 1882 году видный филолог (и человек весьма правых взглядов, в будущем – член Союза русского народа) Алексей Иванович Соболевский прочитал на заседании Исторического общества Нестора-летописца реферат «Как говорили в Киеве в XIV–XV веках», где попытался пересмотреть часть исторических представлений Погодина, ситуация была уже совершенно иной. Ни власти, ни сами украинцы уже не рассматривали занятия историей как невинное любительство, вроде собирания древностей, или проявление благонамеренного местного патриотизма. Актуальные подтексты и импликации при обращении даже к далекому прошлому теперь специально акцентировались и весьма ясно прочитывались – и не только в ученых собраниях. (Примечательно, что двадцатью годами ранее, при обсуждении известного Валуевского циркуляра о запрещении письменного употребления украинского языка, министр народного просвещения А.В. Головнин проводил – в прежнем духе – параллель между Малороссией и Финляндией, но в 1863 году для министра внутренних дел П.А. Валуева это было уже свидетельством против малороссов)[301]. Киевское академическое сообщество восприняло выступление Соболевского как выпад и угрозу для новообретенной исторической идентичности. Десятилетия, прошедшие со времени спора Погодина с Максимовичем, создали новую атмосферу, в которой сам факт громкого публичного обращения к данному вопросу звучал даже бестактно. Профессор Киевского университета историк Владимир Антонович и его единомышленники полагали, что, не предъявляя прямо украинских претензий на наследие Киевской Руси и публикуя исследования по «областной» истории и разработке тем местного прошлого, они де-факто присваивают домонгольскую историю и создают впечатление ее непрерывного продолжения от древнейших времен до сегодняшнего дня. Ход времени и целый ряд «малых» дел должны были содействовать публичному признанию идеи, что вся история юга империи так или иначе является историей Украины (эластичность терминологии, по которой «южнорусское» могло быть и нейтрально-географическим, и национально-украинским определением, этому только способствовала). Но ставить вопрос прямо означало давать на него недвусмысленный ответ – а именно этого, похоже, местные патриоты и пытались избежать. Киевские «украинцы» чувствовали политическую небезопасность и недостаточную академичность своего ответа. Киевские «россияне», похоже, не спешили ставить коллег в неудобное положение. В этой ситуации выступление Соболевского было чем-то неприличным, нарушением негласной договоренности. В том же стиле решили и противостоять этому посягательству[302]. Реферат Соболевского, а также полемику с ним опубликовали, судя по всему, без большой охоты (в сокращенных версиях в «Чтениях в Историческом обществе Нестора-летописца»[303]), а главной отповедью фактически стала статья Антоновича «Киев, его судьба и значение с XIV по XVI столетие»»[304], помещенная чуть раньше в первом выпуске новооснованного журнала «Киевская старина».
Автор этой работы не спорил открыто с теми, кто придерживался мнения, что наследие Киевской Руси считается частью «великорусской истории», а малороссийская история может претендовать исключительно на казацкое прошлое. Антонович вообще не ставил в статье каких-либо «теоретических» вопросов о длительности истории Украины по сравнению с историей ее соседей. Он просто и «наивно» описывал в хронологическом порядке все события, произошедшие в городе и с городом от княжеских времен до периода Речи Посполитой. И все же само течение рассказа оставляло впечатление непрерывности, а тот факт, что Антонович довел свое изложение лишь до второй половины XVI века, позволило предположить и дальнейшее направление истории Киева – через разные периоды существования Великого княжества Литовского до времен казацких.
Антонович, несомненно, мыслил уже в национальных категориях. И позиция Максимовича в старом споре казалась ему более близкой. Возможно, он не понимал мотивов Максимовича или не слишком над ними задумывался. Но общее умонастроение к тому времени уже побуждало исследователей конструировать «долгую» историю украинцев. Чтобы быть конкурентоспособной, эта «долгая» история должна быть по крайней мере сопоставимой по протяженности с историей российской. Стратегии тут были разными и довольно изощренными. Так, Антонович давал своим ученикам темы исследований по древнерусской истории, но неизменно в «региональном» формате, о прошлом какой-нибудь из южнорусских земель[305]. И в своей совокупности они рано или поздно должны были произвести впечатление о существовании какой-то отдельной «южнорусской» истории, вначале как самостоятельной области исследования, а потом – и как отдельного прошлого. Кроме того, все эти работы, за очень малым исключением, по своим хронологическим рамкам выходили за роковой рубеж середины XIII века (которым традиционно заканчивалось изучение Киевской Руси) и включали в себя события XIV столетия[306].
Михаил Грушевский уже не чувствовал ограничений, стеснявших мировоззрение его учителя. У него украинская история, которой уже всецело принадлежало Киевское государство, не только была сопоставима с историей великорусской, но даже значительно превышала ее по протяженности. Великороссы, по мнению Грушевского, появились в результате славянской колонизации Волжско-Окского междуречья путем смешения с тамошними финно-угорскими обитателями (что было далеким эхом польских идей начала XIX века, например Франциска Духиньского, о неславянском происхождении великороссов). Произошло это в течение нескольких десятилетий на рубеже веков – с конца XI до начала XII столетий; следовательно, раньше этого времени говорить о национальной истории великороссов бессмысленно. И тут стоит напомнить про идею, которую отстаивал – как раз по отношению к украинцам – Погодин: смешение рас как фактор рождения новой народности. Схема Грушевского, таким образом, была схемой Погодина «навыворот».
В свое время Жюль Мишле считал, что из европейских стран лишь Франция имеет «полную» историю, поскольку располагает необходимой глубиной, начинаясь непосредственно от римских времен. Истории Италии как целостному процессу, по мнению Мишле, недостает нескольких последних столетий, а истории Англии – начала. Следовательно, в XIX веке «полнота» в смысле длительности представлялась необходимым условием написания национальной истории. «Короткая» история проигрывала соревнование еще до его начала. Свой «Рим» украинская история могла получить, лишь предъявив права на Киевскую Русь. Любопытный парадокс состоит в том, что украинские историки сделали это с помощью идей Максимовича, впервые высказанных ради опровержения тезиса о существовании отдельной национальной истории украинцев.
Перевод с украинского А.Н. Дмитриева и О.В. Карповой
В.И. Чесноков
Пути формирования и характерные черты системы университетского исторического образования в дореволюционной России
[307]
Истоки университетского образования в России уходят в XVIII век и генетически связаны с деятельностью Московского университета. Однако как система оно заявило о себе лишь в начале XIX столетия, с принятием в 1804 году первого общего устава российских университетов и учреждением на его основе в 1805 году, в дополнение к Московскому и Дерптскому, университетов в Казани и Харькове. С этого времени, по удачному наблюдению П.Н. Милюкова, начинается «связная история» российских университетов[308]. Как система, университетское образование предполагало прежде всего наличие сети университетов, в функционировании которых нормы и принципы организации учебной и научной работы имеют общее применение. После 1805 года сфера действия этой системы распространялась «вширь» в связи с открытием новых университетов: Петербургского (1819), св. Владимира в Киеве (1834), Новороссийского в Одессе (1865), Варшавского (1869), Томского (1888) и Саратовского (1907).
