Антон Антонов - История людей
Может случиться и так, что два племени распадутся просто из-за слишком большой численности. Ведь большая численность требует большой охотничьей территории, и есть некоторый предел, после которого связь между территориально удаленными родами постепенно утрачивается.
В этом случае языки обоих новых племен будут развиваться в основном изолированно, лишь отчасти подвергаясь влиянию соседних языков. В этом случае один язык тоже превратится в два, поскольку развитие будет происходить хоть и по одной схеме, но все равно неодинаково.
Однако здесь есть еще одна деталь, которая со всей очевидностью следует из теории Льва Гумилева. Она заключается в том, что неактивные племена, которым недостает пассионарности, лишены будущего. Их рано или поздно уничтожат те молодые этносы, для которых характерен избыток пассионарности — и, как следствие, повышенная склонность к контактам с чужаками в бою и в мирной жизни. К контактам, которые среди прочего влекут за собой упрощение языка.
Не следует думать, что оба процесса происходят быстро. Быстро рождаются только ущербные языки — например, те же торговые, которые ни для кого не являются родными. Но эти языки так же быстро и умирают.
А в настоящем живом языке любое изменение, будь то в сторону усложнения или в сторону упрощения, совершается на протяжении нескольких поколений и длится порой веками, в лучшем случае — десятилетиями. Достаточно взглянуть на русский и украинский языки, которые разошлись 6–7 веков назад.
А в первобытном мире контакты между племенами все-таки менее интенсивны, чем в последующие эпохи — хотя бы из-за меньшей численности людей и меньшей плотности населения.
Таким образом, можно предположить, что формирование племенных языков занимало многие века и тысячелетия, причем усложнение грамматического строя в ходе изолированного развития языка преобладало, а упрощение в ходе бурных контактов происходило в виде спорадических всплесков.[13]
И так продолжалось до тех пор, пока не возникла принципиально новая ситуация, характерная уже для исторического времени. Ситуация, когда существуют не только враги и друзья, родичи и соседи, свои и чужие, но еще и победители и побежденные, поработители и порабощенные, страны и границы.
24. Чьи в лесу шишки
Кажется, в одноименной сказке ее герои после долгих разбирательств и приключений пришли к выводу, что шишки в лесу общие. И это как нельзя лучше иллюстрирует основной постулат марксизма, который гласит, что частная собственность — зло, а общественная — благо.
Более того, марксизм исходит из того, что при первобытнообщинном строе частной собственности не было вообще, и при коммунизме она тоже исчезнет. Таким образом теория поступательного развития общества на самом деле порождает заколдованный круг, ибо коммунизм в первооснове своей (которую образует экономика и ее фундамент — собственность на средства производства) ничем принципиально не отличается от первобытнообщинного строя.
Правда, сейчас, на пороге третьего тысячелетия, уже никто, кажется, не строит коммунизм — даже Фидель Кастро с Ким Чен Иром. Зато с развитием интернета появились новые стихийные марксисты, которые подчас даже не знают, что исповедуют эту почтенную теорию. Я говорю о хакерах, фидошниках, борцах за неограниченную информационную свободу и вообще обо всех тех, кто видит в глобальной компьютерной сети средство построения киберкоммунизма.
Действительно — ни для кого не секрет, что главной ценностью будущего общества станет информация. Между тем глобальная компьютерная сеть может явочным порядком уничтожить право частной собственности на информацию (ведь скопировать файл и даже взломать программу гораздо проще, чем украсть материальный предмет) — и это будет означать рождение киберкоммунизма.
Впрочем, киберкоммунизм — это уничтожение не только частной, но даже и общественной собственности. А еще это будет означать гибель цивилизации или во всяком случае, полное прекращение ее развития. Ведь всякое развитие, подобно электрическому току, рождается из разности потенциалов. Двигатели развития — это конкуренция и благотворное неравенство. Если же все, что душа пожелает, можно взять даром, если достаточно только руку протянуть, если в мире царит счастье для всех, и чтоб никто не ушел обиженный — то никто не станет прилагать усилий для дальнейшего развития.
К счастью, в полной мере киберкоммунизм недостижим, а благотворное неравенство неистребимо, поскольку в реальном мире всегда будут существовать ресурсы, которых не хватает на всех. И всегда будет сохраняться дилемма — либо делить эти ресурсы поровну между всеми (что по большому счету невозможно, так как в любом обществе равных непременно появляются те, кто равнее прочих) либо распределять их в соответствии с заслугами перед обществом (которые выражены всеобщим эквивалентом — деньгами или каким-то иным способом).
И ни метафизический заколдованный круг, ни диалектическая спираль не в силах изменить неизбежного. Нехватку ресурсов можно полностью преодолеть только в виртуальном пространстве, но даже в этом случае ушедшим в виртуал понадобится энергия, питающая вполне материальные компьютеры, в которых эти виртуальные личности будут жить.
Но дело не только в этом. Просто в самой идее общества без частной собственности заложена ошибка, унаследованная от первых марксистов, которые плохо представляли себе жизнь первобытных людей и даже жизнь животных.
Между понятие собственности — это вовсе не порождение человеческого разума. С этим понятием хорошо знакомы многие высокоразвитые животные. Львиный прайд или волчья стая имеют свою охотничью территорию, на которую они не пускают чужаков. Это их общественная собственность. А добыча, которую хищник заполучил ценой больших усилий и никому не отдаст, пока не наестся сам — это уже собственность частная. Конечно, более сильный зверь может отобрать у слабого добычу — но это действие ничем принципиально не отличается от ситуации, когда старшеклассники отбирают у первоклашек карманные деньги. Или когда грабитель вламывается в чужую квартиру. Имущество меняет собственника, но на право собственности, как институт, эти деяния не влияют.
Между тем, охрана охотничьей территории и защита добычи, а равно удержание в своей власти самок и борьба с покушающимися на них самцами — это явления, обусловленные на уровне инстинктов. Таким образом мы не ошибемся, если признаем право собственности явлением, которое коренится в биологии высших животных. А биологию никакими социальными преобразованиями не переделать.
И когда мы говорим о сравнительно позднем появлении стран и границ, не следует забывать об истории с борьбой двух групп шимпанзе за зону улучшенного питания, которую создали для них ученые-биологи. Эта история неопровержимо свидетельствует о том, что у обезьяньей стаи тоже существует своя территория, своя общественная собственность.
Правда, и у обезьян, и у первобытных людей с их кочевым бытом племенная территория нестабильна. Она все время меняется в результате войн и откочевок и при взгляде со стороны может создаться впечатление, что никакой племенной территории нет вовсе.
Однако в каждый определенный момент времени люди некоего племени могут, показав рукой вокруг себя, заявить: «Шишки в этом лесу наши и больше ничьи».
«Наши» — это значит уже не совсем общие. Любой чужак, вторгшийся на охотничью территорию племени, получит отпор. Если чужак победит — значит, шишки будут его, если же нет, то они останутся наши.
Это настолько естественно, что, может, и не стоило бы уделять «шишкам» (под которыми понимаются, естественно, любые дары леса, саванны, степи или тундры) столько внимания. Если бы не одно обстоятельство, суть которого в том, что из понятия «наше» со всей неизбежностью вытекает понятие «мое».
С добычей все, кажется, ясно. Охотник сначала насытится сам и только потом поделится с другими. причем насытится сам, повинуясь природному инстинкту, а поделится с другими — по разумному закону племени. Члены рода, стоящие выше в иерархии, могут отобрать у охотника большую часть добычи, но общему принципу перераспределения собственности (или продуктов труда) в общественной системе это не противоречит. Вожак стаи или глава рода отбирает у добытчика часть добытого точно так же, как помещик берет с крестьян оброк, князь собирает с подвластных земель дань, а государство взимает с населения налоги.
На что будет истрачен отнятый у добытчика продукт — на личное потребление вышестоящего лица или органа или на общественные нужды — вопрос второстепенный. Рядовые члены общества могут влиять на тех, кто стоит выше в иерархии, лишь отчасти. Например, если по законам племени вождь должен распределять отнятую у охотников часть добычи между стариками и женщинами, а он вместо этого объедается ею сам со своими приближенными, то такого вождя общинники могут сместить или убить — точно так же, как казнокрада в современном государстве могут не избрать на новый срок или посадить в тюрьму.
