Поль Фор - Повседневная жизнь армии Александра Македонского
В конце концов Койн, сын Полемократа, один из «друзей» царя и зять Пармениона, убедил Александра созвать всеармейское собрание и посреди неописуемого шума лично представил царю требования ветеранов. После двух дней переговоров, ярости и угроз монарх, донельзя напутанный состоянием своего войска и неблагоприятными предсказаниями прорицателей, сдался: воины построили двенадцать больших каменных жертвенников в память о походе к берегам Гифасиса (современный Биас) и на время отступления получили разрешение «подвергнуть грабежу прибрежный район реки, изобиловавший разнообразной добычей». Пока войско было занято пополнением личных запасов, царь собрал солдатских женщин и детей и обеспечил их дополнительным пищевым рационом. Это означало одновременный отказ от войны, дисциплины, суровости. Жертвой этого неповиновения стал лишь один человек: случайно (?) оказалось, что Койн, передававший жалобы воинов царю, умер от болезни. «Царь оплакал его, однако сказал при этом, что несколько дней назад Койн произнес длинную речь так, будто один только рассчитывал вернуться в Македонию» (Квинт Курций, IX, 3, 20). Ему устроили прекрасные похороны, повторяя среди воинов, что ему повезло: в двенадцати днях перехода к востоку Ганг кишел крокодилами.
Едва войско восстановило свои силы с помощью грабежей и получило подкрепление в пять тысяч всадников и семь тысяч пехотинцев, доставивших с собой в обозе двадцать пять тысяч единиц новых доспехов и одежды, как три четверти пехотинцев погибли от голода и жажды в пустынях Белуджистана. И когда в Сузах в сентябре 324 года царь отдает приказ отпустить из войска десять тысяч ветеранов и заменить их азиатскими новобранцами (являющимися на деле молодой элитой), тринадцать тысяч пехотинцев и две тысячи всадников из Македонии, оставшихся в Азии, «возмутились; поднялся громкий ропот» (Диодор, XVII, 109, 2). Так начинается самое большое восстание, с которым когда-либо сталкивалось командование македонского войска. Европейские воины полагали, что монарх навсегда обоснуется в Азии, и впали в ярость, видя, как он предпочитает им юных персов в качестве телохранителей и даже военачальников. Эти несчастные, позабывшие о воинской дисциплине, наполнили лагерь мятежными криками и тут же потребовали увольнения, не стесняясь кричать царю, этому сыну бога, «что они двинутся с этого места, только чтобы вернуться домой». Пропустим долгие речи, как и показательные казни, последовавшие после этого восстания: главное, что месяц спустя в лагере Опис (Упа на Тигре недалеко от Багдада) царь согласился со всеми ветеранами, желавшими вернуться к себе домой с вознаграждением. Было решено, что большой пир, сопровождающийся торжественными возлияниями, скрепит примирение между народами. Отныне командование будет осуществляться совместно греческими и персидскими военачальниками, обученными по греческому образцу (Арриан, VII, 11, 8–9). Девять тысяч человек участвовали в этой церемонии. Сколько их схватилось за оружие, пехотинцы против всадников, несколько месяцев спустя в Вавилоне над телом царя, не желая подчиняться решению знати? Возглавил мятежников командир отряда Мелеагр, которому было поручено вести переговоры с пехотинцами фаланги, недовольными македонской аристократией. Он призвал пехотинцев разграбить царские сокровища, чтобы затем вернуться в Македонию. Наконец, назначенный регентом Пердикка собрал воинов и описал им ужас того преступления, которое они собирались совершить на глазах своих бывших врагов, и убедил их сплотиться вокруг идеи о триумвирате: Антипатр будет стратегом Европы, Кратер «опекуном» (prostates) эпилептика Филиппа III, Пердикка — «командиром тысячи» (хилиархом), то есть великим визирем. Но именно это событие ознаменовало окончательное принесение власти в жертву, перевертывание всех структур и подлинный конец всего Азиатского похода.
Глава III
ВОЙСКО И ЦАРЬ
В реальности дисциплина в походе, в котором участвовали в равной мере военные и гражданские, а иноземцы превосходили числом македонян, покоилась на вере в единственного человека — царя. «Царь Македонии, — говорит Клитарх, источник Квинта Курция (VI, 8, 25), — не имел никакой власти, пока не подтвердил свою значимость в глазах народа»[26]. Но кто подтверждал эту значимость, как не само войско, люди с оружием в руках? Несомненно, у воинственных народов личные качества правителя — пылкость, сноровка, щедрость, красота и даже любезность в обращении — принимались в расчет наряду с его военными успехами, удачливостью и богатством. В Македонии существовал обычай, nomos, восходивший к весьма отдаленным временам монархии и представлявший ее результатом волеизъявления свободных людей. Царь македонян, таков был его официальный титул, — это избранный человек, любимец «македонского народа». Он назначался или, вернее, провозглашался выкриками с мест на собрании, неизменно остававшемся хранилищем его суверенитета. В принципе это был военный вождь, аналог вождя дорийских народов, особенно спартанцев времен архаики, нечто среднее между конституционным монархом и монархом по божественному праву.
Навязанный выбор
Так что не следует говорить ни о выборах, ни о механическом наследовании. Царь, отобранный из среды наиболее способных (или наиболее ловких) князей рода Аргеадов, набирает войско и руководит им. Кроме того, необходимо, чтобы это самое войско в начале каждой военной кампании согласилось на его предводительство. Но в таком способе выбора всегда присутствовали свои едва уловимые тонкости, иррациональные элементы, даже мошенничество, поскольку совершенно очевидно, что цари различных македонских племен, вожди кланов, амбициозные царицы, такие как Олимпиада, пятая супруга Филиппа, также участвовали в раскладе и не упускали случая поинтриговать, прежде чем подвести воинов к выбору. Со времен Архелая I в конце V века до нашей эры устный договор, закреплявший соответствующие права военного вождя и его людей, основывался скорее не на временном союзе царя и народа, а на более или менее молчаливом соглашении глав знатных родов, то есть земельной аристократии. Она должна убедить воинов, суверену же остается сохранить свое место с помощью побед, подарков, а при случае, и жестокости. Так что же, vox populi, vox Dei? Согласно условности, обнаруживаемой нами в других монархиях европейского мира, как у скифов, так и у германцев с кельтами, возгласы одобрения, настороженное молчание или шиканье толпы вдруг принимались за этот самый божественный глас, мистическое решение богов. Царю достаточно было взойти на камень, пьедестал или ступени трона — и он становился священной, неприкосновенной особой, главой божественного культа, верховным судьей. Простая формальность: «избранника» ни в малой мере не следует принимать ни за избранника богов, ни за избранника воинского собрания (к тому же его состав неизвестен); фактически это ставленник аристократии скотоводов и крупных землевладельцев. Нет здесь ничего общего и с принципом жеребьевки, выражающим волю богов в демократических городах классической Греции. Филипп II Македонский, основатель военного государства, хорошо знал, как говорил Вольтер, что боги — на стороне больших батальонов.
Также и отношения войска с его юным царем были подвержены постоянным переменам. Вначале преимущественно национальная монархия, впоследствии она постепенно все больше переходила в личную форму. Такая эволюция не нравилась большинству македонян, особенно старикам, заботившимся о своих привилегиях и прерогативах и защищавшим обычное право, nomos, но подчас от нее не были в восторге и молодые старшины воинов и пажи, жаждавшие командовать, а не падать перед царем ниц. Для греческих солдат, то есть чужеземцев по отношению к Македонии, составлявших часть войска, воевавших частью по принуждению, частью же за плату, «царь македонян» мог присваивать себе в Азии и Африке любые титулы, удовлетворявшие его тщеславие: Сын бога, Великий дом (фараон, per-ao), Царь царей, Космократор (правитель Вселенной), Непобедимый бог. Это их не касалось. Они не принимали участия в его назначении. Они принадлежали к другим политическим устройствам, по большей части монархическим. Будучи индивидуалистами, отправляясь в поход, они вполне допускали, что царь, человек выдающийся, обладает достоинством, харизмой, перед которой склоняются остальные смертные, но все это при условии, что он будет соблюдать договор и не потребует от наемников действий, превышающих их возможности. И, наконец, союзники-варвары: фракийцы, ликийцы, сиро-финикийцы, африканцы, персы, чувства которых нам неизвестны, были набраны, чтобы служить, возможно, и в качестве заложников, а не для того, чтобы вершить политику. Что хорошего могли они ждать от царя, чужого и чуждого им, разве что он признает их равными македонянам? Но сделал ли он это хоть когда-то?
