Игорь Шафаревич - Русофобия
Конкретнее, причину ищут в мужике. «Идея коллективизации чем-то напоминала (крестьянам. — И.Ш.) хорошо знакомую и близкую коллективность». «Предрасположенность добуржуазного крестьянства к коллективному хозяйству». «Большинство крестьян примирилось с коллективизацией». Да откуда вы знаете, что они примирились? Только потому, что Рыбаков не захотел описать, как это «примирение» вылилось в тысячи восстаний, усмирявшихся пулемётами? Среди наших подъяремных философов А. Ципко первым, кажется, отважился напомнить о марксистском фундаменте революции (хотя нам, правда, с другими акцентами твердили об этом десятилетиями). Он даже как будто полемизирует с предшествующим автором: «модный ныне миф о крестьянском происхождении левацких скачков Сталина, в том числе и коллективизации» — и указывает на тождественность идеологии Сталина, Ленина и других марксистов, вплоть до Маркса. Но он очень обеспокоен тем, что «волна обновления… связана с основными нашими святынями — с Октябрём, социализмом, марксизмом». В результате «истоки сталинизма в традициях русского левого радикализма». Но если Сталин мыслил по Марксу? Тогда в каких традициях истоки марксизма? Недавно тот же автор писал в газете: «Катастрофа, которая произошла в 1917 году, была с энтузиазмом воспринята всем народом». А четыре года гражданской войны, Антоновское, Западно-Сибирское, Ижевское, Тульское, Вологодское восстания? Известный земец С. С. Маслов писал в начале 20-х годов: «Крестьянство борется неустанно и ожесточённо. Страшная расплата за борьбу, выражающаяся в уничтожении артиллерией и истреблении огнём деревень и станиц, в массовых расстрелах, пытках… его не останавливает». О Сибирском восстании: «В сражениях принимали участие дети, женщины, старики».
Но так и остаются русские у всех авторов виновными, народом-преступником. «Неспособность русской нации к пересмотру прошлого и признанию своей вины…» «Только равноправное экономическое содружество народов и может снять с народа русского подозрение в превосходстве» (таков уж слог!). То есть русские рассматриваются как амнистированный преступник, который ещё должен хорошим поведением доказать, что исправился.
Казалось бы, хоть победа в последней войне, купленная даже не поддающимися пересчёту жизнями русских и спасшая весь демократический мир, могла бы вызвать снисхождение к русским. Но нет, легче сменить отношение к Гитлеру. «Россия преподала миру чистые формы тоталитарной власти», а «современная политология даже фашистскую Германию считает не чисто тоталитарным, авторитарно-тоталитарным государством». Опоздали вы, критики России! Вам бы в 1942 год явиться и объяснить, что идёт война тоталитарной власти против всего лишь авторитарно-тоталитарного государства. Нашлась бы заинтересованная аудитория для живой дискуссии — даже во всём мире.
Всё настроение не ново — и в старой своей работе я приводил много таких примеров. Но сейчас оно уже тесно смыкается с реальностью. «Реторта рабства» — Россия — естественно, должна быть уничтожена, так чтобы, уж не поднялась. В первую мировую войну тёмный авантюрист Парвус-Гельфанд представил немецкому генштабу план бескровной победы над Россией. Он предлагал не скупясь финансировать революционеров (большевиков, левых эсеров) и любые группы националистов, чтобы вызвать социальную революцию и распад России на мелкие государства. План и начал успешно исполняться (Брестский мир), но помешало поражение Германии на Западе. Похожие идеи обсуждались и Гитлером. Но теперь такие планы разрабатываются и пропагандируются у нас. Разбить страну на части по числу народов, то есть на 100 частей, любой территории предоставить суверенитет «кто сколько переварит», как выражаются наши лидеры. Здесь уже речь идёт не о тех или других территориальных изменениях, а о пресечении 1000-летней традиции: о конце истории России. И это логично: раз народ, создавший это государство, «раб», раз «Россия должна быть уничтожена», то такой конец — единственный разумный выход. Все возражения — это «имперское мышление», «имперские амбиции». И вдохновлённые такой идеологией, политики раздувают за спиной друг друга сепаратистские страсти как диверсанты, взрывающие дом в тылу врага. То, что 10 лет назад было идеологическим построением, теперь стало мощной, физической разрушающей силой.
В прежней работе я обратил внимание на концепцию эмигранта-советолога А. Янова: Россия не может сама выработать план своего развития, за неё это должно сделать «западное интеллектуальное сообщество». Янов сравнивает эту задачу с той, которая стояла перед советниками генерала Макартура, командующего американской оккупационной армией в Японии после конца II мировой войны. Тогда эта идея показалась мне характерной как символ, знак того, что русофобские авторы мыслят уже в рамках концепции оккупации. Но сейчас бывший министр иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе вполне по-деловому заявляет, что положительно относится к участию войск ООН в решении конфликтов внутри СССР («Правда», 21.IV.91 г.).
На мрачном фоне нашей жизни есть, однако, нечто положительное: череда драматических событий даёт материал для сопоставления их с некоторыми из обсуждавшихся выше идей — появилась возможность экспериментальной проверки. Например, такой центральной для всего течения концепции, как «русский фашизм». «Русская идея реализуется как фашизм», «русские — расисты». Как выразителей тенденций всего народа часто выбирают писателей-«деревенщиков». Писатели-«деревенщики» — расисты, это любимая тема радио «Свобода». «Разве Белов, Астафьев — националисты?» — спрашивает Померанц. «Для них москвич — чужак, почти иностранец; женщина, которая увлекается аэробикой, — шлюха. Бред, но он отвечает сознанию нескольких десятков миллионов, выдранных из деревни и распиханных по крупноблочным и крупнопанельным сооружениям». «Почвы нет, а есть движение новых варваров, внутренних „грядущих гуннов“». Другой автор: «Та мораль, которую несёт Астафьев, есть доведённая до анекдота, но типичная для всего движения смесь: декларируемой любви — и осуществлённой ненависти». «Черномазыми» кличут по России человека вида нерусского, а тем паче кавказского, торгаш он или не торгаш, неважно; а ещё кличут «чучмеком» и «чуркой», если он по виду из Средней Азии». Автор якобы сам слышал, как дворники у одного универмага говорили, что «черномазых» надо давить, как тараканов. Теперь страсти разыгрались, власть ослабла, и мы могли бы видеть, как русские фашисты преследуют и громят «чучмеков». Но вот жалуется «русофон» (русскоговорящий) из Кишинёва: «В моём подъезде начертано крупно: чушки, уходите домой. Чушки — уличный синоним русофона». Не русские же скандировали в Кишинёве: «Чушки, проводите свой митинг в Сибири», — и кто-то другой забил насмерть русского юношу за то, что на улице говорил по-русски. Не русские несли плакаты: «Мигранты, вон из Литвы», и это эстонский народный депутат написал, что русские произошли от женщин, изнасилованных татарами. Убивают друг друга азербайджанцы и армяне, грузины и абхазцы, грузины и осетины, громят месхов узбеки, но не слышно, чтобы кого-то убивали русские, зато погромы русских были в Алма-Ате, Душанбе, Туве. А беженцы любых национальностей стекаются в Россию, особенно в Москву. Можно сказать, какие же русские свойства здесь проявляются? Беженцы сами едут в Москву — что же с ними делать? Но ведь не всегда так мирно обходится. Например, когда в 1921 году голодные беженцы из России хлынули в Грузию, там был поставлен вопрос о закрытии границы. Наверное, были в последние годы и такие столкновения, где инициаторами явились русские, но общий характер событий, кажется, никак не соответствует образу «русских фашистов». Концепция «русского фашизма» прошла первую экспериментальную проверку…
Б.Хазанов пишет: «Берегитесь, когда вам твердят о любви к родине: эта любовь заражена ненавистью. Берегитесь, когда создаются крики о русофобии: вам хотят сказать, что русский народ окружён врагами». Но послушаем и другую точку зрения! Это написал Розанов в 1914 году, когда наш 74-летний эксперимент был ещё в стадии подготовки: «Дело было вовсе не в „славянофильстве и западничестве“. Это — цензурные и удобные термины, покрывающие далеко не столь невинное явление. Шло дело о нашем отечестве, которое целым рядом знаменитых писателей указывалось понимать как злейшего врага некоторого просвещения и культуры, и шло дело о христианстве и церкви, которые указывалось понимать как заслон мрака, темноты и невежества; заслон и — в существе своём — ошибку истории, суеверие, пережиток, то, чего нет (…).
Россия не содержит в себе никакого здорового и ценного звена. России собственно — нет, она — кажется. Это ужасный фантом, ужасный кошмар, который давит душу всех просвещённых людей. От этого кошмара мы бежим за границу, эмигрируем, и если соглашаемся оставить себя в России, то ради того, единственно, что находимся в полной уверенности, что скоро этого фантома не будет, и его рассеем мы, и для этого рассеяния остаёмся на этом проклятом месте Восточной Европы. Народ наш есть только „средство“, „материал“, „вещество“ для принятия в себя единой и универсальной и окончательной истины, каковая обобщённо именуется „Европейской цивилизацией“. Никакой „русской цивилизации“, никакой „русской культуры“… Но тут уж дальше не договаривалось, а начиналась истерика ругательств. Мысль о „русской цивилизации“, „русской культуре“ — сводила с ума, парализовала душу».
