Карина Кокрэлл - Мировая история в легендах и мифах

Цезарь смотрел на нее пристально и серьезно. Похоже, она говорила правду.

— Как только умер отец, нас с Арсиноей предупредили о готовящемся покушении, — евнух считает и ее опасной, к тому же ему никогда не нравился ее характер и особенно — увлечение рецептами ядов. Мы бежали вместе. Когда стало ясно, что моя армия разбита, Арсиноя бросила меня, чтобы пробраться к тебе. А Потин от имени брата уже столько всего наобещал Ахилле и его войску — земли, должности, деньги, рабов, скот, что они умрут за Птолемея и его евнуха. — Она помолчала и грустно заключила: — Для Рима будет разумнее всего поддержать моего брата, все-таки он сейчас — царь Египтя. Или Арсиною — она зависит только от твоей милости.

«Интересно, много здесь еще египетских девчонок, которые дают римским консулам политические советы?» — усмехнулся про себя Цезарь. А пока Клеопатра продолжила:

— Арсиноя чувствует опасность, как животное, и сейчас старается найти себе сильнейшего союзника. Я сброшена со счетов. Для нее остались римляне или Птолемей. Если она поймет, что ты проигрываешь или что от тебя ей поддержки не будет, она вымолит прощение у брата. И он женится на Арсиное, как предписывает закон. Я тогда должна буду скрываться где-нибудь на краю земли и жить в страхе, что меня найдут и уничтожат. А здесь установится мир… — Девчонка грустно усмехнулась. — Египетские хлебные галеры поплывут кормить Рим и твои легионы, как обычно. И Египет — несмотря на всю ненависть евнуха к Риму — Египет останется до поры твоим вассалом, потому что выбора у Птолемея и Потина нет. Пока. Пока они не найдут каких-нибудь достаточно сильных новых союзников против Рима. — Она помолчала и веско произнесла: — Или против тебя. Вот так, Цезарь…

Она говорила быстро. «Они всегда говорят быстро, эти греки», — подумал Цезарь.

Он стоял в глубокой задумчивости.

Она пошла к краю террасы. Обернулась.

— Выбор есть всегда. И у меня он есть. Я могу выйти из подземелий, броситься в ноги Потину и брату, покаяться, убедить их в своей покорности и тогда сесть на троне женой ослепительного Птолемея, как завещал отец. Правда, на одну ступеньку ниже. В Египет вернется мир, и Риму до поры не о чем будет беспокоиться. Но я этого не сделаю, потому что потом мне придется каждый день с ужасом ждать той ночи, когда капризный мальчишка, сын моего отца, в котором течет одна со мной кровь, ненавистный мне и ненавидящий меня, придет в мою постель и станет касаться меня, чтобы производить на свет египетских наследников. — Ее губы искривились в гримасе отвращения, сразу ее испортившей, — Священные законы… Так жили братья и сестры Птолемеев столетиями до меня. Но моей матерью была рабыня из Ашкалона. Наверное, правду говорят, что во мне мало благородной птолемеевой крови. И я лучше навсегда останусь в подземельях дворца… — Она на миг замолкла. — Прости, мне пора.

Она перегнулась через террасу и тихо сказала что-то на не знакомом Цезарю языке. Мужской голос снизу что-то ответил.

— Кто это? — спросил Цезарь и перегнулся через балюстраду. Но увидел только черноту.

— Мои друзья. Они не причинят римлянам никакого вреда. Молю, не поднимай тревоги! — Она умела умолять глазами, эта египтянка.

— Итак, царица Клеопатра, ты пришла для того, чтобы полазать по террасам дворца и рассказать мне то, что я и так знаю?

— Я пришла, чтобы сказать тебе, Цезарь, то, о чем ты уже и так знаешь: я — в западне! — Уверенность ее голоса вдруг исчезла. — Я в западне, — повторила она спокойно, словно о чем-то уже привычном. И с неожиданным отчаянием продолжила: — Меня учили законам Египта, меня учили сложному церемониалу приемов, и как управляться с советниками и вести переговоры с иностранными царями на их языках, учили истории, поэтике, риторике, геомерии, я наизусть знаю и «Илиаду», и «Одиссею». Правда-правда!.. — поспешила заверить она, хотя он и не выказывал сомнений. — О, как все это мне сейчас помогает выживать в норах под дворцом!

От ее отчаянного взгляда у него сжалось сердце. Глупая девчонка! А может, просто неимоверно талантливо разыгрывает перед ним беспомощность и заманивает его в ловушку? Он не верил здесь никому.

— Ты забыла еще об одном варианте: в Александрию приходит большой римский флот, вся ваша династия низложена, Египет окончательно становится римской провинцией. И тогда из вашей хлебной корзинки мы будем брать когда угодно и сколько угодно.

Он был безжалостен. Ну разве можно было говорить такое несчастному ребенку?

Клеопатра здорово удивила его тогда. Задумчиво, словно пытаясь что-то себе уяснить, она проговаривала:

— Значит, ты хочешь отнять у Египта независимость, превратить его в римскую провинцию…

— Это лучше, чем разбираться тут в ваших дрязгах. Гордиев узел — одним ударом.

— Да, одним ударом… И это значит, что вместо нашей династии в Александрии будет править римский наместник?

— Таковы правила игры, — весело развел руками Цезарь.

— Ты не окончил еще свою войну. У тебя очень много врагов, и все они здесь: далеко от Рима, но недалеко от Египта — в Африке, в Сирии, в Иудее. Кстати, и в Испании… Какого бы своего римлянина ты не посадил здесь наместником, он может поддаться искушению вступить в союз с египтянами и твоими врагами. Тогда вместо хлебной корзинки ты получишь еще одну войну. А если…

— …А если ты, Цезарь, оставишь Египту его династию и сделаешь полновластной царицей меня, верную Риму, — смешно скопировал Цезарь печальную интонацию и выговор Клеопатры, — то можешь быть и за Египет, и за отправки зерна совершенно спокоен. Где-то я что-то похожее уже слышал!

— Ты и вправду неплохо разбираешься в политике, римский консул! — усмехнулась Клеопатра.

Совсем неподалеку раздались тяжелые шаги. Он узнал легионерскую поступь.

— Сюда идут! — Она схватила его, и втолкнула в узкую темную нишу между колоннами и стеной, и втиснулась туда же сама.

Он неожиданно покорился и не верил сам себе: подчиниться этой девчонке и неизвестно зачем прятаться с ней от своих же легионеров! Но как раз в этом тоже было острое, давно забытое наслаждение, предчувствие приключения. Их тела были плотно прижаты друг к другу, и это взолнова-ло его. Он не видел ее лица. Факел вырывал из темноты только ее губы, и он смотрел на них завороженно. Она стояла, затаив дыхание. И оба не двигались.

Она пахла корабельной смолой, пряным сладким карро-бом и морским ветром. Всемогущие боги, какое неодолимое охватило его тогда желание к этой испуганной замарашке с обветренными припухлыми губами, этой заговорщице, беглянке, дерзкой девчонке, этой кошке, гуляющей по ночным террасам, этой царице Египта!

Он имел стольких женщин в стольких странах! Из них можно было с легкостью составить добрую когорту, но не многие могли предложить ему по-настоящему интересное приключение. Здесь он его чувствовал всем телом!

Наконец «опасность» миновала, но они продолжали стоять в нише.

— Кажется, ушли — прошептала она, и от этого шепота у него по спине поползли приятные мурашки.

И почему-то тоже шепотом, он ей ответил:

— Не лукавь, царица. Ты удивительно умна для своего пола и потому прекрасно понимаешь: мне нет никакого смысла поддерживать твоего брата. Он — под контролем человека, на чьих руках — кровь римского консула. Потин ненавидит Рим, он внушил эту ненависть Птолемею, и они будут только ждать случая, чтобы вонзить нож нам в спину. К тому же у них сейчас сильная армия и поддержка александрийской знати. А у тебя нет армии. Знать Александрии тоже тебя не поддерживает, разве только дальние провинции. Властью ты будешь обязана только мне. Все, что от тебя требуется, — это… любовь к Риму.

— А Рим меня уже полюбил так, что, кажется, проткнет насквозь… — прошептала она и приблизила свои губы к его губам, но не поцеловала, а остановилась очень близко и замерла. Ему понравилось, что она ждала действия от него. Ее язык был упоительным — маленьким, твердым и по-кошачьи острым.

Судьба этой страны и ее царицы решалась в тесной темной нише между колоннами, а под ними простиралась древняя ночная Александрия.

Из-под террасы опять донесся чей-то тихий свист и слова на незнакомом языке. Клеопатра нехотя вылезла из ниши и, перегнувшись через баллюстраду, что-то ответила гортанным шепотом.

Цезарь буднично отряхивался от пыли.

— Тебе нет смысла возвращаться в подземелья, — заметил он. — Я обещаю тебе поддержку Рима.

— А как с Арсиноей? — спросила она из темноты.

— Это будет зависеть от того, кто из вас полюбит Рим больше, — улыбнулся он и мысленно прикинул, когда его требование подкреплений должно достигнуть Марка Антония, и сумеет ли он до их прихода продержаться в Александрии с двумя неполными легионами против Ахиллы.