Казимир Валишевский - «ПЕТР ВЕЛИКИЙ, Историческое исследование
Каким же образом при такой простоте обращения он скорее внушал страх, чем привязанность? Почему смерть его явилась освобождением для окружающих, концом томительного кошмара, режима ужаса и принуждения? Прежде всего, это зависело от его привычек, носивших отпечаток общества, среди которого он вращался с детства, и занятий, которым всегда предавался с наибольшим удовольствием. К строгости русского «барина» он присоединил грубость голландского матроса. Но кроме того он был вспыльчив и часто выходил из себя, также как поддавался малодушию, - все по той же причине, благодаря тому же главному недостатку своего душевного строя: отсутствию самообладания. Энергия воли часто оказывалась у него бессильной против стремительного натиска темперамента. Всегда встречая себе должное повиновение среди окружающих, случалось, что она являлась бессильной против внутренней неурядицы его наклонностей и страстей, Слишком рабская угодливость приближенных еще более способствовала развитию в Петре этой природной черты. «Он никогда не отличался особенно вежливым нравом», замечает саксонский посланник. Лефорт заносит в свои записки в мае 1721 г.: «Но день ото дня он становится невыносимее; счастлив тот, кому не приходится быть около него». «Разница небольшая. В сентябре 1698 г. среди банкета, устроенного в честь посла императора Гуариента, царь вспылил на генералиссимуса Шеина по поводу некоторых повышений в армии, по его мнению несправедливых; он застучал обнаженной шпагой по столу и закричал: «Изрублю так на куски весь твой полк, а с тебя прикажу содрать шкуру!» Ромодановскин и Зотов пытались вступиться, он накинулся на них; у одного пальцы на руке оказались наполовину отрублены, другой получил несколько ран в голову. Только Лефорту - Меншикову, по свидетельству других - удалось успокоить царя. Но вскоре, ужиная у полковника Чемберса, он опрокинул того же Лефорта на пол и топтал его ногами, а увидав на одном празднике Меншикова, танцующего со шпагой на боку, дал ему такую пощечину, что у того носом пошла кровь. В 1703 г. Петр остался недоволен словами, обращенными к нему публично голландским резидентом, и сейчас же выразил свое раздражение ударом кулака и несколькими ударами шпаги плашмя. Дело последствий не имело; дипломатический корпус привык уже давно к нравам царской столицы. В доме баронов Рааб в Эстляндии сохраняется трость, которой Петр, не найдя подставных лошадей, на соседней с замком почтовой станции, выместил свой гнев на спине замковладельца. Доказав свою невинность, барон получил позволение сохранить трость в виде вознаграждения за напрасную обиду. Бывало и лучше. Иван Саввич Брыкин, предок знаменитого археолога Снегирева, рассказывал, что в его присутствии царь убил ударами трости слугу, провинившегося в том, что слишком медленно снял перед ним шапку.
Даже с пером в руках государю случалось в раздражении терять чувство меры; например, обрушиваясь на несчастного соперника Августа II, короля Лещинского, и, обозвав его изменником и «сыном воровки», в письме, от которого трудно было ожидать, чтобы оно осталось конфиденциальным.
Злоупотребление спиртными напитками, к которым Петр был пристрастен, во многом содействовало частому повторению подобных выходок. «Он не пропускает ни одного дня, чтобы не напиться», утверждает барон Пёллышц, рассказывая о пребывании государя в Берлине в 1717 г. Утром 11 июля 1705 г., посетив базильянскнй монастырь в Полоцке, Петр остановился перед статуей прославленного мученика ордена, блаженного Иосафата. Он изображен с топором, вонзившимся в череп. Царь спросил объяснения: «Кто замучил этого святого?» - «Схизматики». Этого слова достаточно было, чтобы вывести царя из себя. Он ударил шпагой отца Козиковского, настоятеля, и убил его; офицеры его свиты бросились на остальных монахов; трое также были заколоты насмерть; два других - серьезно раненные, - умерли через несколько дней; монастырь был отдан на разграбление; разоренная церковь служила кладовой для царских войск. Рассказ, немедленно посланный из Полоцка в Рим и оповещенньш в униатских церквах, сообщал еще новые, ужасные и возмутительных подробности. Царь был изображен там призывающим свою английскую собаку, чтобы загрызть первую жертву; он якобы приказывал отрезать груди у женщин, не имевших за собой другой вины кроме несчастья, что присутствовали и при резне и были не в силах скрыть своего волнения. В этом была определенная доля преувеличения. Но факты, приведенные выше, удостоверены. В «Истории Шведской войны» в первоначальной редакции царского секретаря Макарова находилось следующее лаконическое сообщение: «30 июня (11 июля) был в униатской церкви в Полоцке и убил пять униатов, обозвавших наших генералов еретиками». Петр подтвердил признание, собственноручно вычеркнув его. И все сведения относительно происшествия тождественны в одном отношении: отправляясь в монастырь, Петр был пьян: он только что нернулся с ночной оргии.
Впрочем, вытрезвившись, он всегда сожалел о причиненном зле и старался его загладить. В этом отношении он был так же скор на раскаянье, как быстр на гнев. В феврале 1703 г. -из-под его пера выливаются.в записке, адресованной Федору
Апраксину, следующие многозначительные строки: «Я как поехал от вас не знаю: понеже был зело удоволен Бахусовым даром; того для всех прошу, если какую кому нанес досаду, прошения, а паче от тех, которые при прощании были, и да иепамятует всяк сей случай».
Он часто пил не в меру и требовал того же от присутствовавших, имевших честь находиться с ним за столом. В Москве, а позднее в Петербурге, дипломатический корпус постоянно высказывал свои жалобы по этому поводу: приходилось рисковать жизнью! Среди приближенных царя даже женщины должны были подчиняться общему правилу, и, чтобы побудить их не отставать от него со стаканом в руках, Петр не задумывался в выборе поощрений. Дочь вице-канцлера Ша-фирова, крещенного еврея, отказалась от чарки водки; он закричал ей: «скверное еврейское отродье, я научу тебя слушаться!» И подтвердил свое восклицание двумя увесистыми пощечинами.
Петр всегда подавал сам пример; по таково было его богатырское сложение, что, подтачивая постепенно здоровье, эти излишества часто не отражались ни на его внешности, ни на рассудке, тогда как вокруг него ноги не слушались и умы мутились. И этим обстоятельством воспользовалась легенда; в таких вечных оргиях, доходивших до некоторой систематичности, великий муж видел только орудие к управлению государством, средство проникнуть в сокровеннейшие мысли своих сотрапезников. Опасный прием, если допустить его возможность. Во всякой другой стране государь рисковал бы в такой игре своим авторитетом и престижем. И даже в России извлекаемая политическая выгода не вознаградила бы нравственного урона: распущенности всего общества! Местные нравы до сих пор сохранили этот отпечаток. Известна история тоста; «За твое здоровье, Франция!» провозглашенного в присутствии Людовика XV, чересчур увлекшегося непринужденностью затянувшейся трапезы. - «Господа, вот король!» - возразил монарх, к которому вернулось сознание его достоинства. И больше он не увлекался. Петр всегда позволял обращаться к себе на «ты» в подобных сборищах, с постоянно менявшимся составом. Если дело заходило слишком далеко и ему вздумывалось обратить па это внимание, единственная мера наказания, к какой он прибегал, был громадный кубок водки, который виновный должен был залпом осушить до дна. После чего с уверенностью можно было предсказать конец его выходкам, так как обыкновенно он скатывался под стол.
Слишком трудно допустить во всем этом след глубокой мысли и обдуманного намерения. Нет для того никаких доказательств. Напротив, можно заметить, в особенности к концу царствования, что частое повторение длительных и необузданных оргий, каким предавался царь, вредно отражались на общем ходе дела. «Царь уже шесть дней не выходит из своей комнаты», сообщает саксонский посланник Лефорт от 22 августа 1724 г., «чувствуя себя нездоровым вследствие оргий, происходивших в Царской мызе (теперешнее Царское Село) по поводу закладки церкви, крещенной тремя тысячами бутылок вина, благодаря чему задерживается поездка в Кронштадт. «В январе 1725 г. переговоры, завязавшиеся относительно заключения первого франко-русского союза, неожиданно приостановились; французский посол Кампредон, обеспокоенный, обратился к Остерману и наконец вырвал у него многозначительное признание: «В настоящее время невозможно беседовать с царем о серьезных вещах; он всецело поглощен развлечениями, заключающимися в ежедневных скитаниях из дому в дом по знатнейшим семьям столицы в сопровождении двухсот человек, музыкантов и тому подобное, распевающих на всякие лады и угощающихся едой и питьем за счет тех, кого посещают». Даже в эпоху более раннюю, в наиболее деятельный и главный перпод'своеп жизни, у Петра бывали такие мимолетные задержки, в чем сказывались недостатки его первоначального воспитания. В декабре 1707 г., когда Карл XII подготовлялся к решительному походу, - завоеванию сердца России, - оборона страны оставалась в беспомощном состоянии, потому что царь находился в Москве и там веселился. Меншиков слал ему курьера за курьером, убеждая прибыть в армию; он оставлял пакеты нераспечатанными и продолжал празднества. Надо сказать, что он быстро приходил в себя «и умел наверстать потраченное время. Но очевидно не с целью самовоспитания забывал он на долгие педели о грозящей войне со своим страшным противником.
