Андрей Буровский - Пётр Первый - проклятый император
Введение Петром особой «духовной коллегии» официозным историкам прошлого века приходилось оправдывать разложением и полным упадком духовенства перед Петром. С.М. Соловьев тратит несколько страниц текста, чтобы описать всю бездну падения духовных лиц, и буквально полстраницы — на описания самих действий Петра, впадая в этом месте в скороговорку.
Обстоятельства же дела таковы: в октябре 1700 умер патриарх Адриан. После его смерти царь не позволил собраться освященному Собору для выбора нового патриарха. По указу 16 декабря 1700 года, митрополит Стефан Яворский назначался «екзархом святейшего патриаршего престола, блюстителем и администратором». Хранитель патриаршего престола, значит, есть, а вот самого патриарха — на неопределенный срок нет. В январе 1701, не теряя времени, Пётр упраздняет Патриарший разряд и вводит Монастырский приказ — бюрократическое учреждение для управление церковным имуществом.
Духовные не раз просят Петра, чтобы он позволил им избрать нового патриарха, а он отмалчивается много лет (не забывая управлять монастырским имуществом и извлекать из этого доход).
Только в 1721 году (больше двадцати лет, как не стало последнего патриарха!) публикуется «Духовный регламент» — документ, в котором очень прямодушно обосновывается нежелательность патриаршества; нежелательность состоит в том, что «простой народ» видит в патриархе второго царя…
Тут же создается Духовная коллегия, во главе все с тем же Стефаном Яворским. По одним сообщениям, Пётр принял высшее духовенство, стуча кулаком по столу, где уже лежал готовый Устав Духовной коллегии. По другим, он поступил даже более решительно: после просьбы позволить избрать патриарха выхватил нож, вогнал его с силой в доски стола. И прорычал: «Вот вам бумажный патриарх! — И при этих словах ткнул в написанный Устав. — А не понравится — вот вам булатный патриарх!»
Какая версия правдивее, судить трудно.
Духовная коллегия оказалась очень уж необычной, ее быстро переименовывают в Святейший Синод, но ведь не в названиях дело. Церковь при Петре превратилась в государственное учреждение, и надзирал за работой Синода светский человек — обер–прокурор. С амвона зачитывались указы и проклинались преступники, а специальные указы требовали регулярно посещать церковь и исповедоваться.
А Синод в том же 1722 году постановил, что священник, узнав об антигосударственных настроениях прихожанина, ОБЯЗАН донести на него. Если священник не доносил, он подлежал лишению сана, конфискации имущества и смертной казни.
Фантасты, среди которых первым был, пожалуй, Оруэлл, любят придумывать жуткие антиутопии, в которых государство и его чиновники вживляют людям в мозг электроды или дают подозрительным химические препараты, от которых они становятся совершенно безвольными и выбалтывают все свои даже самые интимные и самые страшные тайны. Но чем отличается государство Петра от такой антиутопии? Подданный ОБЯЗАН ходить в церковь и исповедаться. Священник ОБЯЗАН донести. Получается, что подданный, затеяв некий заговор или создав антиправительственную группировку, должен выбирать между ложью на исповеди (что грех перед Богом) или фактическим доносом на самого себя…
Наверное, имеет смысл напомнить, что тайна исповеди испокон веку считалась священной: ведь прихожанин, строго говоря, сообщает её не священнику — человеку в рясе, а Богу. Священник должен был скорее умереть, чем разгласить тайну исповеди; Пётр же решил убивать священника как раз за выполнение пастырского долга.
Некоторые историки считают, что здесь коренится одна из причин, и даже главная причина, бедствий, поразивших Россию в XX веке. По их мнению, до Петра Церковь оставалась все же независимой от государства силой, а главное — источником авторитета. Исчез этот источник (потому что сама Церковь стала частью государственного аппарата), и человек оказался один на один с громадой всевластного, проникающего во все государства…
К сказанному добавлю… нет, лучше процитирую П.Н. Милюкова:
«между тремя инстанциями центрального управления — консилией министров, сенатом и коллегиями — не существовало правильного иерархического отношения: власть учредительная, законодательная и исполнительная беспорядочным образом мешались в каждой из них»
(Милюков П.Н. Очерки русской культуры. Т. 2. М., 1994. С. 236)В Сенате подканцлер Шафиров бранил вором обер–прокурора Скорнякова–Писарева, а из провинций такие же известия: «воевода обругал… площадными словами камерира», в другой провинции «камерир дерзнул бесчестить побоями воеводу», в третьей «воевода и камерир били смертным боем земского комиссара». Ведь все это — люди разных ведомств, никак не соотнесенных друг с другом, и как они должны сотрудничать, непонятно.
Так что все негативные стороны приказной системы при Петре были живехоньки, и даже стало еще хуже. Старая приказная система во главе с Боярской думой МОГЛА существовать без царя. А «новая система» управления, созданная Петром, ни дня не могла просуществовать без личного вмешательства царя, и при его исчезновении управление страной ввергалось в полнейший хаос.
Вот и получается нечто грустное: все стократ расхваленные реформы Петра — это или чисто внешние переименования (Думы в конзилию, потом в Сенат), или даже вредные изменения, плодящие чиновничество и создающие органы управления ХУДШИЕ, чем были раньше. Как коллегия хуже приказа, а губерния хуже уезда.
Впрочем, все это во многом лирика, потому что все и старые, и новые учреждения при Петре почти что и не правили. Страна жила в режиме управления всего одним, но «зато» всевластным человеком.
Уже в 1704 году, после очередного стона царя «возможно ли одному человеку за столь многими усмотрить!» (а зачем за всеми постоянно «усматривать»?! В этом вовсе и нет никакой необходимости… — А. Б.), был создан Кабинет — личная канцелярия царя с немалым штатом чиновников во главе с Алексеем Васильевичем Макаровым. Была еще ближняя походная канцелярия во главе с все тем же Зотовым, «ближним советником и ближним канцелярии генерал–президентом», эта канцелярия везде ездила за царем. Но главной канцелярией был все же Кабинет, и Макаров приобрел колоссальное значение: ведь именно он решал, какая бумага ляжет на стол царю сегодня, а какая — только послезавтра. И, конечно же, Макаров всегда мог представить документ таким образом, чтобы решение по нему было бы положительным… или отрицательным.
Перед неродовитым, небогатым Макаровым стали заискивать знатнейшие вельможи и всесильные сановники…
А легендарные 20 тысяч указов обрушились на страну, ввергнув ее в режим чрезвычайщины.
Обалдев от изобилия указов, чиновники на местах попросту утратили всякое подобие инициативы. Соликамский воевода просил царского именного разрешения на ремонт тюрьмы: тюрьма там так обветшала, что «арестанты того и гляди разбегутся». Московский губернатор не смел без царского указа починить деревянную мостовую, разрушенную паводком.
Боярская дума, как ее ни брани, умела взять на себя ответственность при решении каких–либо дел; в «конзилии» же «министры» старались заседания прогуливать, а если и являлись, то старались не брать на себя ответственности ни за что: как оно там повернется… В 1707 году Пётр даже издал особый указ: пусть бояре, которые съезжаются в конзилию, записывают решаемые дела, и каждый министр своей рукой подписывается. Так сказать, оставляет письменные улики против себя.
Население, похоже, вообще уже не понимало, куда плыть и каких берегов держаться. В 1698 году Пётр разразился указами о запрете на остроконечные ножи (чтобы не вооружать разбойников) и об обязательном ношении короткой одежды, венгерского или немецкого образца. Всякого, кто появлялся на улицах в «неуставном» платье, надлежало ставить на колени и обрезать платье на уровне земли. Тех, кто изготовлял, хранил, носил, использовал, продавал остроконечные ножи, ждали кнут, ссылка, опала… обычный петровский набор.
Как население должно было резать скот, разделывать туши, выделывать кожи ножами с круглым концом, выше моего понимания. Всякий, кто этим хоть когда–нибудь занимался, знает — это никак невозможно.
В 1700 году знаменитый прибыльщик Андрей Курбатов писал о необходимости повторить указы о ношении немецкого и венгерского платья и о запрете на остроконечные ножи — эти указы не выполняются, а многие и не знают, что такие указы издавались.
Страна оказывалась фактически никем не управляемой; исполнительская дисциплина упала чудовищно, воровство чиновников сделалось бытовой нормой. Даже старых служащих, начинавших еще при Алексее Михайловиче, развращает беззаконие, организованное самим царем.
Андрея Андреевича Виниуса, сына голландца, создателя металлургического завода, Пётр вообще–то высоко ценил — за знание языков, за ум, за честность.
