Юлий Анненков - Флаг миноносца
В эту душную июльскую ночь Людмила скинула с себя все до нитки. Она спала, вытянувшись на своей шинели. Когда лунный свет хлынул в шалаш, Людмила открыла глаза и встретила растерянный взгляд лейтенанта. Это продолжалось какую-то долю секунды. Земсков быстро выпрямился и пошел прочь.
- Черт знает что! Расположилась, как у себя дома! - злился Земсков. А, собственно говоря, что в этом плохого? "Нет на свете краше одежи, чем бронза мускулов и свежесть кожи", - вспомнил он и рассмеялся над собственным смущением. Ему стоило, однако, немалых усилий заставить себя думать о чем-нибудь другом. Мысленно он все еще возвращался к шалашу за стогом сена, когда со стороны шоссе послышался шум мотора.
Г Л А В А V
РОСТОВ
1. НАЗАД Я НЕ ПОЙДУ!
"Эмка" командира дивизиона, влетев на полном ходу в станицу, круто затормозила у штаба. Арсеньев вошел в хату:
- Дивизион экстренно к бою и походу изготовить!
Взревели моторы. Бойцы взвода управления грузили в фургон штабное имущество. Весь уют, волей-неволей установившийся за несколько месяцев жизни в станице, ломался стремительно и безжалостно. Матросы засовывали в вещмешки свои нехитрые пожитки. Растрепанные хозяйки, придерживая ворот полотняных рубашек, наспех запихивали в солдатские мешки кусок пирога или шмат сала, чтобы хоть раз вспомнил постоялец о гостеприимной станице Крепкикской, где остались тенистые каштаны, нескошенная пшеница и горячая, хоть мимолетная, женская любовь.
Держа в одной руке полученную в подарок от "невесты" гитару с розовым шелковым бантом, а в другой чемодан лейтенанта Рощина, Валерка Косотруб с помощью Журавлева взобрался на полуторку.
- Живо! Живо! - кричал из кабины Рощин. Накануне он улегся спать сильно выпивши, но, услышав сигнал боевой тревоги, сунул кудрявую голову в кадушку с водой и теперь готов был мчаться хоть на край света за первым своим орденом или за последней пулей.
Вслед за машиной разведки тронулся весь дивизион. Арсеньев приказал вынуть из чехла флаг. На ходу машины флаг расправился и захлопал, будто под свежим ветром. Николаев, стоявший на подножке машины Дручкова, запрокинул круглую голову и кивнул флагу, как старому знакомому:
- Что, соскучился, небось, в чехле!
Арсеньев и Яновский пропустили весь дивизион, потом, обогнав его по обочине, снова поехали впереди. То, что они узнали ночью, было хуже всяких предположений. Оказывается, немцы прорвали Юго-Западный фронт уже неделю назад. Теперь их танковые колонны приближались к Ростову. Из намеков командующего артиллерией армии Арсеньеву и Яновскому было ясно, что Ростов удерживать не будут. Его предполагалось защищать только для того, чтобы дать возможность войскам переправиться через Дон и занять оборону на другом берегу. Дивизион был включен в состав частей, прикрывающих подступы к Ростову.
- Для нас довольно неожиданно все это получилось, - сказал Арсеньев.
- Потому что истинное положение на фронте от нас скрывали, - хмуро ответил Яновский, - это факт.
- Довоевались!
- Теперь речь не о том, Сергей Петрович. Надо как можно дольше держать Ростов.
Слово "Ростов" было преисполнено для Арсеньева особым смыслом. Этот незнакомый город дал имя кораблю, с которым связывалось самое главное и значительное в жизни капитан-лейтенанта. Ему казалось, что не корабль носил имя южного города, а наоборот, город получил свое название в честь корабля. И то, что ему, командиру "Ростова", придется оставить Ростов врагу, казалось Арсеньеву чем-то невероятно позорным для него лично.
- Назад я не пойду! - сказал капитан-лейтенант. - Пока будет хоть один снаряд...
Во взгляде Яновского отразилось удивление, смешанное с восхищением. "Необыкновенный человек!" - подумал он. Больше они не говорили.
Петляя между полями, дорога перерезала станицы и хутора. Через полтора часа с холма открылся Ростов. Не доезжая нескольких километров до города, машины свернули с шоссе на проселок. Здесь уже ждали Будаков и Рощин. В редколесье расположились штаб, полуторки с боезапасом. Под топорами вздрогнули стволы молодых деревьев.
- Редковато! - заметил Арсеньев. - Маскироваться немедленно!
Среди кустов быстро натягивали палатки, прикрывая их листьями. Матросы ломали ветки, устилали ими чехлы боевых машин, но все-таки высокие автомобили четко выделялись среди пропыленных кустов.
День прошел спокойно. Никаких занятий, конечно, не было. Люди отдыхали. Людмила устроила стирку, не задумываясь о том, что в любой момент дивизион может быть брошен в бой.
В знойном безветренном небе висел корректировщик. Он почти не двигался вперед, а только переваливался с боку на бок, высматривая, что делается внизу.
После вечерней поверки Земсков вызвал к себе командиров орудий. Сомин, Клименко, долговязый, уже немолодой Омелин и старшина Горлопаев собрались у полуторки с зенитным пулеметом, на которой обычно ездил Земсков. Старший пулеметчик Калина - бледнолицый болезненного вида человек с острыми скулами, возился у счетверенного пулемета и что-то бормотал, скорее всего - ругался. Лейтенант смотрел на командиров орудий, оценивая каждого из них. Старший сержант Клименко - неискренний человек, службист, но опытный - умеет подчинять себе людей. Омелин - добросовестный, старательный, но нет огонька. Этому надо подсказывать каждую мелочь. Сомин - неуравновешенный, стремительный, мальчишески стройный, еще не окрепший телом и духом. А все-таки уже не тот, что раньше. Посуровел, держится увереннее, военная форма уже улеглась на нем, но по-прежнему он вспыхивает, как порох, наделает еще немало ошибок. Но главное - есть у него горячая юношеская хватка и своя военная гордость. Из Сомина получится со временем неплохой командир.
Ясные восторженные глаза не отрываясь смотрели на Земскова. Видно было, что Сомин волновался, но всеми силами старался скрыть от лейтенанта свое волнение. Земскову хотелось сказать ему: "Ведь я почти такой же, как ты, немногим старше. Что ты смотришь на меня с восхищением, как первоклассница на свою учительницу?"
Медленно, вполголоса, выделяя каждое слово, Земсков начал:
- Если дивизион разбомбят - наша вина. Огонь открывать по моей команде. Если я выйду из строя - за меня старший сержант Клименко. После Клименко - Сомин.
О старшине Горлопаеве речи не было. Все знали, что вести огонь он не умеет.
- Младшего сержанта Шубину, - продолжал Земсков, - немедленно отправить в штаб. Распоряжение майора Будакова.
Вернувшись к себе на орудие, Сомин подошел к Шубиной. Она лежала под деревом, закинув руки за голову. Морская тельняшка была немного тесновата для ее крепких плеч. Аккуратно сложенная гимнастерка лежала рядом, прижатая к траве гранатной сумкой. На ветках было развешено после стирки белье.
- Вот что, Люда, - Сомин впервые назвал ее по имени, - придется тебе от нас уходить. Майор Будаков требует. Будешь при штабе.
Людмила одним махом вскочила на ноги. Ее щеки стали пунцовыми от гнева:
- Сволочь! Старый мерин! Ничего у него не выйдет. Не буду служить в штабе.
Сомин еще никогда не видел Людмилу такой злой. Обламывая ногти, она запихивала в мешок свои мокрые пожитки.
- Ладно! Будь здоров! Ты - парень ничего себе, Володька.
Сомину стало жаль, что эта взбалмошная и заботливая, веселая и бесцеремонная девушка уходит из его расчета.
- Ведь мы увидимся с тобой? - спросил он.
- Если тебя не убьют, а меня не переведут в другую часть.
- А тебя не могут убить?
- Меня? - она вдруг расхохоталась. Злости не было и в помине. Глаза сверкали, растрепанные волосы падали на загорелую шею. Над верхней губой у нее был едва заметный пушок. На смуглых щеках выступила крохотными капельками испарина. Сомину захотелось обнять ее, поцеловать прямо в полуоткрытые губы, за которыми белели блестящие, влажные зубы. Он уже протянул руки, но Людмила отступила на шаг. Улыбка исчезла, глаза погасли.
- Володя, милый, передай от меня привет Земскову. Ты даже не знаешь, какой он человек. Таких больше нет.
Не дожидаясь ответа Сомина, она ушла, поправляя на ходу сбившиеся волосы. А Сомин отправился в свою палатку. Он долго лежал, раздумывая об этой странной девушке, пока не уснул. Ночью его не будили, а как только рассвело, донеслось уханье близких разрывов. Фашисты бомбили Ростов. Лиловая пелена поднималась над ним в безветренное небо.
Некоторые эскадрильи проплывали на большой высоте над расположением дивизиона. Казалось, весь мир напоен гудением авиационных моторов. Бомбы падали там, где за невысокой грядой прибрежных холмов угадывалось широкое течение Дона.
Девятка самолетов, появившись, как обычно, с солнечной стороны, начала перестраиваться в цепочку, не доходя до рощицы, где расположился дивизион. Писарчук сказал:
- Наши!
- Бомбы будут наши, - хмуро ответил Белкин.
В ярчайшем солнечном сиянии Земсков первым различил поджарые фюзеляжи и угловатые крылья "Юнкерсов-87". Он закричал "К бою!" и бросился к ближайшему орудию.
