Ричард Эванс - Третий рейх. Зарождение империи. 1920–1933
Для большинства немцев, как и для стальных шлемов, травма Первой мировой войны и особенно шок от неожиданного поражения оказались неизлечимы. Когда немцы говорили о «мирном времени» после 1918 г., подразумевался не тот период, в котором они фактически жили, а период до начала Великой войны. Германии не удалось осуществить переход от войны к миру после 1918 г. Вместо этого она осталась в состоянии войны с самой собой и с остальным миром, так как, пережив шок от Версальского мирного договора, политические организации самого разного толка были полны мрачной решимости отменить его основные положения, восстановить потерянные территории, перестать выплачивать репарации и снова возродить Германию в роли государства, доминирующего в Центральной Европе[187]. До 1914 г. в немецком обществе и культуре были широко распространены милитаристические модели поведения, однако после войны они стали повсеместными. Язык политики был наполнен военными метафорами, любая другая партия была врагом, подлежащим уничтожению, а борьба, террор и насилие стали широко применяться в качестве легитимных средств в политической борьбе. Повсюду были униформы. Переиначивая известное изречение военного теоретика начала XIX века Карла фон Клаузевица, политика стала войной, осуществляемой другими средствами[188].
Первая мировая война узаконила применение силы даже в большей степени, чем объединительные войны Бисмарка в 1864–70 гг. До войны немцы, даже имея противоположные политические убеждения, могли обсуждать их без обращения к силе[189]. Однако после 1918 г. все стало совершенно по-другому. Изменение климата уже можно было наблюдать на парламентских заседаниях. Они оставались относительно благопристойными во время империи, однако после 1918 г. слишком часто оборачивались перебранкой, каждая сторона демонстрировала открытое презрение к другой, а председатель не мог поддерживать порядок. Тем не менее ситуация была гораздо хуже на улицах, где противоборствующие стороны организовали вооруженные отряды головорезов, драки стали обыденным явлением, избиения и убийства тоже не были редкостью. Среди осуществлявших такие акты насилия были не только бывшие солдаты, но и подростки, и молодежь до тридцати лет — люди, которые были слишком молоды, чтобы самим участвовать в войне, и для которых насилие стало способом подтвердить свое право голоса перед лицом мифа о старом поколении фронтовых солдат[190]. Типичным был опыт молодого Раймунда Претцеля, сына обеспеченного крупного госслужащего. Годы спустя Претцель вспоминал, что между 1914 и 1918 годом они со своими школьными друзьями постоянно играли в военные игры, с жадным интересом следили за репортажами с полей сражений и вместе со всем своим поколением «воспринимали войну как великую, захватывающую и увлекательную игру между странами, которая доставляла гораздо больше удовольствия и морального удовлетворения, чем что-либо, что можно было предложить в мирное время, и это, — добавлял он в 1930-х гг., — стало фундаментом нацизма»[191]. Война, военные конфликты, насилие и смерть для них часто были лишь абстрактными понятиями, которые пропаганда представляла как героические, необходимые и патриотические деяния[192].
В скором времени политические партии стали сотрудничать с вооруженными отрядами в униформе, военизированными группами, которые были нужны, чтобы обеспечивать порядок на собраниях, производить впечатление на публику во время военизированных маршей по улицам, а также запугивать, избивать и при случае убивать членов групп, относящихся к другим политическим партиям. Отношения между политиками и отрядами часто были очень напряженными, и последние всегда сохраняли относительную автономность, однако, как правило, их политическая ориентация была вполне очевидна. «Стальной шлем», представлявший собой якобы исключительно ассоциацию ветеранов, не оставлял сомнений относительно своих полувоенных функций, когда его участники проходили парадом по улицам или участвовали в потасовках с противоборствующими группами. Связи «Стального шлема» с крайне правыми стали намного теснее с середины 1920-х, когда руководители организации заняли более радикальную позицию, запретили членство для евреев, несмотря на то что изначально предполагалось, что организация будет открытой для всех бывших солдат, и среди них было достаточно еврейских ветеранов, нуждавшихся в поддержке так же, как и остальные. Кроме того, националисты основали собственные «бойцовые лиги», которые они могли с меньшими усилиями склонить на свою сторону, чем запутавшихся и разобщенных стальных шлемов. В 1924 г. социал-демократы сыграли основную роль в учреждении государственного черно-красно-желтого флага. Они выразили свою лояльность республике, включив в свою эмблему цвета ее флага, хотя поддерживали и гораздо более противоречивую концепцию рейха. А коммунисты учредили Союз бойцов красного фронта, причем сам термин «красный фронт» стал красноречивым включением военной метафоры в политическую борьбу[193]. На крайне правом краю находились другие, не столь крупные «боевые союзы», сливавшиеся с незаконными, заговорщическими группами, такими как Организация Эшериха, тесно связанная со «Стальным шлемом», и Организация «Консул», которая принадлежала к мрачному миру политических убийств и ликвидаций. Отряды людей в униформах, марширующих по улицам и вступающих в жестокие схватки между собой, стали обычным явлением в Веймарской республике, дополняя атмосферу насилия и агрессии в политической жизни[194].
Немецкая революция 1918–19 гг. не разрешила противоречий, бурливших в стране на последнем этапе войны. Немногие были полностью удовлетворены результатами революции. На крайне левом фланге революционеры под руководством Карла Либкнехта и Розы Люксембург усматривали в событиях ноября 1918 г. возможность создания социалистического государства с правительством рабочих и солдатских советов, которые быстро возникали по всей стране, после того как развалилась старая имперская система. Имея перед глазами модель ленинской большевистской революции в России, они активно разрабатывали планы второй революции для завершения своей работы. В свою очередь основная часть социал-демократов боялась, что революционеры могут установить что-то вроде «красного террора», который свирепствовал в то время в России. Опасаясь за свои жизни и осознавая необходимость не допустить сползания страны в полную анархию, они санкционировали формирование хорошо вооруженных военизированных отрядов, состоявших из ветеранов и молодежи и известных под названием добровольческих корпусов (Freikorps), которые должны были подавить любые дальнейшие революционные восстания.
В первые месяцы 1919 г., когда крайне левые подняли плохо организованное восстание в Берлине, добровольческие корпуса, подстрекаемые большинством социал-демократов, отреагировали с беспрецедентной жестокостью. Либкнехт и Люксембург были убиты, революционеры погибли или были казнены в нескольких немецких городах, где они захватили управление или, казалось, представляли угрозу. Эти события породили неизгладимую боль и ненависть на левом фланге политического фронта, которые только усилились в результате другого масштабного проявления политического насилия весной 1920 г. Красная армия рабочих, изначально созданная левыми социал-демократами и коммунистами для защиты гражданских свобод в промышленной области Рур после попытки правого переворота в Берлине, стала выдвигать более радикальные политические требования. После того как попытка переворота была подавлена в ходе всеобщей забастовки, Красная армия была разбита частями добровольческих корпусов, поддержанными большинством социал-демократов и регулярной армией, что в результате вылилось в региональную гражданскую войну. Более тысячи солдат Красной армии были жестоко убиты, большинство из них были заключенными, «застреленными при попытке к бегству»[195].
Эти события обрекли любые попытки сотрудничества между социал-демократами и коммунистами на неудачу с самого начала. Взаимный страх, взаимные обвинения и ненависть между двумя партиями намного перевешивали любые возможные преимущества, которые могло бы обеспечить объединение усилий. Наследие революции 1918 г. было не менее зловещим и для правых. Крайняя жестокость по отношению к левым если не поощрялась, то была узаконена умеренными социал-демократами, но это никоим образом не исключало того, что мишенью могли стать и они сами, поскольку добровольческие бригады теперь принялись за их руководителей. Многие лидеры добровольческих бригад в прошлом были армейскими офицерами, чья вера в «удар в спину» была непоколебима. Глубина ненависти добровольческих бригад к революции и ее сторонникам была практически безграничной. Язык их пропаганды, мемуаров, художественных описаний военных действий, в которых они принимали участие, был пропитан яростной агрессией и стремлением к мести, которое часто граничило с патологией. Они считали «красных» массой нелюдей, вроде стаи крыс, ядовитым наводнением, захлестнувшим Германию, которое требовало крайне жестоких мер для удержания ситуации под контролем[196].
